В гулком хаосе торгового центра, среди витрин и запаха кофейных зерен, Инга Николаевна, с ее тяжелым взглядом и поджатыми губами, вдруг выхватила из толпы своего старшего сына Артема. Тот стоял, лениво листая телефон, у эскалатора, будто весь этот шум вокруг него – просто фон для его мыслей. Она, не сбавляя шага, вцепилась в рукав его куртки, точно ястреб в добычу.
— Артем, ты что, оглох? – голос ее резанул, как нож по стеклу. – Я тебе звоню, звоню, а ты носом в экран! Серьезный разговор есть!
Артем, высокий, с небрежной щетиной и усталыми глазами, оторвался от телефона, нахмурился. В его взгляде мелькнула искра раздражения, но он сдержался, только поправил ремень сумки на плече.
— Мам, я занят. Что опять? – бросил он, оглядываясь, будто искал пути к отступлению.
Инга Николаевна выпрямилась, ее серебристые волосы, собранные в тугой пучок, блестели под светом ламп, а пальцы нервно теребили ремешок сумочки.
— Занят он! – фыркнула она. – А Максим твой с семьей в общаге ютится, с двумя детьми! Машина тебе зачем, Артем? Ты ж не женат, в Италию собрался! Квартиру свою тоже перепишешь на брата, ему нужнее!
Толпа вокруг замерла, будто кто-то нажал на паузу. Артем замер, его лицо потемнело, как небо перед грозой. Он шагнул ближе к матери, понизив голос до хриплого шепота:
— Ты это серьезно, мать? Мою машину? Мою квартиру? Я что, на помойке это все нашел?
Голос его дрожал от едва сдерживаемой ярости, и в этот момент торговый центр, с его гулом и суетой, стал лишь декорацией к их семейной драме. Инга Николаевна не отступила, ее глаза сверкнули, как два холодных камня.
— А что ты? Один, без детей, без обязательств! Максиму нужнее, он семью тянет! – ее слова летели, как стрелы, каждая с расчетом попасть в цель.
Артем сжал кулаки, но тут же разжал, выдохнул, словно пытаясь прогнать бурю внутри. Он знал этот тон матери – она не отступит. Инга Николаевна, женщина стальная, как старый советский утюг, всю жизнь делила мир на «надо» и «не надо».
Для нее Максим, младший, с его женой и двумя малышами, был «надо». Артем, вечно витающий в своих мечтах об Италии, о новой жизни, был «не надо».
Он отвернулся, глядя на витрину с дорогущими часами, но видел только свое отражение – лицо мужчины, который всю жизнь доказывал, что достоин. Достойн своей машины, своей квартиры, своей свободы.
Он работал как проклятый, чтобы купить эту «бэху», чтобы выплатить ипотеку за двушку в спальном районе. А теперь мать, будто ножом, режет все, что он строил.
— Мам, я не отдам, – сказал он наконец, тихо, но твердо. – Это мое. Я вкалывал за это. Максим пусть сам решает свои проблемы.
Инга Николаевна всплеснула руками, ее голос взлетел на октаву выше:
— Сам?! У него двое детей, Артем! Ты хоть раз их видел? Аська с температурой третью неделю, а они в общаге, где плесень по стенам ползет! А ты тут о своем «мое»!
Артем почувствовал, как в груди что-то сжалось. Он видел племянников пару раз – шумные, с липкими руками, они путались под ногами, пока Максим с женой спорили о чем-то на кухне. Он не знал, что там плесень, что там болезнь. Но это знание не гасило его злость. Почему он должен платить за чужую жизнь?
— Я не обязан, – отрезал он, и его голос стал жестче. – Я не их отец. Я не благотворительный фонд.
Инга Николаевна вдруг замолчала, ее лицо смягчилось, но не от тепла – от усталости. Она посмотрела на сына, как на чужого, и тихо, почти шепотом, сказала:
— Ты всегда был такой, Артем. Всегда для себя. А семья – это не только ты.
Она развернулась и пошла прочь, ее каблуки стучали по мраморному полу, как метроном. Артем остался стоять. Он достал телефон, открыл чат с Максимом. Последнее сообщение было полгода назад: «С днем рождения, брат». Артем тогда ответил смайликом. Теперь он смотрел на экран и думал: «А что, если она права?»
Но тут же отогнал эту мысль. Нет, не права. Он не сдастся. Не отдаст. Это его жизнь. Его выбор. Его Италия, черт возьми, где он мечтал пить эспрессо на узких улочках, а не делить свою квартиру с братом, который всегда был маминым любимчиком.
Дома, в своей двушке, Артем сидел на диване, глядя на пустую бутылку пива. Квартира пахла свежей краской – он недавно покрасил стены, чтобы «освежить». Теперь этот запах казался ему насмешкой.
Освежить что? Жизнь, которую мать хочет забрать? Он включил телевизор, но звук был просто шумом. Мысли крутились, как заезженная пластинка: «Почему я? Почему всегда я должен уступать?»
В дверь позвонили. Артем напрягся. На пороге стоял Максим – в старой куртке, с красными от недосыпа глазами. В руках он держал бутылку водки и пакет с чипсами.
— Поговорить надо, – буркнул Максим, не глядя в глаза.
Артем молча посторонился, пропуская брата. Они сели за кухонный стол, как в детстве, когда делили бутерброды и спорили, кто круче – Бэтмен или Человек-паук. Но сейчас воздух был тяжелым, как перед дракой.
— Мамка опять за свое? – начал Максим, разливая водку по стаканам. – Про машину, про квартиру?
Артем кивнул, не поднимая глаз.
— Слушай, я не просил ее, – продолжил Максим, его голос был усталым, но искренним. – Я вообще не знал, что она тебе скажет. Но… брат, у меня правда ужас. Дети болеют, Вика на нервах, общага – это не жизнь. Я не знаю, как выбраться.
Артем смотрел на брата и видел не того пацана, который в детстве воровал у него конфеты, а мужика, которого жизнь придавила, как асфальтовый каток. Он хотел сказать: «Это не мои проблемы», но вместо этого спросил:
— А что ты хочешь, Макс? Чтобы я все отдал? Машину, квартиру? А я где буду?
Максим пожал плечами, его пальцы нервно крутили стакан.
— Я не знаю, брат. Я просто… я не знаю.
Молчание повисло, как тяжелая штора. Артем вдруг вспомнил, как в детстве они с Максимом строили шалаш во дворе. Максим всегда был младшим, всегда под защитой. А Артем – старший, тот, кто должен был держать удар. И вот теперь, спустя годы, он снова чувствовал себя тем мальчишкой, который должен решить за всех.
— Я подумаю, – наконец сказал Артем, и его голос был хриплым, как будто он проглотил песок. – Но не обещай ничего маме. И себе не обещай.
Максим кивнул, допил водку и встал. На пороге он обернулся:
— Спасибо, что не прогнал.
Дверь хлопнула, и Артем остался один. Он подошел к окну, посмотрел на спящий город. Где-то там, за горизонтом, была его Италия – мечта, которая казалась теперь такой далекой.
А здесь, в этой квартире, в этой жизни, была семья. И он, Артем, который всю жизнь бежал от этого слова, теперь стоял перед выбором: остаться собой или стать частью чего-то большего.
Артем стоял у окна, глядя на мигающие огни спящего города, когда телефон завибрировал на столе. Экран высветил: «Мама». Он помедлил, чувствуя, как в груди снова закипает раздражение, но все же взял трубку.
— Артем, ты где? – голос Инги Николаевны был слабым, почти надтреснутым, как старый фарфор. – Мне плохо, сынок. Давление скачет, сердце колотит… Приезжай, пожалуйста.
Он сжал телефон так, что пальцы побелели. «Опять начинается», – подумал он, но вслух сказал только:
— Сейчас буду, мам. Лежи, не вставай.
Через полчаса он уже стоял в ее тесной однушке, пропахшей лекарствами и старыми обоями. Инга Николаевна лежала на диване, укрытая пледом, с мокрым полотенцем на лбу. Ее лицо было бледным, но глаза – живыми, цепкими, как у кошки, которая прикидывается спящей.
— Артем, – начала она, едва он сел рядом, – я же не для себя прошу. Максиму с детьми некуда деваться. А ты… ты один, тебе проще. Машина, квартира – это же не навсегда, сынок. Отдашь брату, а там жизнь наладится.
Артем почувствовал, как внутри что-то сжалось, будто кто-то затянул узел. Он знал этот сценарий. Мать всегда умела повернуть так, что ты оказывался виноватым, даже если просто дышал.
— Мам, я сказал, подумаю, – его голос был ровным, но в нем слышалась злость. – А ты лучше скажи, врача вызывала?
Инга Николаевна махнула рукой, плед сполз, обнажив ее тонкое запястье с браслетом, который она никогда не снимала – подарок отца, умершего, когда Артему было десять.
— Какой врач? – буркнула она. – Они только деньги дерут. Мне покой нужен. А как мне быть спокойной, когда Максим в общаге, а ты тут… – она замолчала, ее глаза подозрительно заблестели. – Ты думаешь, я железная? Я для вас живу, для вас двоих!
Артем встал, прошелся по комнате. На полке стояла фотография: он и Максим, еще пацаны, в обнимку на даче. Он вдруг вспомнил, как мать тогда кричала на него за то, что он уронил ведро с малиной. «Ты старший, Артем, ты должен!» – эти слова въелись в него, как ржавчина в металл.
— Мам, хватит, – он повернулся к ней, его голос стал громче. – Ты меня давишь. Я не обязан отдавать все, что заработал. Я не твой должник!
Инга Николаевна резко села, полотенце упало на пол. Ее лицо, секунду назад такое слабое, теперь пылало.
— Не должник?! – выкрикнула она, и ее голос разнесся по комнате, как эхо в пустом коридоре. – Я тебя растила, кормила, ночами не спала! А ты мне теперь – «не обязан»?! Да если б не я, ты бы…
— Что? – перебил Артем, шагнув к ней. – Что бы я? Жил бы в Италии, без твоих ультиматумов? Без этого вечного «Максиму нужнее»?
Инга Николаевна вскочила, ее глаза горели, как два фонаря в ночи.
— Ты неблагодарный! – почти прошипела она. – Я для семьи стараюсь, а ты только о себе! Максим с детьми, а ты – в Италию! Бросишь нас всех!
Скандал разгорался, как пожар в сухой траве. Артем чувствовал, как кровь стучит в висках. Он хотел уйти, хлопнуть дверью, но что-то держало – может, та самая фотография на полке, а может, страх, что мать и правда больна. Он знал ее трюки: она могла разыграть спектакль, чтобы добиться своего. Но что, если на этот раз все взаправду?
— Мам, – он понизил голос, стараясь держать себя в руках, – если тебе плохо, я вызову скорую. Но не начинай опять про квартиру и машину. Я не железный.
Инга Николаевна вдруг осела обратно на диван, ее плечи поникли. Она снова приложила полотенце ко лбу, но Артем заметил, как ее пальцы чуть дрожали – то ли от слабости, то ли от игры.
— Ладно, – тихо сказала она. – Вызывай скорую. Но подумай, Артем. Подумай о брате. О детях. Обо мне.
Он молча набрал номер скорой, чувствуя, как внутри него борются два Артема: один, который хотел бежать – в Италию, в свободу, в жизнь без оглядки, и другой, который все еще был тем мальчишкой, что таскал младшего брата на плечах.
Скорая приехала быстро, врачи засуетились, измерили давление – высокое, но не критично. Инга Николаевна, уже под их присмотром, бросала на сына взгляды, полные упрека и надежды.
Когда врачи ушли, Артем сел на стул у ее кровати. Мать молчала, но ее молчание было громче любых слов. Он смотрел на ее морщинистые руки, на браслет, который она так берегла, и думал: «Почему я всегда должен выбирать между собой и ими?»
На следующий день он встретился с Максимом в кафе. Брат выглядел еще хуже, чем в прошлый раз: мешки под глазами, рубашка мятая, как будто он спал в ней.
— Мамка опять звонила, – начал Максим, помешивая кофе. – Сказала, что ты скорую вызывал. Что с ней?
— Давление, – коротко ответил Артем, глядя в окно. – Но ты же знаешь ее. Может, и прикидывается.
Максим хмыкнул, но в его смехе не было веселья.
— Знаю. Она всегда так. Но, брат, я правда не просил ее тебя давить. Я просто… – он замялся, – я не знаю, как вылезти из этого дерьма. Дети, Вика, общага… Я не справляюсь.
Артем посмотрел на брата, и в его взгляде мелькнула тень сочувствия. Но тут же он вспомнил слова матери, ее упреки, ее манипуляции. Он не хотел быть пешкой в этой игре.
— Макс, я помогу, – сказал он наконец. – Но не так, как она хочет. Я не отдам машину и квартиру. Могу дать денег, могу с детьми посидеть. Но мое – это мое.
Максим кивнул, его лицо смягчилось.
— Спасибо, брат. Это уже что-то.
Артем вернулся домой, чувствуя себя выжатым, как лимон. Он лег на диван, закрыл глаза. В голове крутились обрывки разговоров, мамины слезы, усталый взгляд Максима.
Он думал об Италии – о море, о кофе, о свободе. Но теперь эта мечта казалась не такой яркой. Она была как открытка, красивая, но далекая. А здесь, в его квартире, в его жизни, была реальность – со скандалами, манипуляциями, но и с семьей, которая, несмотря на все, была его.
Он достал телефон, открыл сайт с билетами в Италию. Курсор замер над кнопкой «Купить». Но вместо этого он написал Максиму: «Приезжайте в субботу с детьми. Пожарим шашлыки». И, выключив телефон, впервые за долгое время почувствовал, что сделал шаг не назад, а вперед.
Артем отложил телефон, чувствуя, как тяжесть в груди немного отпустила. Приглашение Максиму на шашлыки было не просто жестом – это был его способ сказать: «Я еще здесь, я не убегу».
Но в глубине души он знал, что борьба с матерью не закончена. Инга Николаевна не из тех, кто сдается, – ее воля была как старый дуб, который гнется под ветром, но никогда не ломается.
На следующий день он проснулся от звонка. На экране высветилось незнакомое имя – Вика, жена Максима. Артем нахмурился, принимая вызов.
— Артем, привет, – голос Вики был торопливым, с ноткой тревоги. – Слушай, тут такое дело… Маме твоей хуже стало. Она в больнице. Максим там, я с детьми дома. Можешь приехать?
Он замер, слова Вики ударили, как холодный душ. Больница? Вчера врачи сказали, что ничего серьезного. Или это опять ее игра? Но в голосе Вики было что-то настоящее, что-то, что не давало просто отмахнуться.
— Еду, – коротко бросил он и, схватив куртку, выбежал из квартиры.
В больничном коридоре пахло хлоркой и страхом. Максим сидел на скамейке, сгорбившись, его руки нервно теребили край свитера. Увидев Артема, он встал, но взгляд его был пустым, как выключенный экран.
— Что с ней? – спросил Артем, стараясь держать голос ровным.
— Инсульт, – тихо ответил Максим. – Вчера после скорой вроде лучше было, а ночью… – он замолчал, сглотнув. – Врачи говорят, шансы есть, но… неясно.
Артем почувствовал, как пол уходит из-под ног. Инсульт? Его мать, которая всегда была как скала, теперь лежит где-то за этими белыми дверями, подключенная к трубкам? Он хотел сказать что-то, но слова застряли, как ком в горле. Вместо этого он просто положил руку на плечо брата.
— Пойдем, – сказал он. – Посидим с ней.
В палате Инга Николаевна выглядела не как та женщина, что вчера кричала на него в своей квартире. Ее лицо было серым, а глаза закрыты. Артем смотрел на нее и думал: «А что, если я опоздал? Что, если я так и не сказал ей…»
Он не закончил мысль. В голове крутились воспоминания: как она учила его кататься на велосипеде, как ругала за двойки, как плакала, когда он уехал в другой город на учебу. И как он, Артем, всегда держал дистанцию, боясь, что семья – это клетка, из которой он никогда не выберется.
Максим нарушил тишину:
— Она всегда хотела, чтобы мы держались вместе. Знаешь, она мне как-то сказала: «Если Артем уедет в свою Италию, ты за ним присмотри. Он старший, но упрямый, как баран».
Артем хмыкнул, но в груди кольнуло. Он смотрел на мать и понимал, что ее манипуляции, ее скандалы – это был ее способ держать их рядом. Неумелый, жесткий, но искренний.
Прошла неделя.
Инга Николаевна медленно приходила в себя, но врачи предупреждали: восстановление будет долгим. Артем и Максим дежурили в больнице по очереди, таская друг другу кофе и бутерброды.
Впервые за годы они говорили не о деньгах, не о квартире, а о жизни – о детстве, о том, как Максим однажды украл у Артема модель самолета и разбил ее, о том, как Артем мечтал стать пилотом, но стал программистом.
И вот, в один из вечеров, когда Артем сидел у кровати матери, она открыла глаза. Ее голос был слабым, но четким:
— Артем… не отдавай ничего. Это твое.
Он замер, не веря своим ушам. Она смотрела на него, и в ее глазах не было ни упрека, ни манипуляции – только усталое тепло.
— Мам, ты чего? – он попытался улыбнуться, но вышло криво. – Ты же сама…
— Я ошибалась, – перебила она, ее пальцы слегка сжали его руку. – Ты прав. Это твое. А Максим… мы найдем другой путь.
Артем почувствовал, как внутри что-то треснуло, но не от боли – от облегчения. Он хотел что-то сказать, но только кивнул, боясь, что голос выдаст его.
И тут случилось неожиданное. В палату вошла медсестра, неся в руках старый конверт, пожелтевший от времени. Она посмотрела на Артема и сказала:
— Это ваша мама просила передать, если… ну, если что-то случится. Сказала, что это для вас обоих.
Артем взял конверт, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле. Внутри был документ – завещание, написанное от руки, датированное пятью годами ранее. Инга Николаевна оставляла свою однушку не Максиму, как все ожидали, а Артему. А внизу, мелким почерком, было приписано: «Для твоей Италии. Но не забывай брата».
Артем смотрел на листок, и перед глазами все расплывалось. Он понял, что мать, несмотря на все свои скандалы, всегда видела его – не только старшего сына, который «должен», но и того, кто мечтает. И это завещание было не просто бумагой – это был ее способ сказать: «Я тебя понимаю».
Он вышел в коридор, где ждал Максим, и протянул ему конверт.
— Читай, – сказал он тихо. – Это от мамы. Для нас обоих.
Максим пробежал глазами текст, его брови поползли вверх.
— Она… тебе? – спросил он, и в его голосе не было зависти, только удивление.
— Нам, – поправил Артем. – Продадим квартиру, поделим. Тебе на новый старт, мне… на что-нибудь.
Максим кивнул, и впервые за долгое время они посмотрели друг на друга без тени вражды. Артем понял, что Италия никуда не денется. Но теперь он знал, что уедет туда не один – он возьмет с собой семью. Не в чемодане, не в кошельке, а в сердце.