Ключи звенели в замке как-то особенно устало. Лидия толкнула дверь плечом — старая привычка, замок заедал уже лет пять, а руки не доходили его починить. Сумка с продуктами оттягивала плечо, в голове крутилось завтрашнее меню. Катя просила борщ, внуки любили с фасолью...
Поднялась по ступенькам, сбросила туфли. Дом встретил запахом краски и чем-то ещё — свежим деревом, клеем. Странно. Из кухни доносился смех — Катя что-то рассказывала детям, те хихикали.
— Мам, ты пришла! — дочь выскочила из кухни с банкой в руках, лицо раскрасневшееся от возбуждения. — Пойдём, покажу, что мы сделали!
Лидия едва успела поставить сумку, как Катя потащила её по коридору. К её комнате. Точнее, к тому месту, где раньше была её комната.
— Смотри! — Катя распахнула дверь театральным жестом.
Сердце ёкнуло. Вместо привычной кровати с жёлтым покрывалом — узкий складной диван, прижатый к стене. Сервант исчез. На его месте красовался белый мольберт, а вокруг — полки с красками, кистями, баночками. Пахло ацетоном и новой мебелью.
— Ну как? — глаза дочери светились. — Я давно мечтала о собственной мастерской! А тут такая возможность — комната простаивала, ты же больше на кухне сидишь по вечерам...
Лидия молчала. Оглядывала то, что ещё вчера было её убежищем. Где на подоконнике стояли фиалки, которые она поливала каждое утро. Где в серванте хранились её книги, старые фотографии, шкатулка с украшениями ещё покойной мамы...
— А мои вещи? — голос прозвучал тише, чем хотелось.
— Всё сложили! — Катя показала на угол, где аккуратной горкой стояли картонные коробки. — Папа помог, мы очень осторожно, ничего не помяли. Диван раскладывается, места даже больше будет для сна.
Лидия подошла к коробкам. Сверху лежала её любимая книга — "Тихий Дон". Потрёпанная, с загнутыми уголками. Она читала её каждую весну, перед майскими праздниками. Это был ритуал, как первые цветы на окне или генеральная уборка.
— Мам, ты что молчишь? — в голосе Кати появилась тревога. — Тебе не нравится?
Что сказать? Что дом большой, а места для неё не осталось? Что в пятьдесят восемь лет она чувствует себя квартиранткой в собственной квартире? Что хочется заплакать, глядя на мольберт там, где стояла её кровать?
— Красиво, — выдавила она. — Очень... творчески.
Катя обняла её:
— Мам, ты у меня золотая! Я знала, что поймёшь. Мне так нужно было своё место, где я могу рисовать, где дети не будут мешать... А диван удобный, правда же?
Лидия кивнула. Погладила дочь по голове — привычка с детства. Волосы у Кати были мягкие, пахли шампунем с яблоками.
— Иди, ужин готовь, — сказала тихо. — Я... приведу вещи в порядок.
Когда дочь ушла, Лидия села на край складного дивана. Пружины скрипнули под её весом. Комната казалась чужой, как номер в гостинице. Белые стены, чистые полки, ни одной знакомой мелочи.
Она открыла верхнюю коробку. Там лежали её халаты, сложенные Катиными аккуратными руками. Под ними — фотографии в рамках. Она и покойный муж на даче, молодые, загорелые. Дети маленькие, с мороженым. Новый год, все вместе возле ёлки...
Лидия взяла в руки фотографию, провела пальцем по стеклу. Двадцать лет назад этот дом был полон её присутствия. Её голос будил детей по утрам, её руки готовили завтраки, её смех звучал из каждой комнаты.
Теперь у неё есть раскладной диван и картонные коробки.
— Бабуль, а ты будешь с нами рисовать? — в дверях появился Максим, младший внук. На щеке у него красовалась полоска зелёной краски.
— Конечно, солнышко, — улыбнулась она. — Обязательно буду.
Максим убежал, а Лидия осталась сидеть в комнате, которая больше не была её комнатой, держа в руках фотографию прошлого.
Инструменты отца
Утро началось с грохота. Лидия выглянула в окно и увидела Андрея у старого сарая — он выволакивал оттуда ящики с инструментами, старые доски, всякую всячину, которая копилась там годами.
— Что ты делаешь? — спросила она, выйдя во двор в одном халате, не раздумывая.
— Убираю хлам, — Андрей вытер пот со лба. — Решили сарай снести, беседку на этом месте поставить. Для детей, знаешь — качели, столик. А то они всё время дома сидят, в телефоне копаются.
Лидия оглядела выворoченные наружу вещи. Старые банки с краской, мотки проволоки, ржавые гвозди в жестяной коробке. И среди всего этого — деревянный уровень отца. Длинный, тёмный от времени, с потёртыми медными вставками.
Сердце сжалось. Она помнила, как отец возился с этим уровнем, строил веранду, чинил забор. Как показывал ей, совсем маленькой, как пузырёк воздуха должен встать ровно посередине. "Смотри, Лидочка, если пузырёк не по центру — значит, криво. А кривое не держится, рушится."
— Андрей, а этот уровень... — начала она.
— Что уровень? — зять даже не поднял головы, сортируя металлолом. — Древность, небось ещё до войны. Сейчас лазерные есть, точнее в сто раз.
Лидия присела на корточки, взяла уровень в руки. Дерево было гладкое, отполированное отцовскими ладонями до блеска. На боку едва различимые инициалы — "П.С." Павел Степанович. Дед по маминой линии, которого она помнила смутно, но этот инструмент помнила чётко.
— Не выбрасывай его, — попросила тихо.
— Мам, да зачем он тебе? — Катя появилась рядом с ведром и тряпкой. — Места только занимает. Папа прав — сейчас всё электронное, удобнее.
Лидия посмотрела на дочь, потом на зятя, который уже тащил очередную коробку к мусорному контейнеру. Хотела объяснить, что это не просто инструмент. Что здесь руки деда, который строил дом после войны. Что отец учил её этим уровнем различать правду от кривды — не только в столярке, но и в жизни.
Но как объяснить то, что сама едва понимает? Что с каждой выброшенной вещью из дома исчезает кусочек памяти, кусочек того, кем она была раньше?
— Я заберу его себе, — сказала она и крепко прижала уровень к груди.
— Куда себе, мам? — Катя нахмурилась. — У тебя и так коробки стоят, некуда девать.
— Найду место.
Андрей махнул рукой:
— Если хочет — пусть берёт. Главное, чтобы не мешал.
Лидия понесла уровень в дом. В коридоре остановилась, не зная, куда его положить. В комнате — теперь уже мастерской — места не было. На кухне он будет мешать. В прихожей тоже некуда.
Она открыла одну из коробок, аккуратно положила уровень между старыми полотенцами. Закрыла обратно. Сидела несколько минут, глядя на коробку, и думала о том, что всё, что её окружало с детства, теперь помещается в картонные ящики.
Во дворе Андрей продолжал выносить инструменты. Потом загудела пила — он начал разбирать сарай. Доски падали с треском, поднимая пыль.
Лидия закрыла окно, чтобы не слышать этого звука. Не видеть, как исчезает ещё один кусочек её прошлого.
Память на выброс
Веranда всегда была её любимым местом в доме. Светлая, с большими окнами, откуда видны и сад, и соседские дома, и кусочек неба над крышами. Здесь она пила утренний кофе, читала, иногда дремала в кресле под журчание радио.
Сегодня на веранде стояла картонная коробка. Большая, перевязанная скотчем.
— Что это? — спросила она Катю, которая возилась с цветами на подоконнике.
— А, это? — дочь даже не обернулась. — Папа сказал выбросить. Там твои старые бумажки всякие — открытки, блокноты. Ты же всё равно это не читаешь, правда? Только место занимает.
У Лидии потемнело в глазах. Она подошла к коробке, развязала скотч. Сверху лежали открытки — те самые, детские, корявым почерком: "Маме от Кати на 8 Марта". "Дорогой мамочке с Днём рождения — от Лены". "Мама, ты у меня самая добрая — Катя, 7 лет".
Руки задрожали. Она помнила каждую из этих открыток. Как дети делали их тайком, в своей комнате, как торжественно дарили за завтраком. Как она целовала их, благодарила, обещала хранить вечно.
Под открытками лежали её дневники. Толстые общие тетради, исписанные мелким почерком. Она вела их с восемнадцати лет — записывала мысли, планы, переживания. Здесь были записи о первых свиданиях с будущим мужем, о родах, о первых шагах детей, о болезнях, о радостях...
— Катя, — голос прозвучал хрипло. — Ты читала?
— Что читала? — дочь оторвалась от цветов.
— Это. — Лидия показала на коробку. — Мои дневники.
— Мам, да кому они нужны? — Катя пожала плечами. — Там всякие записи древние, почерк не разобрать. Лучше место освободить для нужных вещей.
Лидия достала одну тетрадь, открыла наугад. "Катя сегодня первый раз сказала "мама"! Мы с Витей чуть не прыгали до потолка. Она сидела в кроватке, играла с погремушкой, и вдруг — "ма-ма". Я расплакалась от счастья."
— Катя, ты помнишь, когда первый раз сказала "мама"? — тихо спросила она.
— Что? — дочь не расслышала, возилась с поливалкой.
— Ничего.
Лидия перелистнула страницы. "Катя заболела, температура под сорок. Врач сказал — больница. Я не спала три ночи, сидела рядом, читала сказки. Она всё просила: "Мама, не уходи, мне страшно". Как же я могу уйти, когда ты болеешь, солнышко моё..."
Ещё страница. "Лена принесла двойку за сочинение. Расстроилась, плачет. Я сказала — не беда, перепишем вместе. Она обняла меня: "Мама, ты лучше всех понимаешь". Мы просидели до полуночи, переписывали про Пушкина."
В самом низу коробки лежали фотографии. Первые дни в роддоме, выписка, первые купания, день рождения годика... Дети маленькие, беззубые, счастливые. Она молодая, усталая, но сияющая от материнского счастья.
— Мам, а долго ты ещё будешь с этим возиться? — Катя посмотрела на часы. — Мне за детьми идти надо, а ты тут коробки разбираешь.
— Иди, — сказала Лидия, не поднимая головы. — Я сама.
Катя ушла, стуча каблуками по плитке. А Лидия сидела на веранде, держа в руках своё прошлое, которое дочь хотела выбросить как ненужный хлам.
Она аккуратно сложила всё обратно, завязала коробку. Потащила к себе в комнату — в мастерскую. Поставила рядом с другими коробками.
Теперь вся её жизнь помещалась в картонной таре.
А дом продолжал жить своей новой жизнью, где для её памяти больше не было места.
Тихий уход
К вечеру дом успокоился. Дети легли спать, Катя с Андреем ушли к соседям на день рождения. Лидия сидела на кухне с чашкой остывшего чая и смотрела в окно на тёмный сад.
Решение пришло само собой, тихо и естественно, как наступление сумерек.
Она поднялась, прошла в свою бывшую комнату. Достала из шкафа старую дорожную сумку — ту, с которой ездила к сестре в Тверь ещё в девяностых. Кожа потрескалась, замок заедал, но сумка была прочной.
Что взять с собой? Лидия оглядела коробки, стоящие вдоль стены. Всё или ничего? Она выбрала малое. Две смены белья, тёплый свитер, тапочки. Фотографию с мужем — единственную, где они оба улыбаются по-настоящему. Деревянный уровень деда. Тетрадь с рецептами, записанными маминой рукой.
Денег у неё было немного — пенсия, которую откладывала по мелочи. Но хватит на первое время.
Она переоделась в тёмное платье, которое не носила уже два года. Накинула пальто — старое, ещё советское, но тёплое и удобное. Волосы собрала в небольшой пучок, заколола шпильками.
В зеркале прихожей отразилась незнакомая женщина. Решительная, собранная. Не та, которая последние месяцы металась по дому, как тень.
На кухонном столе она оставила записку. Коротко: "Ушла к Виталию. Не ищите. Лида."
Виталий жил через дом. Вдовец, как и она. Иногда они перекидывались парой слов через забор, он помогал ей с тяжёлыми сумками. Хорошый человек, спокойный.
Лидия взяла сумку, последний раз оглядела дом. В прихожей висели детские куртки, в углу стояли сапожки внуков. На полке — Катины краски, кисти в банке с водой. Всё чужое, новое, живое.
А её здесь больше не было.
Она тихо прикрыла дверь, не хлопнув. Прошла по дорожке к калитке. Ночь была тёплая, звёздная. Где-то лаяла собака, шелестели листья на деревьях.
У Виталия горел свет. Он, как всегда, не спал — читал или смотрел телевизор. Она постучала в окно.
— Лида? — он открыл дверь, удивлённо глядя на её сумку. — Что случилось?
— Можно переночевать? — просто спросила она. — Ненадолго.
Виталий не задавал лишних вопросов. Пропустил её в дом, поставил чайник.
— Комната свободна, — сказал он. — Оставайся, сколько нужно.
Лидия села на кухне, обхватила руками горячую чашку. За окном виднелись огни её дома. Там сейчас Катя рисует, дети спят, Андрей смотрит новости.
А она впервые за долгие месяцы чувствовала себя на своём месте.
Возвращение к жизни
Месяц прошёл быстро. Лида привыкла к новому ритму — завтраки с Виталием, прогулки по соседским огородам, чтение на веранде. Он оказался неожиданно интересным собеседником — инженер на пенсии, начитанный, с мягким чувством юмора.
Она помогала ему по хозяйству, готовила, ухаживала за садом. Впервые за долгое время чувствовала себя нужной, а не обузой.
В субботу утром, когда Лида поливала грядки с огурцами, к калитке подъехала знакомая машина. Лена. Старшая дочь приезжала редко — работа, своя семья в областном центре. Но сейчас она была здесь.
— Мама, — Лена подошла медленно, неуверенно. — Я тебя искала.
Лида не бросила лейку, продолжала поливать.
— Нашла, — сказала спокойно.
— Можно поговорить?
— Говори.
Лена помолчала, глядя на мать. Лида изменилась — стала спокойнее, увереннее. Загорела на солнце, волосы отросли и красиво обрамляли лицо.
— Катя рассказала, что произошло, — начала Лена. — Про комнату, про твои вещи...
— И что ты об этом думаешь?
— Думаю, что мы все сволочи, — Лена села на деревянную скамейку рядом с грядками. — Я в том числе. Редко звонила, ещё реже приезжала. Думала — мама при деле, внуки рядом, Катя помогает. А на самом деле...
Лида поставила лейку, села рядом с дочерью.
— На самом деле что?
— На самом деле мы тебя не видели. Ты была как... как мебель. Привычная, удобная. Постирает, приготовит, посидит с детьми. А что ты при этом чувствуешь, о чём думаешь — нам было неинтересно.
Из сумки Лена достала термос и небольшой фотоальбом.
— Компот принесла. Твой любимый, из вишни. И фотографии нашла старые — хочу показать.
Они сидели на скамейке, пили компот из пластиковых стаканчиков и листали фотографии. Вот Лена маленькая, в первом классе, с букетом гладиолусов. Вот Катя учится кататься на велосипеде, Лида бежит рядом, придерживая седло. Вот семейный ужин — все вместе за большим столом.
— Мам, — тихо сказала Лена. — Прости, что не видела раньше.
Лида погладила дочь по руке.
— Уже не важно.
— Важно. Катя хочет поговорить с тобой. Она... она многое поняла за этот месяц.
— Поняла что?
— Что дом без тебя не дом, а просто здание.
В огороде Виталий копал картошку, насвистывая себе под нос старую песню. Солнце пригревало, пахло укропом и свежевскопанной землёй.
— Не вернёшься? — спросила Лена.
— Нет, — ответила Лида без колебаний. — Я здесь нужна. По-настоящему нужна.
Лена кивнула.
— Понимаю. Но... можно я буду чаще приезжать? К тебе сюда?
— Конечно, дочка. Приезжай.
Они сидели ещё полчаса, говорили о пустяках — о погоде, о внуках, о новых соседях. Но между ними впервые за долгие годы не было напряжения, недосказанности.
Когда Лена уезжала, Лида не провожала её до калитки. Осталась в огороде, рядом с Виталием.
— Дочка приезжала? — спросил он, не поднимая головы.
— Приезжала.
— Хорошая девочка. Умная.
— Да, — согласилась Лида. — Хорошая.
Она подняла упавший огурец, положила в корзинку. В доме через дом горели окна — там жила её прежняя жизнь. А здесь, рядом с Виталием, начиналась новая.
И впервые за долгое время Лиде было хорошо.