— Лиза, ты где? — мамин голос прозвучал в трубке тревожно. — Уже восемь вечера!
— Мам, я же говорила — выписывают сегодня. Уже еду домой.
— А... да... конечно. Просто... ну, приезжай.
Что-то в её тоне показалось мне странным, но я списала на усталость. Три недели в гастроэнтерологии — не шутка. Мама каждый день приносила домашнюю еду, сидела рядом, когда было особенно плохо. И вот наконец — свобода.
Такси остановилось у знакомого подъезда. Я поднялась на третий этаж, достала ключи...
— Мам, я дома! — крикнула, входя в прихожую.
Из кухни донеслись голоса. Незнакомый детский смех.
— Мам?
— Лиза, иди сюда... Нужно поговорить.
Я прошла в кухню и замерла. За нашим столом сидела девочка лет десяти с косичками, уплетала мамины блинчики. На ней была моя пижама — та самая, в розовых мишках, которую я забыла дома.
— Мам, кто это?
— Это Вера, — мама не смотрела мне в глаза. — Она... временно у нас живёт.
— Как это временно?
— Лиза, садись. Объясню.
Но я продолжала стоять, уставившись на девочку в моей пижаме.
— А где она спит?
Мама помолчала, потом тихо сказала:
— В твоей комнате.
— Что?!
— Лиза, ты ж не жила тут почти месяц! А Вера — дочка Натальи с работы. У неё сложная ситуация дома, развод... Я не могла отказать.
— Мам, но это МОЯ комната!
Девочка испуганно посмотрела на меня:
— А вы кто?
— Я — хозяйка этой комнаты, — сказала я, стараясь говорить мягче. — А ты кто?
— Я Вера. Тётя Галя сказала, что эта комната свободная.
Я обернулась к маме:
— Свободная?!
— Лиза, не кричи при ребёнке. Выйдем в коридор.
В коридоре мама заговорила быстро:
— Послушай, ты же взрослая девочка. Натальи негде оставить дочку, а я подумала — раз ты в больнице...
— А если бы я месяц не выздоравливала? Год? Ты бы навсегда отдала мою комнату?
— Не драматизируй. Наташа платит пять тысяч в неделю.
— Ах, вот оно что! Тебе нужны деньги.
— Не нужны, а не помешали бы. Пенсия-то маленькая.
— Мам, но ты же могла со мной посоветоваться!
— Ты болела. Не хотела расстраивать.
Я почувствовала, как внутри всё переворачивается. После трёх недель больничных капельниц и процедур хотелось только одного — лечь в свою кровать, в свою комнату, побыть дома.
— И что мне теперь делать? Где спать?
— На диване пока поспишь. Временно же.
— А насколько временно?
— Ну... месяц-другой...
Я пошла к себе в комнату. Дверь была приоткрыта. На моей кровати лежали детские вещи, на столе — чужие учебники. Мои книги стояли стопкой на полу.
— Мам, а мои вещи где?
— В шкаф убрала. В пакеты.
В шкафу действительно лежали пакеты с моими джинсами, свитерами, бельём. Как будто я умерла, и вещи собрали на раздачу.
Я вернулась в кухню. Девочка всё ещё сидела за столом, теперь рисовала в блокноте.
— Вера, скажи, а мама твоя когда за тобой приедет?
— В воскресенье, — девочка подняла голову. — А что, я вам мешаю?
— Нет, конечно. Просто интересно.
— Лиза, — мама подошла ближе, — ты пойми, у меня рука не поднялась отказать. Наташа плакала, просила...
— А у тебя рука поднялась выгнать родную дочь?
— Да никто тебя не выгоняет! Месяц на диване — не конец света.
— Для тебя — не конец. А для меня?
Я ушла в ванную, заперлась и разрыдалась. От обиды, от усталости, от того, что родной дом вдруг стал чужим.
Через полчаса я вышла, умылась холодной водой и подошла к маме:
— Мам, давай так. Я пойду к Кате переночую пару дней. А ты подумай — что для тебя важнее.
— Лиза, не устраивай скандал...
— Никакого скандала. Просто подумай.
Я собрала вещи первой необходимости и вышла из дома.
Катя встретила меня с распростёртыми объятиями:
— Лизка! Как дела? Как больница?
— Больница — ничего. А вот дом...
Я рассказала подруге всё. Катя слушала, изредка качая головой.
— Понимаешь, — сказала она, когда я закончила, — твоя мама, конечно, поступила некрасиво. Но она не со зла.
— Знаю. Но всё равно больно.
— А что будешь делать?
— Пока не знаю. У тебя можно недельку пожить?
— Конечно! Но дольше не получится — родители приедут.
Через три дня мама позвонила:
— Лиза, ты когда домой?
— Не знаю, мам.
— Ну что ты как маленькая! Приезжай, поговорим.
— А Вера всё ещё у нас?
— Да.
— Тогда не приеду.
— Лиза!
— Мам, я не хочу жить на диване в собственном доме. Это унизительно.
— А что ты предлагаешь? Выгнать ребёнка на улицу?
— Предлагаю честно поговорить. Или я — твоя дочь, или квартирантка тебе нужнее.
Мама помолчала:
— Ладно. Поговорю с Наташей.
Но через два дня позвонила опять:
— Лиза, Наташа просит ещё недельку. У них с мужем суд.
— Мам, а что будет через недельку? Ещё одна просьба?
— Не знаю.
— Тогда я знаю. Я сниму квартиру.
— Ты что, с ума сошла? На какие деньги?
— Найду работу.
— Лиза, ты же болела! Тебе нужно восстанавливаться, не работать!
— Мам, я восстановлюсь. Но дома. В СВОЁМ доме.
На следующий день я пошла искать квартиру. Однокомнатная в нашем районе стоила двадцать пять тысяч. У меня было тринадцать — остатки стипендии и небольшие сбережения.
Зашла в агентство недвижимости:
— Здравствуйте, мне нужна квартира от пятнадцати тысяч.
— От пятнадцати в этом районе только коммуналки или очень старый фонд.
— Покажите что есть.
Риелтор — женщина лет сорока — внимательно посмотрела на меня:
— А работаете где?
— Пока ищу. Только из больницы.
— Понятно. Без справки о доходах будет сложно.
— А если я заплачу сразу за два месяца?
— Тогда возможно.
Она показала мне три варианта. Последний — студия в старом доме — понравился больше всего. Чистенько, светло, рядом метро.
— Хозяйка живёт в Германии, сдаёт через агентство. Восемнадцать тысяч плюс коммунальные.
— А можно на шестнадцать договориться?
— Попробую поговорить.
Через час перезвонила:
— Согласна на семнадцать. Но залог плюс два месяца вперёд.
Пришлось занимать у Кати. Вечером у меня были ключи от собственной квартиры. Маленькой, но своей.
Работу нашла через неделю. Ночная смена в колл-центре — отвечать на звонки служби такси. График — через день, зарплата двадцать пять тысяч. Для начала неплохо.
— Лиза, — сказала начальница, — ты уверена, что справишься? Ночная работа не для всех.
— Справлюсь. Мне сейчас важно быстро заработать.
— Хорошо. Но если что — сразу говори.
Первая ночь далась тяжело. К утру болела голова, слипались глаза. Но я держалась. К концу недели привыкла.
Мама звонила каждые два-три дня:
— Лиза, как дела? Ты нормально питаешься?
— Нормально, мам.
— А работа как?
— Всё хорошо.
— Может, домой вернёшься? Вера уже уехала.
— Мам, я живу дома. В своём доме.
— Да что ты упрямишься! Родная дочь, а живёшь как чужая.
— Я не упрямлюсь. Я просто поняла — мне нужно своё пространство.
— Ладно, — вздохнула мама. — Как знаешь.
Прошло почти год. Я освоилась на работе, даже получила небольшую прибавку. Студию обустроила по своему вкусу — повесила фотографии, купила красивое покрывало, поставила цветы на подоконник.
И вот в феврале, идя с работы, я встретила маму у метро. Она стояла с сумками, видимо, с рынка.
— Лиза!
— Мам, привет.
Мы посмотрели друг на друга. Я заметила, что она постарела — появились новые морщинки, седина.
— Как дела? — спросила я.
— Да так... А у тебя?
— Хорошо.
Мы помолчали.
— Лиза, — сказала мама тихо, — ты очень изменилась.
— В каком смысле?
— Повзрослела. Стала... самостоятельнее.
— Наверное.
— А я... я тогда поступила неправильно. С Верой. Понимаю теперь.
Я почувствовала, как что-то внутри отпускает. Обида, которую я носила целый год, стала слабее.
— Мам, я не сержусь.
— Правда?
— Правда. Знаешь, может, оно и к лучшему. Я научилась жить одна. Это хорошо.
— А домой не вернёшься?
Я улыбнулась:
— Мам, я и так дома. В своём доме.
Мама кивнула:
— Понимаю. Но в гости-то будешь приходить?
— Конечно буду.
— Завтра борщ варю. Твой любимый.
— Приду.
Мы обнялись прямо у метро. Люди шли мимо, а мы стояли и молчали.
— Прости меня, доченька, — прошептала мама.
— Я уже простила, — ответила я. — Давно.
Вечером, сидя в своей маленькой уютной студии, я думала о том, как много может измениться за год. Иногда потеря становится обретением. Иногда чужие стены оказываются роднее родных — если за ними есть уважение к тебе.
Я так и не вернулась к маме. Но мы стали ближе, чем были до той истории с Верой. Потому что теперь я приходила к ней в гости не как зависимая дочка, а как равная. И она это чувствовала.
А у вас были ситуации, когда приходилось отстаивать право на собственное пространство? Как справились?