1900, поместье Маковка
В усадьбе Петра Ивановича Королева и его супруги Анастасии жизнь текла легко, красиво и беззаботно. Вечерами здесь собирались поэты и музыканты – ближайшие соседи, представители сельской буржуазии, и гости из самого Петербурга.
В доме шуршали шелковые платья изысканных дам, звучала прелестная музыка и лилось шампанское рекой. У Королевых гостили уважаемые люди. Они культурно общались и наслаждались радушием гостеприимных хозяев.
Петр Королёв очень красивые стихи писал и с удовольствием читал их дружелюбной публике. Анастасия, его прелестная супруга, тоже таланты имела. Хозяйка дома превосходно играла на рояле, а также владела скрипкой и флейтой. Под наставничеством супруга Анастасия пыталась писать стихи, но музыка ей удавалась куда лучше.
Когда у Королёвых рождались дети, их тут же отдавали на воспитание нянькам и гувернанткам. Ни Петр, ни Анастасия особой нежности к своему потомству не испытывали. А вот Маша, которую ласково звали Манечкой, как-то сразу любимицей стала. Она появилась на свет в 1900 году.
И не понятно, что тому причиной было – то ли зрелость родителей, то ли сложная беременность. Своего последнего ребенка Анастасия носила не так легко, как Василия и Екатерину.
Старших детей мать даже к груди ни разу не приложила. Не желала она мучить себя неудобствами, да и многие знатные дамы отказывались кормить собственных младенцев. В дом брали кормилицу или растили ребенка на козьем молоке.
Манечка же родилась слабенькой и так жалобно плакала, что впервые дрогнуло материнское сердце. Приложила она к груди орущий комочек, да вот только младенец вновь принялся орать – у матери не было ни капли молока.
Рыдала Анастасия, душа её разрывалась на части. Испытывала она чувство доселе неизведанное. Хотелось защитить беззащитную крошку, накормить досыта и согреть своим теплом. Но голодная малютка отчаянно и непрестанно плакала.
Козье молоко, на котором выросли Катюша и Василий Королёвы, Манечке не подошло. То ли по вкусу не понравилось, то ли у малютки при первых глотках мучительно схватывал живот. Старая Фёкла, которая много лет прислуживала господам Королёвым, соорудила что-то наподобие рожка и натянула на него тряпку. Она наливала внутрь то разбавленное коровье молоко, то подслащенную воду и пыталась поить малютку.
- Что же я буду делать, коли погибнет моя крошечка, - причитала мать, видя, как ребенок корчится, пробуя питье из рожка.
- Что же убиваетесь Вы так, голубушка, - расстраивалась Фекла, - нельзя Вам плакать. А то заболеете, и совсем худо малютке нашей будет.
- Неужто не найдется в округе бабы, которую можно кормилицей бы в дом взять? – сетовала Анастасия вне себя от горя. Как же вышло так, что старшие дети, о которых она и не пеклась вовсе, спокойно росли на козьем молоке? А душенька её Манечка, которую полюбила мать с первой минуты, от рожка отказывается, то и гляди отдаст Богу душу.
Взволнован был и отец малютки. Узнав о печали Петра, подошел к нему Федор, что конюхом ему служил.
- Знаю я о твоей беде, барин, - произнес мужик, - знаю, как помочь тебе.
- Как же ты, Федор, поможешь, - покачал головой Петр, - Дунька твоя уж всех деток выкормила, выросли они, молока уж нет.
- Не Дуню тебе надо, - кивнул Федор, - сестрица у меня есть в соседней деревне. Глашкой зовут.
- И чего она, кормилицей может стать?
- Да. Родила Глашка недавно крепкого парня, Колей нарекли. А муж ейный, непутевый совсем. Бьет бедную, и когда с пузом ходила, бил. И теперь Глаша не знает, куда деваться от Еремея. Вот коли бы барин её от мужа ненавистного спас, да уголок выделил, могла бы стать она кормилицей для молодой барыни.
Поднял глаза на Федора Петр и тут же понял, что вот его спасение. Пожал он мозолистую руку конюха и сказал отвезти его в деревню, где сестра его Глаша живет.
- Ты, барин, погоди, - покачал головой Федор, - живет Глафира в семье Еремея Потанина. Там свекровь её поедом ест. Всю черную работу на бедную взвалила.
- Ты это на что намекаешь, Федор? – нахмурился Петр. Что же медлит-то конюх, надо бы в путь уже. Поторопиться бы, а то много ль Манечка протянет без молока-то?
- А на то, что без Глашки им худо придется. Сестра моя на себе весь дом тащит, а хозяйка только приказы отдает, за оплошности лупит, - с грустью ответил Федор, - разве отдадут они законную жену Еремея абы куда? Ты уж прости барин, но человек ты хоть и уважаемый, а все ж Потаниным не указ.
- Что ж делать-то тогда? – растерялся Петр
- Денежку посулить надобно, - чуть смущенно, ответил конюх, - да такую, чтобы отпустили Глафиру с миром.
Петр задумался лишь на мгновение. Имел он богатство солидное, и было у него, что предложить жестокому Еремею и его свекрови. да он готов был многое отдать, лишь бы дочка выжила.
- Снаряжай повозку, Федор, - кивнул барин, - поедем за Глашей. Считай, сразу две души спасем – и сестрицу твою от злой руки мужа, и дочь мою Манечку от голодной смерти.
Чуть позже указал Петр на сундук, который надлежало в повозку загрузить для отправки в соседнюю деревню. И хотя знал Федор, что не скуп его хозяин, а все ж такой щедрости не ожидал.
- До чего милостив ты, барин! – не удержался конюх, преисполненный благодарности к хозяину. Давно душа его болела за сестрицу. А тут вон как хорошо все вышло…
Отправились они в соседнюю деревню. Ох, и чесались руки у Федора, чтобы надавать зятю, что застращал свою жену побоями. Вон какие глаза у бедняжки испуганные. Забилась в угол и не понимает, чего это к ним брат со своим барином пожаловал.
Не стал ходить Петр вокруг да около. Поглядел он на матушку Еремея, понял сразу, что она главную власть в доме имеет. Позвал он её взглянуть, что в повозке у него имеется. Та увидела монетки медные, посуду и ткани гладкие, которые в сундуке лежали, да так глаза её и загорелись.
- Мы люди простые, бедные, - стала причитать женщина, - не можем покупать изыски всякие. Так что ты, барин, иди уже, не терзай сердце красотой, что нам не по карману.
- А не надо ничего покупать у меня, - заявил Петр, - так отдам.
- Вот просто так и отдашь? – ахнула старшая Потанина.
- Ну не просто так, - кивнул барин, - Глашку я твою забрать хочу.
- Это чего выдумал ты, барин? – нахмурилась женщина. – Похабничать с мужней дамой удумал? Еремея моего опозорить хочешь? И что же, Глашка согласилась? Сама, небось, глазки строила, бесстыжая!
Приподнял руку Петр, останавливая возгласы вздорной бабы. Вот уж в каком семействе живет несчастная Глаша. Если до этой минуты переживал немного Петр, что лишает девушку семьи, от мужа отрывает, то теперь все сомнения рассеялись. В доме Королёвых ей куда легче жить будет.
- Угомонись же, не нужна мне твоя невестка для утех,- произнес Петр, - но знаю я, что дитятю родила она недавно.
Услышав про дитя, свекровь Глаши вновь всполошилась. Стала кудахтать и причитать, что внук ее Коленька вовсе и не внук на самом деле.
- Нагуляла, бесстыдница, - уверенно заявила женщина, - потому как не похож Коленька на моего Еремея! У моего Еремея нос картошкой, а у дитяти другой совсем. У Еремея волосы темные, а этот белесый.
Устав от причитаний неумной бабы, Петр снова поднял руку. Впервые видел он Глашу, явившись в дом Потаниных, а уже пожалел её от всей души.
- Я об этих ваших делах и знать не хочу, - покачал головой барин, - а Глашка мне нужна, потому что кормилицу я ищу для своей дочери. А это откуп, - он кивнул на сундук.
- Забирай, - коротко сказала женщина, ни мгновения не раздумывая. - Забирай, нам всё равно не нужна гулящая.
- Еремея, стало быть, и спросить не хочешь, - нахмурился Петр. Ему оно, конечно, хорошо было, что так легко удалось договориться с жадной бабой. А всё ж холодок по коже пробежал при мысли, что вот так легко отдает свекровь невестку. Чужим людям, считай, продает.
- Еремею осточертела Глашка, хуже горькой редьки, - кивнула Потанина, - так что забирай, и чтоб духу её здесь не было.
- Тогда сундук твой, - ответил Петр и отправился в дом. Там Федор пытался говорить со своей сестрицей. Однако та лишнее слово боялась сказать, всё на Еремея оглядывалась.
Позвала старуха Потанина сына потолковать немного, увела в сторону. Тот, услышав, что шепнула ему мать, готов был вспылить и даже ногой топнул. Но тут же лицом переменился, в глазах сверкнул огонек. Глядя с какой жадностью, ухмыльнулся Еремей, Петр с облегчением вздохнул, но при этом ощутил какое-то удивление. Вот же жалкие людишки эти Потанины.
Глаша же, узнав об отъезде из мужниного дома, вовсе не обрадовалась. Шептал ей брат на ухо, что везут её в лучшую жизнь, но та ни в какую не соглашалась.
- Коленьку моего не оставлю! – голосила несчастная мать. И хотя худо ей было в доме Потаниных, а всё ж выбирала она мучиться и страдать, чем с сыном разлучаться.
Испугалась старуха, что из-за капризов невестки может без богатства остаться. Потому фыркнула, чтобы Коленьку барин тоже забирал, мол, всё равно не их это мальчишка. Глаша же замерла – это ведь совсем другое дело, если из ненавистного дома с сыном уйти.
Еремей было засомневался. Сыном он вроде как гордился даже – неделю пил, не просыхая, когда Колька на свет появился. Да только мать вот всё талдычит чудное:
- Не твой он сын, - шептала мать на ухо Еремею, - ничего в нем твоего нет. А ты, глупец, и не видишь.
- Так уж не мой? – усомнился Еремей. Очень ему хотелось богатствами от барина Королева владеть, но и от сына отказываться как-то боязно было.
- Не твой, говорю! – настаивала вдова Потанина. – Нос чужой, волосы белесые....
- И то правда, - ответил глупый Еремей, прикоснувшись к своим жестким волосам.
Руки мужика в кулаки сжались, заскрежетал он зубами. Кинулся он было на жену, но заслонили её собой Петр и Федор, давая понять, что больше не дадут обидеть Глафиру. Отступил Еремей и рукой махнул. Вот так и увезли Глафиру с трехмесячным Колей из дома Потаниных.
****
Молока у кормилицы было так много, что хватило бы еще на двоих детей. Супруги Королёвы глядели на это чудо, и на душе у обоих становилось все легче. Глафиру поселили в доме Королёвых, дали большую светлую комнату.
- Здесь жить будешь, Глашенька, - сказала Анастасия, когда сытая Маняша уснула. Два дня девочка толком не спала – всё плакала и плакала. Теперь же девочка спала так крепко, что приходилось проверять, дышит ли она.
Глаша оглянулась. Такой красоты не видела она никогда. Хозяева все сделали для того, чтобы ей было хорошо.
- Фекла говорит, когда женской душе спокойно, то молоко сладкое и жирное, - сказала Анастасия, - потому хочу, чтобы жилось тебе легко и радостно.
- Спасибо Вам, барыня, - прошептала Глафира, не смея поверить своему счастью. - Я век за Вас молиться буду!
- Коленька, пока маленький, с тобой будет жить, - распорядилась хозяйка, - а уж как повзрослеет, будет служить нам, как дядька его Федор.
Заплакала Глаша, услышав эти слова. Разве могла она мечтать, что в один миг избавит ее Бог от ненавистного глупого Еремея и его матери? Да еще и позаботятся о сыночке её Коленьке!