Признание
Звонок продолжал разноситься по квартире. Полина стояла, прижавшись спиной к стене прихожей. Сквозь годами выверенный порядок вещей, запах свежевымытых полов и цветочного освежителя пробивалось что-то чужое, тревожное. Чувство, которое она давно выдворила из своей жизни.
Полина помнила, как привыкала жить одна. Первые ночи, когда каждый скрип старой хрущёвки отдавался тревогой. Первое лето, когда не нужно было готовить на троих. Первый Новый год, когда ёлку они наряжали только с дочерью. Второй — уже было легче. Третий — привычнее. Десятый — Полина уже и не вспоминала, что может быть иначе.
И вот теперь — звонок, настойчивый, словно напоминание о жизни, которая могла бы быть.
Она резко распахнула дверь.
— Заходи, — сказала, отступая в сторону.
Валерий переступил порог осторожно, будто боялся спугнуть её решимость. Посмотрел вокруг, задержал взгляд на фотографиях, где Полина с дочерью и внучкой смеялись на фоне моря.
— Квартира… изменилась, — проговорил он, стоя посреди прихожей, не решаясь снять куртку.
— Двадцать шесть лет прошло. Всё изменилось.
Он прошёл за ней на кухню. Сел на краешек стула, положил руки на стол — крупные, с расширенными суставами, заметила Полина. Руки человека, который много работал физически.
— Ну, рассказывай, — Полина налила чай только себе. — Куда пропал на четверть века?
Валерий смотрел в окно, где всё шелестели тополя. Потом вздохнул, потёр переносицу.
— Я ведь действительно пошёл за хлебом, — начал он, и Полина фыркнула, но он поднял руку, останавливая её. — Слушай. Вышел из магазина, а у подъезда — Колька Берестов. Помнишь его? Сосед, двумя этажами выше жил.
Полина пожала плечами.
— Предложил работу в Норильске. Срочно нужен был сварщик. Обещал зарплату в пять раз больше, чем на заводе. Я подумал — поеду на полгода, заработаю, вам помогу.
— И решил уехать, не сказав ни слова? — в голосе Полины звенел лёд.
— Хотел сюрприз сделать, — голос его дрогнул. — Вернуться с деньгами. А потом… потом всё пошло не так.
Паутина лет
Валерий рассказывал, а за окном день медленно перетекал в вечер. О том, как приехал в Норильск, работал на стройке. Как первая получка ушла на погашение долга Кольке за билет и проживание. Вторая — на новую куртку, потому что старая не выдержала норильских морозов.
— Домой позвонить постеснялся. Думал, сначала деньги отложу, потом отправлю вам перевод, — он усмехнулся горько. — Глупость какая. Молодой был, дурной.
Полина молчала, разглядывая этого седого, потрёпанного жизнью человека, в котором с трудом узнавала черты того, кого когда-то любила.
— На четвёртый месяц стройку заморозили. Зарплату не выплатили. Колька исчез, а меня с бригадой выставили из общежития. Документы… я потерял документы, Поль. Паспорт и всё остальное.
Он говорил, а Полина узнавала сотни таких историй, прокатившихся по стране в девяностые. Мужчины, уезжавшие на заработки и пропадавшие. Кто в бандитских разборках, кто в кабале у работодателей-мошенников, кто — спивался от безысходности.
— Почти год жил в каком-то бараке с такими же бедолагами. Потом был Краснодар, работал грузчиком на рынке. Потом на стройке в Подмосковье, охранником на автостоянке…
Казалось, он хотел выговориться за все эти годы, рассказать каждый месяц своей жизни, оправдать каждый день отсутствия.
— А написать, позвонить? — всё же не выдержала Полина. — Хоть раз за двадцать шесть лет?
— Стыдно было, — он опустил голову. — Потом документы восстановил, но вернуться уже не мог. Думал, ты давно замуж вышла, живёшь счастливо. А тут... заболел я, Поль. Серьёзно. Врачи говорят — операция нужна. И вспомнил, что прописан здесь. А без прописки на бесплатную операцию не возьмут.
В дверь позвонили.
Встреча
— Это Ксюша с Софией, — Полина поднялась.
Валерий дёрнулся, как от удара.
— Дочка? — переспросил он, и впервые за весь разговор Полина увидела в его глазах настоящий страх. — Я не готов...
Но дверь уже открылась. На пороге стояла женщина — стройная, с короткой стрижкой, с глазами, так похожими на его собственные. Рядом — девочка-подросток с наушниками, прилипшая к телефону.
— Мама, ты... — Ксения осеклась, увидев мужчину за столом.
Повисла тяжёлая тишина. Такая гнетущая, что, казалось, воздух стал плотным, и дышать приходилось через силу.
— Ксюша, — голос Валерия надломился. — Доченька...
— Мам, что происходит? — не отрывая взгляда от чужого человека на кухне, Ксения сделала шаг назад.
— Это твой... — Полина запнулась, подбирая слово.
— Я знаю, кто это, — холодно произнесла Ксения. — Мы пойдём, пожалуй. Пойдём, Соня.
— Но бабушка обещала блины! — запротестовала девочка, наконец оторвавшись от телефона.
— В другой раз.
Валерий встал, неловко задев стол.
— Ксюша, подожди... я могу всё объяснить...
— Объяснения нужно было давать двадцать шесть лет назад, когда я каждый вечер спрашивала, где мой папа, — отрезала Ксения, развернулась и, схватив дочь за руку, вышла.
Входная дверь хлопнула так, что звякнула посуда в серванте.
Старые обиды похожи на хронические болезни — они не исчезают со временем, но перестают мучить, если научиться с ними жить.
Документы
На следующий день Полина отправилась к Николаю Петровичу. Когда-то они вместе работали в районной больнице — она медсестрой в процедурном, он — рентгенологом. Петрович вышел на пенсию на пять лет раньше её и, как шутил сам, "от скуки получил диплом юриста". Теперь принимал в маленькой конторке на первом этаже хрущёвки.
В кабинете витал душок вчерашнего кофе, на столе громоздились папки. Старый медик в проблемах людей разбирался не хуже, чем когда-то в снимках лёгких.
— Значит, так, — Николай Петрович говорил размеренно, постукивая карандашом по столу. — Доля в квартире у него действительно есть. Но это не значит, что он имеет право просто взять и въехать. Особенно после стольких лет отсутствия.
— Есть варианты? — Полина помешивала остывший кофе.
— Есть. Самый простой — выплатить ему компенсацию за его долю. Тогда он теряет право на проживание.
— А если денег таких нет?
Николай Петрович развёл руками.
— Можно подать на раздел имущества через суд. Но суд может принять любое решение: либо обязать вас выкупить его долю, либо продать квартиру и разделить вырученные деньги.
Полина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Продать квартиру? Дом, который она защищала все эти годы?
— А если... — она понизила голос, — если я докажу, что он нас бросил, не платил алименты?
Николай Петрович снял очки, потёр переносицу.
— По алиментам, Поль, уже ничего не сделаешь — три года прошло, и всё, точка. А насчёт "бросил"... — он вздохнул. — Ты ж понимаешь наши суды. Растянут на годы, намучаешься, а толку? Он же прописан остался. И сказку про заработки на севере будет рассказывать. Мол, хотел как лучше, а вышло вон как... Судья, знаешь, может и поверить — мало ли народу в девяностые так пропадало.
По дороге домой Полина размышляла. Пенсия у неё была неплохая — медицинский стаж, плюс надбавки за выслугу лет в районной больнице. Но выкупить долю квартиры? На это потребовались бы все сбережения, отложенные на чёрный день, да ещё и помощь Ксении.
Валерий сидел на балконе, глядя на закат. Выглядел он неважно — бледный, осунувшийся.
— Что сказал адвокат? — спросил он, не оборачиваясь.
— Что ты можешь потребовать свою долю, — Полина встала рядом, опираясь о перила. — И нам придётся либо выкупить её, либо продать квартиру.
Он кивнул.
— Я так и думал, — сказал он, и вдруг закашлялся, долго, надрывно.
— Что с тобой? — Полина испуганно смотрела, как он сгибается от кашля, прижимая руку к груди.
— Лёгкие, — выдавил он, отдышавшись. — Врачи говорят — профессиональное. Сварка, знаешь ли, не самая полезная для здоровья работа.
Решение
Ксения появилась на пороге через три дня. Без предупреждения, без звонка.
— Мама, можно тебя? — она кивнула в сторону лестничной клетки.
Полина вышла, прикрыв дверь.
— Я всё обдумала, — Ксения говорила быстро, словно боялась передумать. — Мы с Игорем возьмём кредит и выкупим долю... этого человека. Ты же не хочешь, чтобы он жил с тобой?
Полина вздохнула.
— Он болен, Ксюша. Серьёзно болен. Поэтому и вернулся — из-за операции. Без прописки его не возьмут на бесплатное лечение.
— И что? — в голосе дочери звенел металл. — Это наши проблемы? Он бросил нас, когда было тяжело, а теперь, когда ему нужна помощь, вспомнил о семье?
Полина посмотрела на дочь — такую сильную, уверенную, с характером, сформированным жизнью без отца.
— Знаешь, Ксюш, — она взяла дочь за руки, — я ведь тоже злилась. Все эти годы. А сейчас... сейчас просто смотрю на человека, который сломал свою жизнь одним неверным решением. И думаю — а чем я лучше, если откажу в помощи?
Ксения отступила на шаг.
— Это твой выбор, мама. Но я не обязана его принимать.
Она ушла, чеканя шаг, а Полина ещё долго стояла на площадке, глядя в окно на майское небо, по которому неслись облака — быстрые, как годы её жизни.
Вечером она зашла в комнату, где устроился Валерий. Он разбирал какие-то бумаги, аккуратно складывая их в папку.
— Нам нужно поговорить, — сказала Полина, садясь напротив.
Он поднял на неё глаза — усталые, покрасневшие от бессонницы.
— Я всё понимаю, Поль. Хоть я и прописан формально, но вижу, что мне здесь не место. Завтра пойду в МФЦ, оформлю выписку. Найду какую-нибудь комнату...
— Нет, — перебила она. — Мы поступим иначе. Ты останешься здесь на время лечения. А потом... потом посмотрим.
Валерий непонимающе смотрел на неё.
— Почему? После всего, что я сделал?
Полина усмехнулась.
— Потому что жизнь научила меня кое-чему. Умению прощать. Не ради тебя — ради себя. Чтобы не нести этот груз дальше.
Он хотел что-то сказать, но она остановила его жестом.
— Не нужно обещаний. Обещания давались и раньше.
Эпилог
Полина сбилась со счета, в который раз глянув на настенные часы. Операция шла уже пятый час. Хирург, молодой парень с усталыми глазами, утром только руками развел: "Сделаем всё возможное. Но сами понимаете — запущено". Она понимала.
Сзади раздались тихие шаги. Полина даже не обернулась — думала, медсестра проходит мимо. И вздрогнула, когда знакомый голос произнес:
— Чаю будешь? Я из автомата взяла.
Ксения стояла с двумя пластиковыми стаканчиками, на лице — ни тени улыбки. Протянула один стаканчик матери и опустилась в соседнее кресло.
— Ещё оперируют, — Полина взяла дочь за руку. — Спасибо, что пришла.
— Я не для него пришла, — отрезала Ксения. — Для тебя.
Они сидели молча, глядя на медленно ползущую по стене тень от оконной рамы.
— Знаешь, — наконец произнесла Ксения, — я всё детство представляла, как он вернётся. Как мы будем одной семьёй. А потом повзрослела и поняла, что не бывает таких чудес.
— Бывает всякое, — тихо сказала Полина. — Жизнь длиннее, чем нам кажется в молодости. И сложнее.
Двери операционной открылись. Вышел хирург, стягивая маску.
— Родственники Самойлова? — он оглядел коридор.
Полина и Ксения поднялись одновременно.
— Всё прошло успешно, — сказал врач. — Но... болезнь зашла слишком далеко. Мы выиграли время, но не больше. Год, может, полтора.
Ксения сжала руку матери.
— Можно к нему? — спросила Полина.
— Через час его переведут в палату.
Когда врач ушёл, Ксения повернулась к матери.
— Что теперь?
Полина смотрела в окно, где жизнь продолжалась своим чередом — проезжали машины, спешили люди, играли дети.
— Теперь мы проживём то, что осталось, достойно. Все мы. Как семья.
— А если я не готова? — тихо спросила Ксения.
— Тогда ты проживёшь это по-своему, — Полина обняла дочь. — И это тоже будет правильно.
В конце коридора показалась каталка. Полина и Ксения молча смотрели, как везут бледного, осунувшегося Валерия. Человека, который когда-то вышел за хлебом и вернулся через двадцать шесть лет.
А как бы вы поступили? Смогли бы простить предательство ради того, чтобы освободиться от тяжести обиды?
Эта история основана на реальных событиях. Имена и некоторые детали изменены.