Глушь встретила их не сказочным изобилием, а гнетущей тишиной. Трое беглых заключенных, вонючих, исхудавших, грязных и оголодавших, с диким блеском в глазах, выползли из чащи на опушку.
- Первая часть
Перед ними раскинулась деревня, странно замершая. Дома добротные, крыши крыты не соломой, а чем-то темным, похожим на сланец. Огороды ухоженные, даже слишком ухоженные. Сорняков не было вовсе. Сам воздух был неподвижен, насыщен запахом хвои и… чего-то сладковато-тяжелого, древнего.
– Ну наконец-то, в натуре, хоть какая-то дыра проклятая повстречалась, – хрипло выдохнул Костящ, бывший браток, осужденный за многочисленные разбои, убийства и ОПГ, со шрамом через левый глаз. Его руки, привыкшие ломать кости, забирать жизни и выбивать деньги, сжимали заточку. – Людей не видать. Легкая добыча, Саныч дыбани иди.
– Ага, – буркнул Саныч, низкорослый и жилистый, с глазами-щелочками. Он нервно почесывал гноящуюся рану на запястье, кое-как перевязанную обрывками лагерной робы. – Токо чота тут… тихо, бл*. Жутковато.
Третий, отец Алексей, стоял чуть поодаль.
Его лицо, изможденное тюрьмой и несправедливым сроком за убийство, которого он не совершал, было напряжено. Он не оправдывался в епархии и суде, веря в Промысел и прощение.
А побежал с этими нехристями… побежал потому, что почувствовал в душе призыв идти с ними, в этот ад на земле, как Христос шел к мытарям и грешникам. Сейчас этот призыв обернулся ледяной тяжестью в желудке и гулко ухающим сердцем где-то под горлом. Эта деревня… она была неправильной. Слишком чистой. Слишком тихой. Как картинка из кошмарного сна.
Первыми их заметили двое.
Степан-Святозар, уже не юноша, но мужчина в расцвете сил, с глазами цвета лесного озера – глубокими и спокойными. Рядом, опираясь на посох из причудливо скрученного черного дерева, стоял Волхв Игнат. Старый, седой, как лунь, но в его взгляде горела та же глубина, что и в темноте мертвой зоны, пульсировавшей на краю деревни, обрамленной кольцом гигантских, черно-багровых Кровников.
– Чужие. Как думаешь, Игнат, они не испортят ежегодное приношение Матери-Земле? – спокойно сказал Степан, его голос звучал, как шелест листьев. Он не испугался. Зачем? Его прикосновение лечило. Земля под ним была другом.
Волхв Игнат лишь отрицательно покачал головой, его взгляд скользнул по заточке Костища. В этом взгляде не было страха, только… сожаление? Словно уже тогда он что-то предвидел...
– Эээ, фраера! – гаркнул Костищ, выходя вперед. Он всегда давил на людей, всегда показывал свою силу и наглость, всегда ставил себя выше тех, кто слаб. – Гостеприимство то проявите, в натуре! Еды, девчат, деньжат! Быстро! А то по ходовой под землицу определим, йonт.
Саныч хищно озирался, высматривая легкую добычу. В его руках появился обрез, снятый с тела старого охотника, которому не повезло появиться на пути у беглых заключенных.
Отец Алексей шагнул вперед, поднял руку:
– Люди добрые! Мы беглые, но не тронем вас, если… – Он не успел договорить.
Костищ, увидев отсутствие немедленного страха и подчинения, взбесился.
Он не боялся убивать. Это была его жизнь, его язык. Язык силы и насилия. Он рванул вперед, заточка хищно блеснула. Степан, не успев даже поднять руку (кто же боится гостей в Глуши?), принял удар прямо в горло. Артерия сначала скупо, но с каждым мгновением усиливая напор, толкала горячую кровь прочь из тела. Глаза Степана широко распахнулись – не от боли и крови, мешающей дышать, а от непонимания.
Он захрипел, упал на колени пытаясь зажать обильный ручей крови, но жизнь слишком быстро покидала тело. Дар лечения не успел вылечить самого лекаря. Ярко-алая кровь, толчками выплескивающаяся из агонизирующего тела, как-то странно быстро впитывалась в землю.
Волхв Игнат вскрикнул – не от страха, а от ярости и скорби – и замахнулся посохом. Саныч выстрелил из обреза, дикая улыбка играла на его лице когда он видел как крупная дробь разрывает лицо старика, заставляя красно-желтые фонтанчики из костей и крови весело плясать в воздухе. Старый волхв рухнул, как подкошенный дуб. Его древний оберег с костью Марфы треснул.
Деревня очнулась от благословенного сна.
Раздались крики. Мужики выбегали из домов, но они были расслаблены. Годы безмятежности под защитой Бездны атрофировали инстинкт борьбы. Они не боялись волков, болезней, неурожая. Они не знали, что делать с настоящими хищниками. Костищ и Саныч, озверевшие от легкой крови и вседозволенности, бросились на них. Это была не битва, а бойня. Заточка и обрез работали без промаха. Сильные мужчины Глуши падали один за другим, не успев понять, как подвести преступников к спасительной границе мертвой зоны.
– Остановитесь вы! – завопил отец Алексей, бросаясь между ними, пытаясь схватить Костища за руку. – Во имя Господа, остановитесь! Вы же люди! – Его отшвырнули, как назойливую муху. Саныч плюнул ему в лицо, а потом добавил туда сапогом.
– Зaткнuсь, пoп! Сидел с нами – теперь с нами и грабь! Или сам под нож пойдешь? Все равно ты всего лишь консерва!
Костищ, окровавленный, с безумным блеском в глазах, рванул к ближайшей избе, откуда доносился детский плач. Саныч потянулся к поясу за новым патроном. И тут…
Земля под ногами Костища просто… разверзлась.
Не с грохотом, а с тихим, влажным чмоканьем. Одна секунда – это животное было там, замахиваясь ногой на дверь, желая выбить её одним ударом, а потом резать и колоть, колоть и резать. Следующая секунда – его не стало. Только идеально гладкая, чуть пульсирующая воронка на месте, где он стоял. Она сомкнулась мгновенно. Саныч застыл с патроном в руке, его лицо побелело от животного ужаса.
– Ко-Ко-Костя?! – завыл он. – ЧЁ ЭТО?!
Отец Алексей упал на колени. Он молился. Отчаянно и горячо. О защите. О вразумлении. О чуде. Но ответа не было. Только тишина, прерываемая криками женщин, плачем детей и ревом Саныча.
– TBAAAРИ! – заорал Саныч, его страх перешел в слепую ярость. Он вскинул обрез. – ВСЕХ ПЕРЕСТРЕЛЯЮ! ВСЕХ! ИДИТЕ НА***! – Он направил ствол на группу женщин и детей, сбившихся в кучу у следующей избы. Он уже не видел людей. Кровавая пелена заволокла его глаза, оставив в его разуме лишь добычу.
Время замедлилось.
Отец Алексей увидел палец Саныча, медленно сжимающий спусковой курок. Увидел перекошенные от ужаса детские лица. Услышал свой собственный вопль, вырвавшийся из самой глубины души: "НЕТ!" Тело бывшего (бывшего ли?) священника двинулось само. Не по воле разума, а по инстинкту, данному Богом для защиты слабых. Он рванул с земли тяжелый камень, валявшийся у забора (черный, теплый, как те камни с границы мертвой зоны), и со всей силы, с молитвой на устах, в которой смешались и "Господи помилуй!" и отчаяние, вмазал им Санычу по затылку.
Треск кости был ужасающе громким.
Саныч рухнул лицом вниз, как-то по смешному дернулся и затих. Обрез выпал из его ослабевших рук.
Тишина. Смертельная тишина. Потом – новый визг женщин. Отец Алексей стоял над телом, окровавленный камень выпал из его дрожащих рук. Он только что убил человека. Пусть и нeгoдяя. Пусть и для спасения невинных.
Что-то хрупкое, но важное рухнуло в его душе. Он огляделся. Трупы мужчин. Плачущие женщины и дети. И эта… проклятая земля, которая только что поглотила Костища и теперь, казалось, тянулась к телу Саныча.
Черная, бархатистая субстанция выползла из-под края ближайшего Кровника, коснулась лужи крови… и тело начало медленно проваливаться вглубь, как в трясину. Земля сомкнулась над ним, оставив лишь пятно крови, которое тоже быстро впиталось.
Откровение ударило в отца Алексея, как молот.
Темная сила. Дьявольская. Она защищала? Возможно. Но ценой чего? Ценой этой странной, неестественной жизни? Ценой крови или жертв? Нет, она обманывала и кормилась, желая повергнуть душу этих невинных людей в пучину погибели. И эти люди… они были ее рабами. Благословенными, сытыми, но рабами. И ради чего? Чтобы стать легкой добычей для таких, как Костищ и Саныч? Чтобы их защитники пали от первого же выстрела, потому что разучились бояться?
Он поднял голову. Его взгляд упал на сарай с сеном. На сухие дрова у печей. На смолистые Кровники, горевшие странным внутренним светом. Решение пришло мгновенно, жуткое и необратимое. Оно шло вразрез со всем, во что он верил. Но оно было единственным. Освобождением и одновременно Очищением.
– Уходите! – закричал он, голос его сорвался на визг. – Все! В лес! БЕГИТЕ! СЕЙЧАС ЖЕ!
Священник схватил головешку из еще теплой печи ближайшего дома.
Пламя лизнуло сухое дерево крыльца. Потом перекинулось на стену. Он бежал по деревне, как ветхозаветный ангел-разрушитель, поднося огонь к завалинкам домов, наполненным опилками, к сараям, к высохшим заборам. К Кровникам.
Огонь встретил странное сопротивление. Пламя вязло в стенах домов, будто дерево было пропитано влагой глубин. Кровники не горели – они тлели, испуская едкий черный дым и источая тот самый тяжелый, сладковатый запах, но в тысячу раз сильнее.
Земля под ногами отца Алексея стонала. Не рычала от насыщения, а именно стонала – протяжно, болезненно, будто сама скорбела по убитый её детям. Мертвую зону на краю деревни заволокло черным, ядовитым дымом, ее пульсация стала хаотичной, прерывистой.
Люди Глуши, обезумевшие от горя, потери защитников, а теперь и огня, бросились врассыпную в лес, уводя детей, унося стариков. Они ничего не понимали. Они только бежали от кошмара, который пришел с беглецами и теперь пожирал их дом, их благословение, их мир.
Отец Алексей стоял посреди пылающего ада.
Жар опалял лицо, дым ел глаза. Он смотрел, как огонь пожирает проклятую/благословенную Глушь. В его душе бушевал хаос и мысли сменяли друг друга с неимоверной скоростью:
Я убил. Я поджег. Я лишил людей дома. Грех. Страшный грех.
Но я спас их детей от убийцы. Я избавил их от власти этой… этой Тьмы. От рабства у Дьявола.
Был ли их рай настоящим? Или это была лишь красивая клетка, оплаченная кровью и душами?
Господи, прости меня. Или… осуди?
Он не знал. Абсолютного добра, абсолютного зла – не было. Была лишь серая, страшная реальность выбора. Он сделал свой. Ценой своей души? Возможно.
Когда вдали завыли сирены (хоть деревня и была отдаленная, но дым от пожара виден далеко), отец Алексей не побежал. Он сел на обгоревшее бревно у дороги, сложил руки на коленях и стал ждать.
Его лицо, освещенное заревом пожарища, было покрыто копотью и слезами. Внутри – пустота и смятение. Он изгнал дьявола огнем? Или уничтожил чудо? Он освободил людей? Или обрек их на страдания? Ответов не было. Только пепел, падающий с неба, как черный снег.
Отец Алексей сдался прибывшей полиции.
Он молчал на допросах. Признал убийство Саныча ("самооборона при попытке массового убийства") и поджог. Его несправедливый срок превратился в справедливый и гораздо более долгий. В камере он молился. Не о прощении для себя, а о мире для жителей Глуши. О том, чтобы они нашли свой путь и дом. Иногда ему снился багровый свет из-под земли и бездонные глаза первого убитого юноши. Он просыпался в холодном поту, не зная – от ужаса или тоски по утраченной тайне.
Жители Глуши вернулись через неделю.
На пепелище. Дома сгорели дотла. Сады выгорели. Кольцо Кровников почернело и рассыпалось в прах. Мертвая зона исчезла. На ее месте была лишь обычная, выжженная земля. Ни пульсации, ни черной глади. Только пепел и тишина. Их "благословение" кончилось. Защита – испарилась. Не стало Степана-Святозара, не стало Волхва Игната.
Они стояли посреди руин своего сказочного ада-рая. И плакали. От горя. От страха перед будущим. Но сквозь слезы… пробивалось странное облегчение. Как будто с плеч свалилась невидимая, страшная тяжесть. Они были свободны. Свободны от Договора. Свободны от ежегодной Дани. Свободны от вечного страха перед аппетитом Бездны. Жизнь стала серой, трудной, полной лишений. Им пришлось строить дома заново, пахать скудную теперь землю, бояться волков и болезней.
Но это была их жизнь. Их выбор. Их борьба. Без посредников. Без темных чудес. Они были людьми. Просто людьми. В мире, где нет абсолютного добра, нет абсолютного зла. Есть только выбор, последствия и пепел, который когда-нибудь станет почвой для чего-то нового. Может быть.
Дорогой мой читатель. Эта история про деревню Глушь и первую могилу показала две реальности:
Жить под защитой Бездны: гарантированное счастье, изобилие, здоровье... но ценой кровавых жертв, вечной зависимости и потери свободы воли. Ты – часть древнего Договора.
Жить свободно: бороться, страдать, знать голод и страх... но быть хозяином своей судьбы. Без чудес, но и без вечно нависающей дани.
Какой путь вы бы выбрали для себя и своих близких? И главное – какой из них человечнее по вашему?