Заброшенные многоэтажки, каких много в этой части города, пялились чёрными глазницами окон на пустырь, упирающийся в стену соснового леса, существенно поредевшего за последние годы, но всё ещё достаточно зловещего, чтобы запугивать маленьких детишек перед сном. Никто не отваживался приходить сюда, боясь то-ли призраков прошлого, то-ли призраков более чем реальных. Мало ли кто или что могло поселиться в этих зданиях за долгие годы запустения...
Вечерело. В октябре вечереет рано. Лиственные деревья вокруг домов, стояли чёрные и голые, словно и не было на них сперва зелёного, а потом ярко-жёлтого наряда. Корявые ветви, растущие в хаотичном порядке, были похожи на руки какой-то злобной старухи, которые обычно обитают в сказках и воруют непослушных детишек. С холмов лениво сползал туман, смазывая и без того скудную палитру мира. Где-то на фонарных столбах прокричала ворона, затем сорвалась, и понесла своё возмущенное "кар" в сторону леса. Ещё некоторое время её было слышно, но вскоре тишина поглотила даже эти единичные звуки.
На жухлой траве, прямо напротив заброшек сидели двое подростков. Они сбегали сюда каждое воскресенье, чтобы посидеть в тишине, и ощутить мнимую свободу, к которой так стремятся все мальчишки, которым исполнилось пятнадцать.
— Сплошь одна серь и уныние, — Давид вынул травинку изо рта, и отбросил в сторону. — Так и подохнуть недолго от тоски.
— Ты и так скоро подохнешь, — равнодушно сказал Олег. Он смотрел впереди себя, будто видел нечто большее в этих серых и пустых домах. Давид знал, что это напускное равнодушие. На самом деле Олегу было не всё равно.
— Да. Но есть шанс, что от этой серости моя смерть придёт раньше срока, а мне этого совсем не хочется, — ответил Давид и тоже уставился перед собой.
Они помолчали.
— Старики говорят, что раньше небо было синим, — прервал молчание Олег и откинулся на остывшую и слегка влажную траву.
— Старики много чего болтают. Да вот только, что правда, а что маразм — не разберёшь. Я бы не верил их россказням. У них в голове манная каша вместо мозга.
— А я верю, — мечтательно сказал Олег. — Старики просто так бы не болтали. А даже если это выдумки, не всё ли равно. Красиво ведь звучит, сказочно, — он помедлил, а затем продолжил. — Ещё старики говорят, что если написать заветное желание на листе бумаги, а лист сложить в самолётик, а этот самый самолётик запустить с высоты, то оно обязательно исполнится, — как думаешь, это может быть правдой? Если предположить, что небо когда-то было синим, то почему бы бумажному самолётику не доставить заветное желание прямо к тому, кто их исполняет?
— Ага, где-то тут пасётся мой единорог. Где же он? Неужели убежал домой, за радугу? — скептично ответил Давид, — А кто это там, в тумане? А-а-а, это же отважные хоббиты несут кольцо всевластия в жерло вулкана.
— Придурок, — ответил Олег, и ткнул приятеля в бок.
За последние недели Олег сильно похудел. Большие зелёные глаза выделялись на фоне остро очерченного бледного лица, отчего Олег напоминал эльфа. Тонкие губы растянулись в слабой улыбке. Он выглядел очень уставшим. Каждый раз, отправляясь к многоэтажкам он думал, что этот раз будет последним, но каждый раз надеялся, что он продержится ещё неделю. И когда наступало очередное воскресенье, он снова преодолевал этот путь, одерживая ещё одну победу в борьбе с недугом. Но он проигрывал. Проигрывал каждый день, и прекрасно понимал это.
Олег достал из кармана потёртой джинсовой куртки блокнот, который неизменно носил с собой, чтобы записывать всё, что приходило в его голову, вырвал из середины лист, написал на нём несколько строчек. Давид с интересом за ним наблюдал.
— Давай договоримся, что если мы переживём эту зиму, то в первый день весны поднимемся на эту девятиэтажку, и запустим с крыши вот этот самолётик? — Олег сделал движение рукой, словно собрался запустить его прямо сейчас, но в последний момент спрятал его в карман куртки.
— Ты это серьёзно? — Давид недоумённо посмотрел на друга.
— Вполне, — Ответил Олег, и Давид понял, что тот не шутит.
— А давай. Весной?
— В самый первый день. И не важно, даже он не выпадет на воскресенье. Мы придём сюда, поднимемся на эту крышу и запустим его. Замётано? — Олег протянул другу бледную тонкую руку.
— Замётано! — Давид пожал её, и ощутил какая она холодная.
— Осталось дожить до весны, — немного помолчав сказал Олег.
Туман подступил почти вплотную. Стало сыро. Давид поёжился и сильнее закутался в чёрную куртку. Она была ему немного велика.
— Пора возвращаться. Ты как?
— Что-то подустал, — ответил Олег, тяжело поднялся с травы и посмотрел на дома. Уходить не хотелось.
— Знаешь, — сказал он, — каждый день, с понедельника по субботу мы убегаем от смерти, но однажды она нас догонит. Это обязательно случится. Но здесь, на этом пустыре, смерть нас никогда не найдёт. Я очень хочу в это верить. И если бы можно было ускорить время настолько, чтобы остались одни лишь воскресенья, чтобы не было между ними этих понедельников, вторников, мы бы точно выжили. Она бы просто не могла нас найти.
Давид промолчал. Последнее время Олег много фантазировал, это было похоже на защитную реакцию мозга, его сопротивление неизбежному. Он похлопал его по плечу и сказал, — пойдем, друг.
— Пойдём.
И они медленно побрели обратно, болтая о том, о сём.
— А что ты там хоть написал, покажи. — попросил Давид.
— Да так… — отмахнулся Олег.
Многоэтажки слушали жадно, будто хотели оставить себе звук юных голосов, чтобы они эхом разносились в этой серой и мёртвой тишине.
***
В первый день весны на крышу девятиэтажки поднялся парень. Впервые он пришёл сюда один. Осторожно подошёл к краю крыши, и осмотрелся. В руке он крепко сжимал маленький бумажный самолётик. Парень глубоко вдохнул весенний, ещё прохладный воздух и окинул взглядом окрестности. Он прощался. Что-то внутри подсказывало, что сюда он больше не вернётся. Он постоял на краю крыши ещё немного и ушёл.
А многоэтажки чёрными глазницами окон провожали маленький бумажный самолётик.
