Бывают в жизни моменты, когда земля уходит из-под ног. Кажется, ещё вчера твой мир был уютным, стабильным, надёжным домом, который вы строили кирпичик за кирпичиком, с любовью и вниманием к каждой мелочи. Ты радовалась рассветам, проникающим в окно кухни, и верила, что в этом доме прошлая жизнь, полная испытаний и ошибок, осталась далеко позади. Это было твоё убежище, ваша с Виктором крепость. И вот, однажды, этот дом даёт трещину — не где-то там, по фундаменту, а прямо в сердце, в самый его стержень.
Так и случилось у нас, у Ольги и Виктора.
Наш дом на Лесной улице — о, сколько в нём души, сколько воспоминаний! Он не просто стены, это живая душа, где каждый уголок дышит нашими общими мечтами. Мы, я и Виктор, два года назад купили его на ипотеку, вложив туда все свои накопления и, что важнее, свою энергию, свой энтузиазм. Мои родители, конечно, ахнули, услышав о наших грандиозных планах:
— Куда ж вы лезете, Оленька, на такое! Сначала сами посмотрите, а потом уж...
А мы с Витей только смеялись — какая старость, какие ограничения, когда в сердце такая жажда жизни и перемен!
Каждую субботу мы вставали с солнцем, закатав рукава, приступали к очередной "битве" за наш уголок счастья. Виктор брался за тяжёлые работы — мебель переставлял, обои отдирал, полы циклевал. А я… я была главным дизайнером, вдохновителем, музой! Подбирала шторы, красила стены, клеила эти самые обои, что теперь казались нам почти родными. Из заброшенного, пыльного уголка мы потихоньку, шаг за шагом, создавали что-то своё, особенное. Сначала переделали ванную, потом спальню, где каждое утро нас будили лучи солнца. Дальше взялись за кухню, где я с таким удовольствием готовила его любимые борщи, а он, мой Витюша, всегда хвалил — мол, никто так не умеет.
— Оль, а что если нам, как доделаем кухню, заняться садом? – как-то раз предложил он, с аппетитом уплетая мой яблочный пирог. – Вот бы нам сирень посадить, а? Пахнуть будет так… по-летнему, по-настоящему.
Я лишь улыбнулась, кивнула. Как же я его любила в эти моменты – когда он мечтал, когда строил планы, когда его глаза горели огоньком предвкушения! Мне казалось, что он видит будущее так же ясно, как и я – наше будущее, без туч, без бурь, только ясное небо и тёплое солнце. Мы были не просто супругами, мы были соавторами нашей жизни, нашей общей сказки, написанной с таким трепетом и любовью.
И даже несмотря на то, что мама Виктора, Анна Петровна, всегда была, скажем так, фигурой сложной. Ну, бывают такие люди. Виктор у неё – единственный сын, она его в одиночку вырастила, всю себя ему посвятила. А значит, и долг у него перед ней – до скончания веков, не меньше! Она часто звонила, иногда просто поболтать, но чаще – пожаловаться. То давление скачет, то соседи шумят, то кошка хвост наступила – прямо целый каскад бед и несчастий, и ты слушаешь, и вздыхаешь. А что делать? Свекровь.
Виктор, он ведь сам по себе мягкий, добрый. Ему всегда было трудно отказывать маме, а уж расстраивать её – это вообще для него было немыслимо. Когда Анна Петровна начинала свои “песни” про бедность, про то, как ей тяжело живется в старенькой "двушке" на окраине города, он только отмахивался.
— Мам, ну ты чего, – говорил он в трубку, одной рукой обнимая меня за плечи, – давай не будем. Мы ж тебе на ремонт скидывались недавно, и коммуналку твою оплачиваем регулярно. Нормально ты живёшь!
Иногда она тонко намекала на наше "слишком просторное" жилье. Дескать, вот мы-то с Виктором совсем одни в этой хорошей квартире, а она, Анна Петровна, в своём крохотном "гнездышке" еле помещается, и как ей одиноко, бедненькой. Я это воспринимала как обычное нытьё, привыкла. Ну, мама Виктора, что с неё взять. Она всегда была немного драматична, а я умела пропускать мимо ушей большинство её "трагедий". В конце концов, это наша квартира, наш дом! Разве может кто-то другой решать, как нам в нем жить? И уж тем более – кому его отдавать?
Тот вечер ничем не отличался от других. Мы ужинали, обсуждая планы на выходные – хотели наконец-то съездить в магазин за светильниками для прихожей. Я, как обычно, убирала со стола, а Виктор, кряхтя, боролся с чайником – он почему-то вечно "залипал" кнопкой включения.
— Витя, ну дай я, – протянула я руку. – У тебя всегда двадцать три пальца на руках, когда дело касается техники!
Он рассмеялся, отступая. Чайник щёлкнул, забурлил. И тут я заметила её – маленькую, аккуратно сложенную записку на тумбочке у входной двери. Обычно я оставляла там ключи или список покупок. Но эта была чужая, с незнакомым почерком, витиеватым и очень знакомым. Почерк Анны Петровны.
Моё сердце ёкнуло. Внутри всё похолодело. Записка была написана на маленьком листочке из блокнота, сложенном вдвое. Руки задрожали. В голове почему-то сразу возникла дурная мысль, которую я тут же постаралась отогнать. «Что за глупости, Ольга, это, наверное, просто список для Виктора, что-то купить маме...»
Я развернула записку. Пальцы едва слушались. Строчки расплывались перед глазами, но я читала, и каждая буква врезалась в мозг раскалённым клеймом.
— Витенька, дорогой сынок, помнишь, ты обещал маме, что Оленька перепишет на меня свою долю в квартире? Я очень жду. Мне так трудно одной, а вы там в такой хорошей большой квартире… Спасибо, мой родной. С любовью, мама.
Мир, который ещё минуту назад был таким тёплым и привычным, взорвался на тысячи осколков. Звон разбившейся чашки – это был не звук, это был мой внутренний крик, который вырвался наружу. Руки опустились, записка выпала из пальцев, плавно кружась, легла на пол. Горячий чайник забулькал, пар повалил вверх, но я его не видела, не слышала. Перед глазами стояли лишь эти проклятые слова: «ты обещал маме, что Оленька перепишет на меня свою долю…»
Долю? МОЮ долю?! Свою квартиру?! Да как… как он мог?!
Виктор, услышавший звон посуды, тут же подскочил ко мне.
— Оль, что случилось? Ты уронила что-то? – Он присел на корточки, собирая осколки, потом поднял взгляд на моё лицо. Его глаза расширились. – Оль, что с тобой? Ты вся белая…
Я не могла говорить. Воздуха не хватало в лёгких. Только протянула дрожащую руку, указывая на лежащую на полу записку. Виктор проследил мой взгляд, наклонился, поднял её. Он развернул её, и я видела, как медленно меняется выражение его лица – сначала недоумение, потом понимание, а затем – ужас. Тот самый ужас, с которым ты осознаёшь, что пойман с поличным, и теперь тебе придётся отвечать за что-то страшное, немыслимое.
Он молчал, читал. Читал и перечитывал, будто надеясь, что слова изменятся, растворятся, испарятся. Но они оставались там, жирные, проклятые слова его матери.
— Витя… – прошептала я. Голос был чужим, сиплым. – Это что? Что это значит?!
Он поднял на меня взгляд, полный растерянности, вины, испуга.
— Оль… Я… Я не знаю… Мама…
— Не знаешь?! – Мой голос неожиданно окреп, в нём зазвенели стальные нотки. – Не знаешь?! «Ты обещал маме, что Оленька перепишет на меня свою долю в квартире» – это ты не знаешь?! Это наша квартира, Виктор! Наша! Мы её вместе купили, вместе обустраивали, каждый гвоздь, каждую шторку, каждую… каждую чашку! И ты… ты что, отдал её?! Мою долю?! Ей?!
Его щёки покрылись пятнами. Он сглотнул, отвел взгляд.
— Оль, ну… Она так просила. Плакала. Говорила, что ей жить негде, что… что она одна, больная. Я не знал, что делать! Ну я… я просто… пообещал. Чтобы отвязалась. Я думал, это просто так, слова!
Просто так?! Моя квартира – это просто слова?! Мой дом, моё убежище – просто слова?! Я чувствовала, как внутри меня поднимается волна цунами – волна ярости, горечи, предательства. Сердце колотилось в рёбрах, словно птица в клетке.
— Ты… ты обещал? – каждое слово я выплёвывала с усилием. – Ты обещал маме, что Я отдам ей СВОЮ квартиру?! Ты слышишь, что ты говоришь?! Ты вообще понимаешь, что ты сделал?! Ты меня продал, Виктор! С потрохами! Маме! За её слёзы и твоё малодушие!
Он попытался подойти ко мне, взять за руки. Я резко отдёрнулась, как от огня.
— Оль, ну не начинай… Я же не думал, что она так серьезно… Я просто хотел, чтобы она успокоилась. Ты же знаешь маму!
Я знала маму. И знала, что этот человек способен на всё, лишь бы получить желаемое. И знала, что Виктор – слаб. Но не настолько! Не до такой степени, чтобы предать меня, нашу семью, наш дом!
— Прекрати! – выкрикнула я. – Перестань оправдываться! Ты предал меня, Виктор! Предал наш дом! Нашу жизнь! И вот знаешь что?! Никакой квартиры не будет! НИКАКОЙ! Хоть обплачься твоя мама, хоть стой на голове!
Я чувствовала, как слёзы душат меня, но я не позволяла им течь. Слишком много злости, слишком много горечи. Это были не слёзы обиды – это были слёзы разочарования, словно рухнул последний, самый крепкий бастион.
Виктор стоял передо мной, бледный, растерянный, жалкий. И тогда он произнес эти слова, которые стали для меня приговором, разрушившим всё, что было между нами:
— Но я уже пообещал маме, что ты отдашь ей свою квартиру.
Эти слова прозвучали как удар грома посреди ясного неба. В его голосе не было твёрдости, лишь безнадёжная растерянность, полное отсутствие понимания ситуации. Он не мог понять, что этим обещанием разрушил не только моё доверие, но и что-то гораздо большее – нашу общую крепость.
Следующие дни стали для нас настоящим адом. Квартира, наш уютный дом, мгновенно превратилась в поле боя. Стены, кажется, пропитались ядом наших ссор, наших недомолвок, его жалких оправданий и моего гневного непонимания. Я металась по комнатам, как раненый зверь, не находя себе места. Мозг отказывался принимать реальность. Как? Как он мог так поступить? Своей рукой он разрушил нашу мечту, нашу спокойную гавань. Каждый раз, когда Виктор пытался заговорить, я чувствовала, как внутри всё сжимается. Отвращение смешивалось с болью, боль – с горечью. Он видел мои страдания, но вместо решительных действий, вместо того чтобы порвать с этой безумной идеей, он лишь продолжал мямлить, ссылаясь на «маму, которая так несчастна» и «долг перед родительницей».
— Оль, ну что ты! – ныл он, когда я пыталась объяснить ему масштабы катастрофы. – Она же мать! Она меня вырастила, ночами не спала!
— А я кто, Виктор?! – взрывалась я. – Я твоя жена! И я здесь сейчас ночами не сплю, думая, как нам жить дальше после такого предательства! Твоя мать взрослая женщина, она прекрасно справляется! А ты… ты как марионетка, танцуешь под её дудку! Ты видишь, что происходит?!
Он не видел. Или не хотел видеть. Его лояльность была разорвана на части, и эта борьба внутри него не давала ему ни спать, ни есть. А я просто перестала его видеть. Он стал для меня чужим человеком, который одной фразой перечеркнул все наши семь лет совместной жизни.
Я решила действовать. Первым делом я позвонила своей подруге Марине – она юрист, работала в сфере недвижимости. Мне нужен был холодный, трезвый взгляд на ситуацию.
— Мариночка, привет! – голос мой дрожал. – Мне нужна твоя помощь. Срочно.
Я в общих чертах обрисовала ей ситуацию. Марина слушала внимательно, время от времени задавая уточняющие вопросы.
— Так, Оль, давай по порядку. Квартира на кого оформлена? – спросила она.
— На нас двоих. Половина на мне, половина на Викторе. Мы брали её в ипотеку, я вносила первоначальный взнос, ну и ремонт – ты же знаешь, сколько мы вложили.
— Отлично, – Марина вздохнула с облегчением. – Значит, половина твоя, это железобетонно. Он её ни переписать, ни подарить без твоего согласия не может. А свою половину… ну, теоретически, он мог бы оформить дарственную на мать. Но! Это же единственное ваше жильё?
— Да. Ипотека ещё висит, выплачивать нам её ещё восемь лет!
— Ого! Тогда тем более. Банк просто так не разрешит. Да и даже если бы ипотеки не было, просто так выгнать тебя он не имеет права. Ты прописана?
— Конечно!
— Отлично! Значит, по закону никаких прав у его матери на всю квартиру нет и быть не может. Если Виктор вдруг и согласится свою долю ей отдать, ты всё равно останешься собственником своей половины и можешь жить в ней. Только тогда тебе придется жить с чужим человеком, точнее, с его матерью, а это ещё та «радость». Не говоря уже о том, что она вложила в квартиру – ноль?
— Ноль, – подтвердила я, чувствуя, как слабая надежда зарождается в душе.
— Вот и всё. Никаких юридических оснований для её притязаний на всю квартиру нет. Это чистой воды манипуляция и попытка шантажа. Тебе нужно чётко это понимать и объяснить это Виктору. Ему просто надо научиться говорить «нет» своей матери.
Слова Марины, как холодный душ, немного отрезвили меня. Хотя бы с юридической точки зрения я была защищена. Но что это меняло? Разве это компенсировало предательство, эту зияющую дыру в доверии? Нет. Ни на грамм.
Я едва успела переварить полученную информацию, когда произошло то, что навсегда изменило ход событий. В пятницу, когда я собиралась ехать на работу, раздался звонок в дверь. Я машинально посмотрела в глазок. На пороге стояла Анна Петровна. С двумя большими чемоданами.
— Мама?! – выдохнула я, открывая дверь. В горле пересохло.
Анна Петровна невозмутимо, с самым невинным видом, прошла мимо меня, чуть не сбив с ног, и поставила чемоданы посреди прихожей. В её глазах сиял торжествующий огонёк.
— Оленька, милая! А я к вам! – её голос был полон приторной радости. – Витя-то мне вчера по телефону сказал, что вы уже всё решили. Вот, приехала заселяться. Надеюсь, вы мне лучшую комнату приготовили? Ту, что с видом на парк? Я смотрю, она у вас теперь под гостиную, но ничего, мы это быстро переделаем!
Я остолбенела. Я смотрела на неё, на её самодовольное лицо, на эти чемоданы, которые, казалось, сами кричат о её непоколебимой уверенности в своей правоте. Меня охватил ледяной ужас, который быстро сменился яростью. Сдержаться было просто невозможно.
— Что значит «заселяться»?! – мой голос звенел от напряжения. – Анна Петровна, что вы несёте?! Никто вам ничего не обещал! И никто сюда заселяться не собирается! Это наш с Виктором дом!
Свекровь, словно не слыша меня, начала расстегивать один из чемоданов.
— Да что ты, Оленька! Виктор – мой единственный сын! Он мне обещал! Ещё неделю назад! И сказал, что ты совсем не против! Ну конечно, он мне всё рассказал, как тебе эта квартира не так уж и нужна, как тебе здесь тесно, и что ты всегда мечтала о чём-то своём, маленьком, уютном… И что вы решили переехать, чтобы я тут спокойно жила. А вы пока снимете себе что-нибудь… А потом он уже решит, как быть с другой квартирой. Он же мне всегда помогал, сыночек мой! Да и потом, я старенькая, больная, мне нужно, чтобы рядом кто-то был… А тут Виктор всегда под боком! Красота!
Моё челюсть отвисла. Виктор что, сказал ей, что мне здесь тесно и я мечтаю о «маленьком уютном»? Что мы «решили переехать»?! Он врал ей! И мне! Это было уже за гранью.
— Вы не имеете права здесь находиться! – сказала я сквозь зубы. – Сейчас же собирайте свои вещи и уходите! Никто вам эту квартиру не обещал! Виктор ничего подобного мне не говорил! И мы никуда переезжать не собираемся!
Анна Петровна выпрямилась, её лицо мгновенно изменилось. Улыбка сползла, глаза сузились.
— Что?! Как это «не имею права»?! Я мать твоего мужа! Это моя квартира! Мне мой сын обещал! И ты… ты мне здесь ещё указываешь?! Знаешь что, деточка, тебе просто завидно! Ты не хочешь, чтобы сыночек о маме заботился! Но я тебя насквозь вижу! Ты просто не хочешь делиться!
Началась настоящая перепалка. Мы стояли в прихожей, я кричала, она кричала, и обе мы не слышали друг друга. Я пыталась донести до неё, что никаких юридических прав у неё нет, что Виктор не имел права ничего обещать, что это наш с ним совместный дом. Она же, как заведённая, повторяла про обещание сына, про то, что она «старенькая и больная», про то, что я «бездушная эгоистка», которая не даёт Витюше о своей матери заботиться.
К счастью, Виктор в этот момент уже возвращался с работы. Он вошёл в квартиру и застыл на пороге, увидев нас. В его глазах читалась паника.
— Мама?! Ольга?! Что происходит?! – Он заметался между нами, как маятник.
— Что происходит?! – закричала я. – Твоя мать приехала заселяться! С чемоданами! Сказала, что ты обещал ей, что я ей свою долю перепишу, и что мы съедем, а она будет здесь жить! Ты это ей сказал?!
Виктор побледнел. Посмотрел на мать, потом на меня.
— Мам… Ну… – он начал мямлить, пытаясь найти хоть какие-то слова. – Я же не это имел в виду! Я просто… просто сказал, чтобы ты успокоилась!
Анна Петровна тут же переключилась на сына, её голос стал жалобным, слёзным.
— Витенька! Сыночек мой! Посмотри на неё! Она меня выгнать хочет! Родную мать! Я ведь уже старенькая, мне тяжело! Я думала, ты мне поможешь! Мы же с тобой всё обсудили! Как она могла мне так ответить?! Она же не хочет, чтобы ты о своей маме заботился! Ох, сердечко моё, прихватило…
И она схватилась за грудь, закашлялась, изображая приступ. Виктор тут же бросился к ней, суетливо пытаясь помочь. Я смотрела на это представление, и меня от этой циничной игры выворачивало.
— Хватит! – отрезала я. – Перестаньте играть на жалость! Это наш дом, Анна Петровна! Мы не собираемся никуда съезжать, и никто вам здесь не рад! Если вы сейчас же не уберётесь, я вызову полицию!
Эти слова подействовали. Анна Петровна резко перестала кашлять, посмотрела на меня испепеляющим взглядом, но всё же поняла, что в этот раз её уловка не сработает. Однако уезжать она не собиралась. Она просто прошла в гостиную, уселась на диван, демонстративно достала платок и начала сморкаться, всем своим видом показывая, как ей плохо от моего "бессердечия".
Начались дни невыносимой совместной жизни. Анна Петровна отказывалась уезжать, ссылаясь на давление, боли в сердце и неспособность найти такси. Виктор бегал между нами, пытаясь примирить непримиримое. Он предлагал матери снять ей квартиру, оплатить её. Предлагал найти сиделку, чтобы ей не было так одиноко. Обещал ездить к ней чаще. Но Анна Петровна была непреклонна: ей нужна была наша квартира. Именно эта.
— Нет! – отрезала она каждый раз. – Мне нужна эта квартира! Я ведь её всю жизнь хотела! В ней аура хорошая, я чувствую! А там, куда вы меня отправите, наверное, клопы одни и соседи алкоголики! Нет, только сюда! Витенька, ну скажи своей жене! Ты же мужчина!
Виктор дёргался. Он приходил ко мне, пытался уговорить.
— Оль, ну может, хотя бы на время? Она же всё равно уедет, когда почувствует себя лучше…
— Ни на время, ни на секунду! – мой голос звучал резко, и я даже сама себя не узнавала. – Ты не видишь, Виктор, что она манипулирует тобой?! Ей не нужна помощь, ей нужна ВЛАСТЬ! Ей нужна НАША КВАРТИРА! Ты готов это ей отдать?! Отдать наш дом? А меня?
Его глаза наполнились болью, но решимости не было. Каждый вечер наши ссоры становились всё громче, всё ожесточённее. Мы уже не просто спорили – мы кричали, пытаясь донести друг до друга то, что казалось нам очевидным. Доверие было разрушено. Каждый раз, глядя на Виктора, я видела не своего любящего мужа, а человека, который мог так легко предать меня, нашу семью, ради прихоти матери. Он стал мне чужим, и эта чуждость разъедала меня изнутри.
Как-то вечером я сидела на кухне, опустошенная, глядя в окно на городские огни. Виктор подошел, обнял меня сзади. Я вздрогнула, но не отстранилась. Он положил подбородок мне на плечо.
— Оль, – прошептал он. – Ну что же нам делать? Я так больше не могу…
Я обернулась к нему, и в глазах моих не было ни слезинки, ни жалости. Только холодная, ледяная решимость.
— Делать? – повторила я. – Делать будет только один из нас, Виктор. Ты. Ты должен решить. Ты либо со мной, со своей женой, со своей семьёй. И тогда ты говоришь своей матери «нет». Один раз. Твёрдо. И навсегда. Либо… либо я ухожу. Я не могу так жить. Я не могу жить с человеком, который не защищает свою семью. С человеком, который готов отдать наш дом по первому зову своей матери. Я так не смогу. Я больше не могу верить тебе, Виктор. И доверять тебе я тоже не могу. Пока ты не сделаешь выбор. Пока ты не поймёшь, что твоя семья – это МЫ. А не она.
Его лицо исказилось. Он посмотрел на меня, и в его глазах читалось непонимание, ужас и… боль. Мои слова, казалось, наконец-то пронзили его пассивность.
— Ультиматум? – прохрипел он.
— Да, Виктор. Ультиматум. Выбирай.
Я поднялась и пошла в спальню, оставив его одного в темноте кухни. Больше не было сил ни кричать, ни объяснять. Либо он сделает этот выбор, либо наш брак закончится. И пусть весь мир рухнет. Я уже ни во что не верила.
Мои руки дрожали, когда я собирала сумку. Несколько необходимых вещей, паспорт, документы – всё, что уместилось. Сердце колотилось где-то в горле, каждый стук отдавался глухой болью в висках. Слова Виктора – «Но я уже пообещал маме, что ты отдашь ей свою квартиру» – крутились в голове, превратившись в пытку.
Эти семь лет, наш дом, наши мечты – всё рассыпалось в прах. Мои чувства к нему превратились в обгоревшие головешки. Я так устала. Устала бороться, устала объяснять, устала видеть его растерянность и эту болезненную лояльность к матери. Хватит. Всё. Точка.
Виктор стоял в дверях спальни, его лицо было землистым, глаза покраснели от недосыпа и слёз. Он молча наблюдал за моими движениями.
— Оль… – его голос был едва слышен. – Ну куда ты… Неужели вот так, всё?
Я захлопнула молнию на сумке. Повернулась к нему. Моё лицо, наверное, было таким же холодным, как лёд.
— Вот так. Всё, Виктор. Пока ты не поймёшь, где твоя семья, мне здесь делать нечего. Ты должен выбрать. Либо твоя семья – наша семья, наш дом, который мы строили вместе, – либо твоя мать и её безумные притязания. Или она, или я.
Я увидела, как в его глазах вспыхнул огонек отчаяния. Ему было больно. Очень больно. Но я знала, что ему будет больнее потерять мать, чем меня. Так я тогда думала. И от этой мысли становилось еще хуже.
В этот самый момент раздался звонок в дверь. Громкий, настойчивый, словно кто-то колотил кулаком. Мы переглянулись. Кто бы это мог быть в такой час? Анна Петровна в гостиной мирно сопела на диване, изображая глубокий сон.
Виктор пошёл открывать. Я слышала приглушенные голоса, потом Виктор вернулся в спальню, за ним стоял высокий, крепкий мужчина с короткой стрижкой и внимательным взглядом. Это был Сергей – старший брат Виктора, его опора и здравый рассудок, в отличие от самого Виктора. Он всегда был тем самым «совестливым родственником», который умел поставить Анну Петровну на место, когда она совсем уж теряла берега. Но появлялся он редко – занятой человек, семья, работа.
— Оля, Витя, – голос Сергея был спокоен, но в нём чувствовалась сталь. – А что у вас здесь происходит? Анна Петровна звонила, вся в слезах, сказала, что вы её выгоняете и хотите отдать квартиру незнакомым людям… Я в шоке. Это что, правда?
Виктор опустил голову, не в силах смотреть на брата. Я же ответила, держась изо всех сил, чтобы мой голос не дрогнул:
— Сергей, добрый вечер. Вы, наверное, давно заметили, как вашей маме нравится манипулировать. Сейчас она приехала к нам с чемоданами и требует нашу квартиру, потому что Виктор, по доброте душевной, пообещал ей её отдать, чтобы она «отвязалась». Я сейчас собираю вещи. Если Виктор не сделает выбор между мной и своей матерью, наш брак распадётся. Я не могу жить с человеком, который не готов защищать нашу семью.
Сергей посмотрел на меня, потом на Виктора, потом на приоткрытую дверь гостиной, откуда доносилось лёгкое сопение. Он тяжело вздохнул.
— Витя… – его голос был уже не спокоен, в нём слышалось глубокое разочарование. – Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты сейчас теряешь Ольгу! Ты теряешь свою семью! Эта квартира… это ваша крепость! Вы её сами строили! А мама… мама умеет жаловаться, ты же знаешь. И добиваться своего любой ценой. Но не до такой же степени! Тебе не стыдно?!
Виктор поднял голову, его взгляд метнулся между мной и братом. Он был загнан в угол, как зверёк.
— Серёж, ну а что мне делать?! Она же плачет, говорит, что ей плохо, что я единственный, кто о ней заботится! – Его голос дрожал.
— А Ольга?! – рявкнул Сергей, указывая на меня. – Она кто тебе?! Чужая тётка?! Она все эти годы рядом, она вложила сюда столько души, столько сил! Она тебе жена! Ты видишь, как ей больно?! Она уходит! Не из-за квартиры, Витя! А из-за того, что ты не можешь защитить её! Ты не можешь защитить вас! Из-за того, что ты позволяешь маме разрушать вашу жизнь!
Эти слова, сказанные не мной, а его братом, словно холодным душем окатили Виктора. Я видела, как в его глазах что-то меняется. Он смотрел на меня, потом на брата, потом на сумку в моих руках. В его лице читалась агония. Это был переломный момент. Впервые он не видел мать-страдалицу. Он видел жену, которая уходит, и брата, который осуждает его слабость. Он видел руины своей жизни.
— Нет… – прошептал он, едва слышно. – Нет. Я не могу потерять Ольгу.
Он сделал шаг ко мне, потом ещё один. Его глаза, полные слёз, смотрели на меня с такой мольбой, такой болью, что у меня внутри что-то дрогнуло.
— Я… я не хочу её терять, Серёж, – он повернулся к брату. – Я не хочу терять наш дом. Я не хочу потерять Ольгу. Я люблю её.
Сергей кивнул, его взгляд смягчился. Он положил руку на плечо Виктора.
— Вот и отлично. Значит, делай то, что должен. Встань за свою семью.
Виктор глубоко вздохнул. Его плечи распрямились. На его лице, которое до сих пор было маской растерянности, появилась невиданная мной доселе решимость. Он повернулся ко мне.
— Ольга, – голос его был твёрдым, но глаза всё ещё полны боли. – Не уходи. Пожалуйста. Я всё решу. Сейчас.
Он повернулся и решительно, широкими шагами, пошёл в гостиную. Мы с Сергеем последовали за ним. Анна Петровна всё ещё спала на диване, громко сопя. Виктор подошёл к ней, наклонился.
— Мама, – его голос прозвучал, как раскат грома в тишине комнаты. – Мама, проснись. Нам нужно поговорить.
Анна Петровна медленно открыла глаза, посмотрела на сына, на меня, на Сергея. Её взгляд остановился на Викторе, и она тут же приняла свой обычный страдальческий вид.
— Ох, сыночек, как голова-то болит… Я думала, ты там уже уладил всё со своей женой…
— Мама, – голос Виктора был ледяным, таким, каким я его никогда не слышала. – Ничего я не уладил. И улаживать ничего не буду. Эта квартира принадлежит мне и Ольге. Мы её купили. Мы её строили. Это наш дом. И ты не будешь здесь жить.
Лицо Анны Петровны вытянулось. Она попыталась применить свою обычную тактику:
— Что ты несёшь, сынок?! Ты же обещал мне! Ты… ты бросаешь свою родную мать ради этой…
— Не смей! – голос Виктора взревел. Он впервые в жизни повысил голос на мать, и от этого звука она вздрогнула. – Не смей так говорить о моей жене! Она моя семья! Ты – моя мама, и я всегда буду тебя любить и заботиться о тебе. Но не за счёт моей жены и нашего дома!
Я стояла и не верила своим ушам. Этот решительный, сильный мужчина… это был мой Виктор? Тот, что совсем недавно мямлил и оправдывался? Это чудо, да и только! Глаза Анны Петровны расширились от шока. Она не могла поверить, что её сын, её ручной Витенька, посмел ей перечить, да ещё и так жёстко.
— Мы не отдадим тебе эту квартиру, мама. Никогда. – Продолжил Виктор, его голос был абсолютно твердым. – Я готов помогать тебе финансово. Мы можем оплатить тебе хорошую съёмную квартиру. Найти для тебя помощницу. Но наша квартира останется нашим домом. И это моё окончательное решение. Я твой сын, но у меня есть своя семья, которую я буду защищать.
Сергей стоял рядом, кивая. В его глазах читалась гордость за брата. Анна Петровна сидела на диване, словно окаменевшая. Её манипуляции рухнули. Сын сделал выбор, и этот выбор был не в её пользу. Её схема развалилась, как карточный домик. Она попыталась возразить, открыть рот, но слова застряли где-то в горле. Она проиграла.
Свекровь уехала на следующее утро. Тихо. Без скандалов, без слёз. На её лице было написано выражение поражения, но в этот раз она знала, что Виктор непоколебим. Он сам вызвал ей такси, сам вынес её чемоданы. При прощании она даже не взглянула на меня, а на Виктора бросила взгляд, полный обиды и какой-то странной, нечитаемой смеси боли и злости.
— Что ж, сынок, – прошипела она, забираясь в машину. – Надеюсь, ты потом не пожалеешь.
Виктор лишь кивнул. Он не пожалеет. В этот момент я знала, что не пожалеет. В его глазах было уже не замешательство, а решимость, понимание.
После её отъезда в квартире повисла звенящая тишина. Такая непривычная, такая освобождающая. Мы с Виктором стояли в прихожей, каждый погруженный в свои мысли. Впервые за много дней я почувствовала лёгкость, словно с плеч свалился огромный камень. Виктор подошёл ко мне, осторожно взял мою руку.
— Оль, – его голос был тихим, немного хриплым. – Прости меня. За всё. За моё малодушие. За то, что я не смог защитить тебя, наш дом. Я… я был слепцом. Я не думал, что всё дойдет до такого. Я правда не хотел тебя терять.
Я смотрела на него. В его глазах не было лжи. Только искреннее раскаяние и какая-то новая, неведомая мне раньше сила. Он наконец-то понял. Понял, что такое быть мужчиной, быть мужем, быть главой своей семьи.
— Я… я понимаю, что мне теперь придётся восстанавливать твоё доверие. Шаг за шагом. Но я буду стараться. Я обещаю. Я буду беречь наш дом. И тебя. Ты… ты правда не уйдёшь?
Я крепко обняла его. Первый раз за многие дни.
— Нет, Витя. Я не уйду. Не сейчас. Ты сделал свой выбор. И я вижу, что ты изменился.
Он обнял меня так крепко, словно боялся, что я растаю в воздухе. Мы стояли так долго, молча, просто ощущая тепло друг друга, тишину, которая теперь казалась не пустой, а наполненной новым смыслом.
Вечером того же дня мы сидели на кухне. Солнце клонилось к закату, раскрашивая небо в невероятные оттенки розового и оранжевого. Мы пили чай, негромко разговаривая. Виктор рассказывал, как на днях съездил к матери. Он снял для неё уютную, небольшую квартиру на окраине, не в том районе, что она хотела, но чистую, светлую. Он договорился с хозяйкой, что будет сам оплачивать аренду, а матери лишь сказал, что это «друзья помогли». Так ей было спокойнее, а Виктору – спокойнее, что она живёт в нормальных условиях и ему не приходится идти на поводу у её капризов.
Он взял мою руку и крепко сжал её.
— Я буду ездить к ней раз в неделю. Привозить продукты, лекарства. Помогать по дому, если понадобится. Но чётко дал понять, что жить я с ней не буду, и квартира наша – это наша. Она злится, конечно. Но приняла. Знает, что теперь я не пойду на поводу.
Я кивнула, глядя на его повзрослевшее лицо. За эти дни он изменился невероятно. Из мальчика, который метался между матерью и женой, он превратился в мужчину, который взял на себя ответственность. Тяжёлая наука, но необходимая.
— Ты молодец, Витя. – Я нежно погладила его по руке. – Ты правильно поступил. Справедливо. И по отношению к себе, и по отношению к нам.
Он улыбнулся. Такая искренняя, такая облегчённая улыбка.
— Теперь, Оль, наш дом – это действительно крепость. И её никто не возьмёт. Мы сами её отстояли. Вместе.
И мы сидели, глядя, как медленно гаснет свет за окном, как загораются первые звёзды. В этой квартире, в нашем доме, который мы с таким трудом отвоевали, снова поселился мир. Мир, который казался теперь ещё более ценным, ещё более желанным. Он был не просто крышей над головой, не просто стенами и мебелью. Он был символом нашей общей победы, нашего выбора, нашей семьи, которая прошла через огонь, воду и медные трубы, чтобы стать крепче и навсегда остаться такой.
И в этой тишине, наполненной ароматом моего любимого травяного чая и запахом домашнего уюта, я знала: наш дом и наше счастье – теперь навсегда под надёжной защитой. А главное – под надёжной защитой моего любимого мужчины. Моего Виктора. Который наконец-то стал самим собой.