Всё началось за три дня до того утра.
Я стояла в поликлинике, сжимая в руках направление на МРТ — у меня уже месяц болело под лопаткой, и врач хмурился, перелистывая карту. В коридоре рядом плакала женщина лет восьмидесяти:
— Доктор, ну как же так? Я только огород посадила...
Медсестра, не поднимая глаз, бросила:
— В вашем возрасте надо не огороды копать, а Бога благодарить, что живы.
Старушка сжала свои узловатые руки и прошептала то ли мне, то ли воздуху:
— Да я и благодарю. Только вот... хочется жить, чтобы просто жить. А не чтобы таблетки глотать да по врачам ходить.
И вдруг в груди у меня что-то ёкнуло.
Вечером того дня дочь прислала фото из сочинения внучки о бабушках. На последней странице детским почерком было выведено:
«Больше всего на свете я хочу, чтобы бабушка делала только то, что хочет, и чтобы она была счастлива».
Две эти фразы — старушки и девочки — крутились у меня в голове, как заевшая пластинка. Перед сном я вдруг осознала: за последние годы слово «хочу» и «счастлива» почти исчезло из моего лексикона.
— Хочу мороженого.
— Хочу поваляться с книжкой.
— Хочу обнять мужа просто так.
Всё заменило бесконечное «надо». И где-то под этим грузом исчезала сама я — не бабушка, не мать, не жена, а просто женщина, которая когда-то смеялась до слёз над глупыми анекдотами и обожала первую землянику с дачного участка.
Той ночью мне приснилась мама. Она умерла десять лет назад, но во сне была молодой — в ситцевом платье, с запахом яблок от рук. Во сне она гладила меня по голове и говорила:
— Доченька, ну, когда же ты поймёшь? Жизнь — это не подготовка к экзамену. Это сам экзамен. Прямо сейчас.
Проснулась я в четыре утра с ощущением, будто всё ненужное ушло. А осталось только простое, ясное знание:
Я ещё жива! Значит, ещё можно любить этот мир.
Кот устроился у меня на груди, тычась мокрым носом в подбородок. За окном — апрельское утро, серое и сонное. Раньше я бы ворчала, сбрасывала его и куталась в одеяло. Но в тот день провела по его пушистой спинке и вдруг поймала себя на мысли: «Как же хорошо, что он у нас есть. Как хорошо, что я всё чувствую».
Мне почти шестьдесят. Уже нет родителей. Дети выросли и разъехались. Муж, слава Богу, жив-здоров, но спит в соседней комнате — после сорока лет брака мы стали лучше высыпаться порознь. Иногда кажется, что жизнь сузилась до размеров квартиры: лекарства в тумбочке, телевизор с сериалами, разговоры по телефону с подругами о болячках.
Но в этот раз всё было по-другому.
Я встала, налила себе кофе (хотя врач запретил) и устроилась у окна. Кот запрыгнул на колени. За окном дворник — тот самый, вечно хмурый старенький дядя Миша — кормил воробьёв крошками. Я вдруг заметила, как аккуратно он бросает хлеб, стараясь не спугнуть птиц.
— Доброе утро! — крикнула я через форточку.
Он вздрогнул, потом неуверенно помахал рукой. Кажется, я впервые за десять лет увидела его улыбку.
Днём позвонила дочь. Обычно я терпеливо слушала её жалобы на работу, мужа, погоду. Но в этот раз перебила:
— Поцелуй меня.
— Что?..
— Поцелуй в трубку. Ну, пожалуйста.
Она засмеялась — звонко, по-детски — и чмокнула. А я вспомнила, как целовала её пухлые щёчки в детстве.
— Я люблю тебя, дочь…
— И я тебя, мам…
Вечером муж, как всегда, уткнулся в журнал. Раньше я злилась: «Опять твои сканворды!» А тут подошла, обняла сзади и прижалась к его лысине.
— Ты чего? — он насторожился.
— Ничего. Просто люблю тебя. Очень.
Он фыркнул, но уши покраснели. Через пять минут отложил журнал: «Может, чаю?»
Перед сном достала старый альбом. На первой странице — я в двадцать лет: стройная, с горящими глазами. Раньше листала и вздыхала: «Куда это всё ушло?» А сегодня вдруг подумала: «Какое счастье, что это было. И что ещё столько же — впереди».
Любить — это не подвиги. Не страсти. Это — тёплая спина мужа под ладонью,
смех дочери в телефоне, мурлыканье кота в темноте. Даже этот запретный кофе утром — горький, обжигающий, безумно вкусный.
Я засыпала с одной мыслью: завтра проснусь и снова найду повод любить этот мир. Хотя бы за то, что он есть.
Кот снова забрался на грудь. Я не стала его прогонять.
