Перед нами раскинулась не просто трасса — циркулярный фронтир Воркуты. Воркутинское Кольцо, известное в сети и под цифрой "48", и под "58" км (бетон и мерзлотная пульсация не терпят педантизма), было нашим сегодняшним направлением. Больше, чем дорога — это исторический пояс, кольцо жизни, стянувшее город и угасающие шахтерские поселения воедино меж бескрайней тундрой и промзонами. Резать эти легендарные километры колесами — отдельный опыт Севера. И в самом сердце этого пути родилось спонтанное решение: поехать туда, куда Кольцо выносит дальше всего от центра — в микрорайон Советский. Наивный вопрос "а что там?" привел руль на ответвление к этому самому отдаленному форпосту Воркуты.
Автор не призывает повторять увиденное и настоятельно не рекомендует посещать подобные места.
Вот какая штука с этим "микрорайоном" Советский. Казалось бы, статус микрорайона предполагает хоть какую-то близость к материнскому городу. Но нет: Советский вежливо отодвинулся на полновесные 18 километров от воркутинского центра — словно микрорайон-отшельник, борющийся за право на личное пространство в бескрайней тундре.
Первые строительные работы на месте будущего посёлка Советский стартовали в 1953 году, в эпоху активного индустриального освоения отдаленных регионов. Официальным именем — Советский — населенный пункт обзавелся позднее, в 1964 году, в период становления его инфраструктуры. Существование посёлка было неразрывно связано с угледобывающей промышленностью, а его ближайшим и ключевым промышленным соседом значилась шахта «Юнь-Яга», обеспечивавшая работе и смыслом. Однако неизбежные геологические и экономические причины привели к закрытию этой шахты. Стремление сохранить доступ к угольным ресурсам продиктовало переход от подземной разработки к карьерной: с 2000 года добычу угля открытым способом начал осуществлять «Угольный разрез «Юньягинский».
Фокус истории, однако: когда в лихих 90-х шахту прикрыли, Советский начал методично терять пассажиров на великом переселении народов севера. А тут ещё официальная программа «Сжатие» подоспела... Продвинутый термин! Ведь логика железная: коль уж сам город тихо "депопулирует" — люди упорно мигрируют куда южнее, оставляя лучшие высотки этажными призраками — зачем же мелочиться? Чем разбросано мерзнуть по покинутым посёлкам, да еще и космические суммы на их агонию тратить, не выгоднее ли "уплотнить" пустоту в городе? Так что переселение из поселков стало чем-то вроде урбанистического тетриса на выживание.
Апогеем предсказуемой драмы Советского стал аккуратно спланированный закат.
Еще в 2016-17 годах витала директива о его официальном закрытии, а на тот момент скелет поселка теплился двумя сотнями упрямых теней ушедшей эпохи.
Но демография тундры дышит черной меткой: к рубежу 2020 года население скромного микрорайона уже дробилось пополам раз, два, три... до критических пятидесяти душ. А дальше — тишина. Осень 2020-го поставила точку: последний житель миновал покосившиеся ворота. Не стало никого.
И теперь, в царстве вечной промозглой тишины Советского, единственные признаки жизни — это постукивание отвёртки в чужих подъездах да щелчки искателей глубины статины.
Официально — ноль жителей. Фактически — только когорта графов Тьмы, выуживающих из стен последние килограммы цветмета, да мелкие отряды именующих себя экстремальными туристами.
Ирония? Когда — то здесь кипела жизнь, стучал комсомольский пульс и бушевал угольный фронт. Сегодня добывают только фото для соцсетей да чёрные трубы ближайшей котельной.
Основная масса пятиэтажек предстает в аутентичном стиле : абсолютно раздетые костяки с черными глазницами пустых проёмов, здесь лишились не только окон и дверей, но и самой крыши, открыв миру ржавые перекрытия.
Лишь единичные «везунчики» муниципальных серий умудрились отделаться относительной роскошью: кое-где таинственно доживают обтрёпанные рамы с осколками стекол.
Исподволь верится в теорию естественного отбора цивилизации: по логике финального этапа, всякие вечные рубашки, тазы и кастрюли аккуратно разместились под подъездами на лавочках. Называть это брошенным категорически нельзя — это стратегически размещённые лагеря для мародёрского пазла.
Картины опустошения здесь выстроены с устрашающей последовательностью. Нельзя сказать «в некоторых квартирах беспорядок» — паноптикум распада един и охватывает все без исключения жилые ячейки микрорайона.
Каждая открытая дверь влечёт экскурсию в царство полного отрицания уюта. Перевёрнутое — не как случайность, а как первичная позиция существования.
Сломанное — не от износа, а с лихорадочным намерением довершить разложение. Разбросанное — не в хаосе поспешного бегства, а как итог многолетних разрушительных опытов.
Все интерьеры подтверждают одну мысль: перед тобой памятник идеального отрицания человеческого жилья.
Прогулка по зданию гарантирует острые впечатления и проблемы с голеностопом.
Причина: исчезновение местами напольных покрытий.
В большинстве квартир лес был «милосердно» взят целехоньким на обшивку дачных беседок где-то на югах.
Так что ходили с тренировочной осторожностью баллад по голому, замазанному грязью и мусором перекрытию. Зато стены от всей души делились культурным слоем: обои свисали как фестивальные гирлянды советских оттенков бордо. Среднегодовая температура минус пять и циклон влажности из каждого разбитого окна — не помеха древнему декору.
Секретная подложка, проступающая сквозь разрывы, — макулатурное National Geographic 1990х с передовиками об освоении тундры. Клей пытался увести к праотцам за десятилетия. Газетная прослойка сказала твердое тундряное "не-а".
Обилие оставленного добра говорило красноречивее архивных записей. Взгляд тонул в архипелагах личных вещей, похожих на внезапно окаменевшую повседневность: кожаные куртки у порога, горка стоптанных журналов на кухонной плите, груда пластиковых горшков посреди пола. Картину сложно было толковать иначе: здесь не было ничего похожего на вдумчивый разбор. Создавалось отвратительное впечатление, что людям отвели часы, от силы — дни, схватить самое дорогое в охапку и бежать. Что-то неподъемное, неценное в глазах инвентаризатора, мгновенно превращенное пыльной запиской вещь-в поклажу. Или... был ли это беззвучный ритуал облегчения? Может, некоторые смотрели на жизнь назад и решили не нести этот груз в новую главу. Ни фотографий на стенах, ни патефонных пластинок, а такой странно облегчённый хаос.
Логичным приложением к гетто жилья были ряды гаражей. И они скоростным методом последовали путем квартир — только в формате "лом против замка".
Статистика беспощадна: процентов девяносто сочленений кооператива имели дверные проемы со следами режуще-ударного любопытства.
Ни тебе цепей на стеллажах, ни даже заслуженного аккумулятора в углу. Если там когда-то стоял автомобиль — остались одни воспоминания, да и то в виде отпечатков протектора на полу. Скорее всего, добычей стали не только легковушки: гвозди и куски арматуры, старые печки и вёдра уехали в первой волне.
Но не только вандалы и мародеры виноваты в погибели кооператива. Все гаражи были сколочены из брёвен и досок — материала тёплого, доброго, но смертельно беззащитного перед распыляющей мощью арктического колдовства.
Оставшись сиротами без малейшей заботы, они тихо съёживались под атаками стихий. Лютый мороз впивался стальными иглами в щели, разрывая волокна древесины. Проливные, почти тропические дожди первых оттепелей фактически затыкали их нутро. Солнце северной весны, такое редкое и обманчиво яркое, выжигало покрытие как тонкий папирус.
Тишину нашего индустриального некрополя неожиданно разрезало шевеление. По раскисшей дороге, словно проклюнувшись из самой тундры, двигалась фигура в глухой серой телогрейке — единственная теплокровная точка на километр вокруг. Мы машинально сгруппировались, как зайцы на опушке: движение сюда заносило либо отчаянное любопытство, либо подозрительный утиль.
Он прошел мимо нас сквозь арктический ветер, словно невидящий духов мертвого города, и упёрся взглядом в ворота одного из еще целых гаражей. Подергал ржавый замок с ловкостью бывалого, щелчок! — и неведомая дверь скрипнула. Внутри лежало нечто победоносное: в язве рваного освещения мелькнул угловатый контур и резкий блеск диска.. Болгарка! Её он поднял одной рукой, деловито обтряхнул пыль с рукояти, повертел, проверяя вес. С инструментом змеиным жалом — он вновь растворился внутри. Забыв про наше присутствие. Тишина схлопнулась, оставив лишь вопросы: археолог развала или первый гонец нового освоения?
Вежливое "Здравствуйте" замерло в воздухе, встреченное лишь хриплым брюзжанием под капюшоном. Он махнул вялой рукой — жест «отцепись» — и поплелся к зданию, под рукой сурово брякая своей стальной фурией.
Мы остались стоять, пробитые насквозь ледяным безразличием. Но хватило десяти секунд — и мёртвый воздух посёлка вывернуло наизнанку. Со скорбной крыши, откуда давно сметены последние следы шифера, поднялся электрический вой такой силы, что дрогнули рамы в окнах первого этажа. Высокочастотный рев, пожирающий тишину, как хищный комариный рой, искривлённый до звона в пустых глазницах квартир. Металл трещал под алмазным диском с силой аварийного извоза по арматуре.
Советский застыл в акте великого разделения миров. С одной стороны — притянутые магнитом урбанистической энтропии туристы, щёлкающие новые поколения смартфонов на фоне выпотрошенных подъездов.
С другой, болью в пальцах, местные (или те, кто носит этот статус сейчас), одержимые другим культом.
Их церковь — пустые квадратные метры, бетон и древесина как источник пригодных деталей.
Они не память ищут — они рубят и рвут: их ритуал врезается в стены инструментов, свистеть шуруповёртом, сдирать кровлю как скальп.
Попытки попасть в некоторые подъезды разбивались о немую твердыню запрета. Тяжелые двери, стояли неприступными часовыми.
Мы не стали ломать замки значило взламывать последнюю черту чьей обреченной частной жизни под тенью края света. И потому двигались теми путями, что предложил нам распавшийся миропорядок: по безымянному парадным распахнутых перспектив. Там, где тяжёлые обломки мебели создавали уникальную навигацию через грусть былого счастья по архитектуре руин.
Исследования центра закончились у водокачки. Пройдя мимо — увидели детсад. Даже в этом заброшенном уголке сохранились следы былой организации: аккуратной постройки детсада с сохранившимися игровыми комнатами, дома культуры и системы магазинов, которые объединяли жителей, обеспечивая их бытовыми, культурными и продовольственными благами.
Помимо наглухо запертых подъездов, доступ во многие здания блокировала сама анатомия их распада. Изношенные металлические козырьки над входами, ненадежно закрепленные осыпающейся арматурой и полуоторванными сварными швами, грозно нависали над головами.
Каждый шаг по территории требовал предельного внимания: ветхие балконы неестественно проседали под собственным весом, обветшавшие подоконники крошились от малейшей вибрации, а на крышах зияли провалы, откуда в любой момент мог сорваться обломок бетона.
Самый сохранный дом. Каждая дверь заброшенной квартиры в этом доме открывала микрокосмос не повторяемых советских метрик.
В этом калейдоскопе ушедшего быта я наткнулась на истинный акт веры в светлые будущее храброе: квартиру-мученицу будущего ремонта.
Среди оголенных стен и носиков обоев покоился стратегический запас в стиле «дачный склад» — коробки из-под вермишели, щедро наполненные плиткой.
Во множестве покинутых квартир отчетливо прослеживались следы недавней жизни и индивидуальность прежних хозяев.
Стены здесь украшали разнообразные ковры — плотные ворсистые холсты с традиционными орнаментами и яркими принтами, степенно свисавшие с основ или покрывавшие полы.
На потолках почти в каждой комнате сохранились люстры — их количество ощутимо бросалось в глаза как характерная деталь местного быта.
Повсюду встречались предметы обихода, словно застывшие в момент последней уборки: раскрытые журналы на столах, семейные фотографии в рамках или без, аккуратно сложенные коробки от бытовой техники вроде стареньких телевизоров или проигрывателей, а также множество мелких личных вещей, рассыпанных по поверхностям или оставленных в ящиках.
Затягивать пребывание в этом угасающем месте уже не было ни резона, ни желания. Изучив доступную часть руинизированной застройки, мы столкнулись лишь с повторяющимися картинами разрухи, а энергия к дальнейшим поискам заметно ослабела. Однако гораздо сильнее мрачной скуки заброшенности на нас повлиял фактор присутствия. Неизменно, от квартала к кварталу, нашу группу сопровождало стойкое ощущение стороннего внимания. Его источником был высокий мужчина в тёмной одежде, нейтрального вида, но настойчиво возникающий где-нибудь вдали. Он не шёл на контакт, лишь наблюдал, и эта пассивная настороженность была неприятной. Но самым звучным элементом этой нервозности оказался автомобиль — старая тёмная «четырка», отдалённый рокот мотора которой стал назойливым саундтреком нашей прогулки. Он неторопливо следовал за нами на почтительной дистанции, переезжая от одной точки парковки к другой, его неброский цвет сливался с серостью окружения, но постоянство этой «тени» не оставляло сомнений в её связи с наблюдателем. Чувство лёгкой уязвимости и явное отсутствие дальнейших целей подтолкнули к возвращению в Воркуту, на съемную квартиру, отдыхать.
Видео из Советского:
Всем спасибо за внимание и до новых встреч!
Отчеты из самых захватывающих, по мнению автора, заброшенных объектов теперь размещаются только в разделе "Премиум". Подписка на премиум-публикации дарит не только доступ к эксклюзивному контенту, но и вдохновляет автора создавать ещё больше интересного материала для всех!
Все наши материалы про путешествие в Воркуту Вы можете посмотреть в подборке: