Семейное застолье по случаю шестидесятилетия Сергея не задалось с самого начала. Воздух в тесной гостиной Ирины, что была по совместительству и её кухней, висел так плотно, словно старый шерстяной плед, пропитанный пылью старых обид. И дело было вовсе не в плохом угощении – Ирина, как всегда, постаралась на славу, – а в молчаливом, почти осязаемом напряжении, что исходило от Галины, старшей сестры Сергея.
Ей, Галине, было 63. Сергей — младше на три года. Кажется, всю жизнь Галина ощущала себя тенью брата. Он, Сергей, — высокий, всегда сдержанный, но в глазах его плясали озорные искорки, когда он был ребёнком, да и сейчас, когда речь не шла о ней, Галине. Её же жизнь — вечная борьба, сплошные препоны да несправедливость. Ну так ей казалось.
Ирина, жена Сергея, тоже чувствовала это напряжение. Она, конечно, изо всех сил старалась сохранить лицо, улыбалась, накладывала всем гостям – трём-четырём оставшимся тёткам да их же внукам – ещё по кусочку пирога, но даже её обычно жизнерадостный голос казался натужным. Все знали, что между Сергеем и Галиной давно пробежала чёрная кошка. И эта кошка была вовсе не беспородной дворовой Муркой, а разъярённой, матерой хищницей с длинными когтями, что драла душу каждый раз, когда их пути пересекались.
Сегодняшний камень преткновения – крохотный участок земли под дачу, оставшийся от дальней тетушки Евдокии. Он, конечно, был не самым важным из всех их спорных моментов. Куда там! Если копнуть глубже, то вся жизнь – это одна большая свалка претензий Галины к брату. То родительский дом несправедливо ему достался (хотя он всю жизнь с ними жил и за ними ухаживал, а Галина только наездами бывала!), то она больше денег в общий огород вложила, а урожай он один собирал. Это все давнее, как пожелтевшие фотографии в старых альбомах, но для Галины эти обиды были живыми, пульсирующими ранами, что кровоточили с новой силой при каждом удобном случае.
Ирина, заметив, как Галина демонстративно отставляет тарелку с оливье, стараясь не пересекаться взглядом с Сергеем, попыталась разрядить обстановку.
— Галя, ты что, невкусно? Я так старалась, специально для тебя, ты же любишь, чтобы моркови побольше!
Галина, словно нарочно не услышав, повернула голову к дальней родственнице, тетушке Нине, которая дремала в кресле.
— Да что там! Морковка… Ох, тетушка Нина, как же мир-то изменился! Все только о себе и думают. Все только хапают, а о родных и не вспомнят! — Голос ее поднялся, и тихий шепот за столом сменился неловким молчанием. Она посмотрела прямо на Сергея. — Правда ведь, Серёженька?
Сергей, который весь вечер старался быть предельно корректным, отпил глоток воды. Он чувствовал, как внутри него закипает злость, но он научился её сдерживать.
— Галя, сегодня мой день рождения, — тихо, но с нажимом произнес он. — Давай не будем.
— А что «не будем»? — Галина усмехнулась, горько, как полынь. — Правда глаза колет? Что, Ирина, поди, настропалила брата? Думаете, я не вижу, как вы там шушукаетесь, как участки переоформляете, да деньги чужие считаете?! А я, значит, что? Я, стало быть, ничего не заслужила? Я, что ли, всю жизнь вам дорогу к этому… этому счастью расчищала?
Ирина отложила вилку. Лицо ее побледнело, а потом покрылось красными пятнами.
— Галина Петровна, что за слова? Мы что-то у вас отобрали? Сергей, мы для тебя…
— Ты не вмешивайся! — рявкнула Галина, глядя на Ирину. — Знаем мы таких, как ты! Всё через мужей своих, как пиявки присосутся, а потом командуют! Это ты, небось, ему нашептала, чтоб от матери дом не мне, а ему одному достался!
Тишина взорвалась. Дети, сидевшие за столом, вжали головы в плечи. Старые тетушки нервно зашептали, глядя в свои тарелки. Сергей сжал кулаки. Он устал. Устал от этой вечной борьбы, от этих вечных упреков, от чувства, что он всегда, что бы ни сделал, останется перед ней виноватым.
— Галя, это было решение мамы! Она мне завещала дом, потому что я с ней оставался, а ты…
— Оставался?! Да ты только и делал, что бездельничал да на шее у неё сидел! А я, Галина, я… — Ее голос дрожал от праведного гнева. — Я на две работы пахала, чтобы детей поднять! А ты! Вы!
И тут, словно плотину прорвало, Галина резко встала, так что стул за ней с грохотом упал на пол. Ее глаза горели недобрым огнем.
— Какие же вы жадные стали, — выплюнула она, глядя прямо в глаза Сергею, потом скользнула взглядом по побледневшей Ирине. — Чтоб вас мошенники до нитки ободрали! Чтоб всё ваше богатство, которого вы так цепляетесь, пылью пошло! Вот я тогда порадуюсь! Ох, как же я порадуюсь!
Слова, тяжелые, как булыжники, упали в звенящую тишину. Никто не пошевелился. Казалось, даже воздух застыл, не смея двигаться. Сергей молча, с какой-то отстраненной болью, смотрел на сестру. Ирина, на секунду закрыв глаза, потом открыла их и уставилась на Галину с нескрываемой неприязнью.
— Галя, — Сергей поднялся. Голос его был глух. — Уходи. Немедленно.
— Что? Ты меня выгоняешь? Из дома, который…
— Уходи, Галя! — уже почти крикнул он. — После таких слов – нам не о чем разговаривать. Никогда.
Галина еще секунду постояла, словно ожидая сопротивления или покаяния, но видела лишь решимость и боль в глазах брата. Она презрительно хмыкнула, поправила сумку и, не прощаясь ни с кем, гордо вышла из квартиры. За ней, с едва слышным стоном, закрылась дверь, отрезая ее от семьи. Обида, словно ядовитый плющ, обвила их корни. Семья, и без того расколотая, теперь была разбита вдребезги.
Сергей опустился обратно на стул, закрыв лицо руками. Ирина, подойдя к нему, гладила по спине, но сама смотрела на дверь, за которой скрылась Галина. Её слова эхом отдавались в каждом уголке квартиры, въедаясь в мебель, стены, и самое главное – в их души. "Чтоб вас мошенники до нитки ободрали!" Ненависть была такой густой, что её можно было резать ножом.
После того дня прошла не одна неделя, но рана не заживала. Телефон Галины молчал. Она и сама не звонила – что там звонить, когда все ясно? Она отрезала их, они – ее. В общем, все по-честному. Первое время она даже испытывала странное, горькое удовлетворение. Ну вот, наконец-то! Наконец-то она показала им, что не позволит вытирать об себя ноги! Это было похоже на тот момент, когда после долгих сборов выбрасываешь из дома старую, поношенную вещь, которая лишь занимала место, но ты ее почему-то хранил. Вроде и жалко, но и легче становится.
Однако эта легкость была обманчивой, как мираж в пустыне. Дни потекли один за другим, тягучие, серые, наполненные лишь эхом ее собственных мыслей. Галина жила одна в своей маленькой, ухоженной квартире. Дети, а их было двое, давно выросли и разъехались: сын в другой город, дочь — за границу. Звонили редко, по праздникам. Мужчины в ее жизни тоже не задержались. Так что, когда Сергей и Ирина перестали даже изредка звонить по старой привычке – "Галя, у нас вот урожай хороший, приезжай за огурцами!" или "Галя, Сергей заболел, может, сваришь ему свой знаменитый бульон?", — Галина оказалась в полной пустоте.
Дни, похожие друг на друга, сменяли ночи, а в тишине квартиры громко стучало ее одиночество. Раньше она часто ворчала на Сергея и Ирину, на их "посягательства" на ее свободу, на их "глупые" советы. Теперь же, когда их не было, не на кого было ворчать, не с кем ссориться, некому доказывать свою правоту. Не было даже повода позлорадствовать, потому что никакой радости не было и в помине. Лишь глухая тоска и жгучее осознание того, что ее жизнь, которую она так усердно отстраивала на фундаменте обид, стала напоминать одинокий, покинутый маяк, свет которого никого больше не зовет.
Галина привыкла ощущать себя борцом за справедливость. Она столько лет убеждала себя, что ее недооценивали, что ей недодали, что ее использовали. Эта мысль стала ее щитом и мечом. Но теперь, без врага, без объекта для своей борьбы, щит превратился в пустоту, а меч – в тяжелую, бесполезную гирю на сердце. Да, она прокляла их. Да, она пожелала им зла. А что дальше? Ждать, пока ее проклятие сбудется? И что это ей даст? Самой же на душе было скверно, словно наглоталась недоваренной гречки.
И вот однажды, эта горькая ирония жизни ударила ее с такой силой, что дух перехватило. В тот день Галина, как обычно, смотрела свой любимый сериал, попивая чай с сушками. Вдруг на экране мелькнула реклама: "Надежный ремонт для пенсионеров! Специальные цены! Только до конца месяца!" Как раз в это время она собиралась поменять старые, продуваемые окна в гостиной. Она давно откладывала деньги, все боялась нарваться на халтурщиков, ведь столько сейчас мошенников развелось!
Реклама выглядела очень убедительно. Вежливый голос, счастливые лица бабушек, безупречно установленные окна. Галина, вопреки своей обычной подозрительности, набрала номер.
Приехал молодой человек. Такой вежливый, приветливый, ну прямо сынок. Улыбался так, что все морщинки вокруг глаз у него собирались. Измерил все, расписал, как будет красиво, тепло, уютно. И цена, удивительно, оказалась ниже рыночной! Ну разве не подарок судьбы? Галина подумала, что вот, наконец-то ей, Галине, хоть в чем-то повезло. Она так устала от вечного обмана! А тут – такая удача. Договор, правда, какой-то мудрёный был, с мелкими буквами, но ведь ей же так всё расписали, слово за словом, ну просто идеальный сервис. Она, не задумываясь, внесла приличную предоплату. Почти все сбережения, что копила на черный день, и на которые так рассчитывала, наконец-то отдав должное своей "честности".
На этом «сыночек» исчез. Дни превратились в недели. Ни окон, ни рабочих, ни звонков. Трубка на том номере молчала. Галина звонила, звонила, пока голос не сорвала. Потом пошла по адресу, указанному в договоре – а там пустой офис, с облупившейся краской и наглухо закрытыми жалюзи. Все! Ее деньги утекли как песок сквозь пальцы. Мошенники. Настоящие, беспринципные мошенники.
Осознание ударило ее словно обухом по голове. Вот оно. Сбылось. Ее собственное проклятие. Смеялись они с Сергеем над ее словами тогда? Не верили? А вот! Сама же и притянула. Впервые в жизни ей стало по-настоящему страшно. Не за деньги, хоть они и были ее единственной опорой, а за то, что все это… наказание. А что еще хуже – вокруг никого не было. Не к кому было бежать за помощью, не с кем было поговорить, поплакать в жилетку. Гордыня, эта колючая, непробиваемая броня, которой она так долго себя защищала, рассыпалась в прах, обнажая ее нагое, дрожащее от страха сердце. Отчаяние сжимало горло. За окнами ее пустой квартиры выл осенний ветер, вторя ее внутреннему крику.
Тем временем, у Сергея и Ирины тоже не все было гладко. Первые недели после скандала Ирина ходила мрачнее тучи.
— Ну как можно так желать зла родным людям! — восклицала она Сергею, который, казалось, даже успокоился немного после того взрыва эмоций. — У меня в голове не укладывается!
— Она всегда такая была, — хмурился Сергей, — только я раньше пытался этого не замечать. Или думал, что она изменится. Глупец.
Но с каждым днем Сергея все больше грызла тревога. Злость на сестру никуда не делась, но под ней что-то зудело, не давало покоя. Все же родная кровь. Единственная сестра. Ему было стыдно признаться Ирине, но слова Галины застряли в его памяти, как заноза: "Чтоб вас мошенники до нитки ободрали!" Он ловил себя на том, что стал более осторожен с деньгами, перепроверял счета, стал подозрительнее к незнакомым звонкам.
— Что с тобой, Сережа? — спросила как-то Ирина, заметив его нервозность.
— Да так… слова Галины. Глупости, конечно. Но неприятно.
Ирина вздохнула.
— Глупости, не глупости, а нервы мотает. А ты не думал, почему она так? Ей всегда казалось, что вы с мамой ее обделяли.
Сергей отмахнулся.
— Да брось ты! Мама всем давала поровну. Она всем, кому могла, помогала. Это Галина так считает. У нее всегда на все была своя правда, и никто другой не мог ее переубедить.
Вскоре, буквально через пару недель после пропажи Галининых денег, в дверь к Сергею постучался сосед Галины, старик Петрович, который изредка помогал ей по хозяйству. Он, по сути, был их общим знакомым, даже общался с Сергеем, когда они оба навещали старенькую маму в доме, который теперь принадлежал Сергею. Петрович выглядел взволнованным.
— Сергей, вот какая беда… с Галиной Петровной-то… — начал он, нервно теребя шапку. — Я, конечно, понимаю, вы там поругались… но она ж совсем одна. Плачет… Деньги у неё, говорит, забрали… За окна. А окон-то и нет.
Сергей похолодел. Мошенники. Слова Галины. Неужели? Или это просто совпадение? В душе у него все перемешалось – злорадство (хоть он и гнал эту мысль!), тревога, старая, глухая любовь к сестре. Ирина, слышавшая разговор из кухни, вышла, тревожно глядя на мужа.
— Что, Петрович? Какие деньги?
Петрович рассказал все, что знал, как Галина радовалась, потом как бегала, звонила, а потом и вовсе замкнулась. Сказал, что видел ее — ходит бледная, похудевшая, даже выпила бутылку кефира в магазине и не заплатила – кассирша на это сильно удивилась, но Галина ей сказала, что она заплатят позже. Видно, совсем худо.
Сергей стоял молча, переваривая услышанное. "Вот я тогда порадуюсь!" А она сама оказалась в этой ловушке. И никакого злорадства внутри не было, лишь пустота и давящая тяжесть. Ему вдруг стало ясно: как бы они ни ссорились, но она – его родная кровь. Нельзя так. Нельзя оставить человека в беде, тем более, когда она сама притянула к себе эти беды.
— Ирочка, — сказал он жене, а та уже и так все поняла по его глазам, — надо ей помочь.
Ирина кивнула, но без энтузиазма.
— Сережа, ты уверен? После того, что она сказала? Она же тебя…
— Я не могу иначе, Ира. Родная кровь. Мне не жить потом спокойно, если я ее брошу. Тем более, сама судьба ее, видимо, проучила. А мне… мне пора прощать. Может, и она поймет.
И тут Сергею вдруг вспомнились слова мамы. Сколько лет назад это было… Мама всегда говорила: "Сережа, Галя твоя – гордячка. Но внутри-то она ранимая очень. Ты ей помогай, ладно? Она всегда будет считать, что ей что-то недодали. Но это потому, что ей внимания в детстве меньше доставалось. Она у нас родилась слабенькой, вечно болела, вот мы с ней по врачам и бегали, а ты сам по себе рос, самостоятельный. А она это как невнимание воспринимала. Мы ее очень любили, конечно, но по-другому, что ли". Сергей всегда отмахивался от этих слов, считая, что Галина просто сложный человек. Но сейчас… сейчас они обрели смысл.
Еще кое-что всплыло в его памяти, как всплывает старый, заброшенный сундук со дна озера. Завещание. И не только дом, но и денежный вклад, который мама завещала Сергею с одним условием – чтобы он "уладил" кое-какие ее старые дела, о которых Галина не знала. А именно – оплатил давний кредит Галины, о котором та не хотела вспоминать. Галина много лет назад взяла большую сумму в банке, чтобы помочь своей дочери с квартирой, а потом не смогла платить. Мать тихонько погасила этот долг, но не сказала Галине ни слова, чтобы не травмировать ее гордость. Именно на эту сумму был меньше "наследства" Галине, как она считала, но по факту, ее доля была равна Сергеевой, просто выражалась по-другому. Это была та самая тайна, которую Сергей хранил, уважая волю матери, не желавшей унижать дочь.
Ирина, глядя на сосредоточенное лицо Сергея, поняла, что он уже все для себя решил. И она, со своей практичностью, вдруг ощутила, что этот шаг – не только проявление благородства, но и единственный способ наконец-то поставить точку в этой давней семейной драме.
— Тогда я иду с тобой, — сказала она. — Вместе легче.
На следующий день Сергей и Ирина поехали к Галине. Дверь им открыла женщина, которую они почти не узнали. Галина была бледной, осунувшейся, взгляд ее был потухшим, а на лице читалась смесь удивления, растерянности и… почти страха. Казалось, она ждала кого угодно, но только не их.
— Что вам надо? — голос ее был хриплым, без былой ядовитости.
Сергей тяжело вздохнул.
— Галя, Петрович рассказал нам… об окнах. Мы пришли узнать, что случилось.
В глазах Галины вспыхнула и тут же погасла искорка старой злости.
— Какая вам разница? Вы же сами… сами пожелали мне зла! Радуйтесь, вот! Я ж говорила… говорила, что так и будет! Сбылось!
Она махнула рукой, отступая в глубину темной прихожей.
— Ну так и радуйтесь! Мошенники меня ободрали до нитки! Все, как ты и желала, Сергей! И Ирина, небось, тоже рада?
Ирина шагнула вперед.
— Галя, перестань. Мы не пришли радоваться. Нам Петрович рассказал, и мы переживаем. Мы пришли тебе помочь. Если сможем, конечно.
Галина посмотрела на нее, потом на Сергея, в ее глазах читалось недоверие, а потом – нечто похожее на болезненное осознание. Помогали? Ей? После всего? Она резко развернулась и пошла в свою гостиную, оставляя дверь открытой. Сергей и Ирина вошли. Квартира была холодной, словно ее никто не отапливал. Окна, те самые старые, продуваемые окна, выглядели особенно жалко.
— Мошенники, — тихо произнесла Галина, стоя спиной к ним, глядя в окно. Голос ее дрожал. — Все сбережения. На ремонт копила. Думала, хоть теперь…
Она не договорила, и ее плечи задрожали. Галина плакала. Гордо, беззвучно, но так горько, словно слезы вымывали из нее не только обиды, но и остатки сил.
Сергей подошел ближе.
— Галя, послушай, — он говорил медленно, подбирая слова. — Мне жаль, что это с тобой случилось. Мы тебе поможем, чем сможем. Но мне нужно тебе кое-что рассказать. Про маму… и про наследство.
Галина резко обернулась, вытирая слезы.
— Что про маму? Что ты еще выдумал, чтобы оправдаться?
— Ничего не выдумал. Мама любила нас обоих одинаково. Ты всегда считала, что тебе досталось меньше. Что дом мне, а тебе ничего. Это не так.
Он достал из внутреннего кармана старый, потрепанный конверт. Внутри были документы и нотариально заверенное письмо от их матери.
— Когда мама умерла, она оставила мне не только дом, но и небольшой вклад. С одним условием. Чтобы я уладил один ее давний секрет, который касался тебя. — Сергей посмотрел на сестру. — Помнишь, лет пятнадцать назад, ты брала большой кредит на дочкину квартиру, и у тебя были проблемы с выплатами? Ты очень переживала тогда.
Галина побледнела. Она помнила. Это был самый постыдный момент в ее жизни, о котором она стёрла из памяти всё, кроме тупой боли и стыда.
— Откуда ты…
— Мама, Галя. Она заплатила за тебя. Весь кредит. Тихонько, так, чтобы ты не узнала и не почувствовала себя обязанной. Она всегда знала, как тебе тяжело просить и как ты не любишь быть должницей. Поэтому, когда писала завещание, она указала, что этот вклад – это твоя доля, которую ты уже получила, но по-другому. Она просто уравняла все, чтобы не было обид. Она так боялась, что вы ссориться будете… — Голос Сергея дрогнул. — Я хранил эту тайну, потому что это была ее воля. Она не хотела, чтобы ты себя видела кем-то… кому помогли из жалости. А ты… ты всё это время винила меня в жадности, винила Ирину, за то, что дом мне достался…
Ирина подошла и положила руку на плечо Галины.
— Она ведь просто хотела, чтобы вы жили дружно, Галя. Чтобы вы были друг у друга.
Галина стояла, как вкопанная. Перед глазами пронеслись картины ее жизни – бесконечные упреки брату, ощущение вечной недооцененности, ее гордыня, которая мешала видеть очевидное. А мама… мама так тихонько, так по-матерински, любила ее и защищала. А она, Галина, даже не подозревала. Все ее обиды, вся ее многолетняя злость, весь этот яд, который она выливала на Сергея и Ирину, вдруг показался ей бессмысленным, пустым, пошлым. Ее "справедливость" оказалась иллюзией, а ее проклятие – лишь отражением ее собственного слепого, искалеченного обидами сердца.
Ирония происходящего была сокрушительной. Ее слова о мошенниках, ее злорадное "Вот я тогда порадуюсь!" — они вернулись бумерангом, но уже не как наказание, а как жестокое зеркало, в котором она увидела себя настоящую: одинокую, раздавленную собственной злобой.
На ее лице выступили крупные, жгучие слезы. Они текли беззвучно, но их было столько, что казалось, они могли бы смыть годы ненависти.
— Я… — Галина сделала вдох, словно ей не хватало воздуха. — Я… простите меня. Простите… Сергей… Ирина… За все. За эти слова… За то, что я вам пожелала… я была не права. Мне так стыдно. Мне так стыдно… я так страдала… но это… это не ваша вина. Это моя. Моя глупость… моя гордость…
Сергей подошел к ней и обнял, крепко-крепко. Галина вздрогнула от неожиданности, но потом обхватила его в ответ, уткнувшись ему в плечо, и зарыдала в голос, навзрыд. Это были слезы очищения, слезы раскаяния, слезы боли и, возможно, первые за долгие годы – слезы облегчения.
Ирина стояла рядом, гладя сестру по спине. Наконец-то. Наконец-то лед растаял. Наконец-то их Галя, колючая и невыносимая, показала, что под всем этим панцирем живет обычная, ранимая женщина, которая просто разучилась любить и доверять.
На то, чтобы разобраться с мошенниками, ушло много сил. Сергей и Ирина подключили своего юриста, обращались в полицию, звонили по всем инстанциям. Это было долго, муторно, но, как ни удивительно, именно этот процесс сблизил их. Галина, поначалу по привычке ожидающая подвоха, с удивлением обнаруживала, что брат и невестка действуют с полной отдачей, ни разу не упрекнув ее и не высказав и намека на "я же говорил". Она видела, как Сергей терпеливо выслушивает ее путаные рассказы, как Ирина сочувственно кивает, даже когда Галина повторяет одно и то же в сотый раз.
Конечно, полностью вернуть деньги не удалось. Мошенники оказались хитрыми и профессиональными. Но благодаря усилиям Сергея и Ирины удалось получить часть компенсации и, главное, получить юридическую помощь, чтобы обезопасить Галину от дальнейших посягательств. В окна она так и не вставила новые, но Сергею удалось найти бригаду подешевле, а Ирина предложила скинуть несколько тысяч со своих личных накоплений.
— Галя, ты не беспокойся, — говорила Ирина, — это наш подарок тебе. В честь… в честь нового начала.
Галина смотрела на них, смущенная, смущенная до глубины души. Она так привыкла принимать все на штык, искать подвох, что эти простые слова, сказанные с искренней добротой, казались ей чудом.
Отношения не стали идеальными в одночасье. Старые привычки, многолетняя модель поведения – это ведь не рубашка, которую можно просто снять. Галина порой ловила себя на желании вставить язвительное словечко или по привычке начать упрекать. Но теперь она сразу же одергивала себя, а если срывалась, тут же искренне просила прощения. И Сергей, и Ирина заметили это. Они видели ее старания. И это было главное.
Однажды, за чашкой чая у Сергея и Ирины, Галина сказала, немного смущаясь:
— Вы знаете… раньше мне казалось, что вы у меня все отбираете. А теперь я поняла, что это я сама у себя отняла. Отняла родных людей, отняла радость. Своей этой глупой… гордыней. Мне ведь правда было очень больно, я так и не смогла смириться, что мама меня меньше любила.
Сергей на это покачал головой.
— Галя, мама любила тебя так, как умела. А то, что ты воспринимала как "меньше", было лишь ее попыткой дать тебе другое. Ту самую заботу, ту скрытую помощь. Она просто знала, какая ты… гордая. А мы… мы, возможно, тоже где-то недосмотрели. Не смогли понять, как глубоко тебе было больно. Может, и нам надо было раньше все это проговорить.
Ирина взяла Галину за руку.
— Главное, что мы проговорили это сейчас, Галя. Ведь не поздно никогда начать все сначала.
Начались осторожные, но регулярные звонки. Галина стала иногда приходить к ним просто так, не по поводу. Они вместе ходили в поликлинику, Ирина возила Галину на дачу, которую она, после всего, решила все же оформить на племянников. Не ради выгоды, а чтобы хоть что-то хорошее оставить. Она училась отдавать, а не только требовать.
Сергей заметил, что Галина стала чаще улыбаться. А в ее глазах, хоть и изредка, но снова появлялись те самые озорные искорки, что когда-то были у него самого. Она перестала постоянно ворчать на жизнь и начала видеть что-то хорошее вокруг. Когда-то она проклинала их, желая разорения. Но жизнь оказалась мудрее. Она не разорила их, а дала испытание самой Галине, чтобы та увидела, что истинная радость – не в чужом несчастье, а в восстановлении связи, в прощении, в обретении себя и семьи заново.
Теперь, когда они собирались, пусть и не всегда, но регулярно, за столом царила иная атмосфера. Может быть, не такая веселая, как раньше, до всех этих ссор, но гораздо более искренняя, теплая и наполненная чем-то очень важным. Теперь они понимали, что семья – это не только общий кошелек или квадратные метры. Семья – это когда ты знаешь, что даже после самых страшных слов, после самых глубоких обид, найдется тот, кто протянет руку помощи. И что самое важное – ты сам найдешь в себе силы эту руку принять, а потом и протянуть в ответ. Проклятие обернулось благословением – оно показало им истинную ценность прощения и той незримой нити, что связывает родные сердца.