Ирина сидела на краю продавленного дивана и слушала, как в ванной булькает вода. Трусы Сергея с его красными сердечками на резинке, отжатые на руках, уныло капали в таз. Машинка, старая «Индезит», скончалась три дня назад — сначала хрипела, как дед Валера после трех пачек «Беломора», потом мигала всеми лампочками, как новогодняя гирлянда, и, наконец, сдохла окончательно.
— Двадцать первое столетие, — мрачно пробормотала Ирина, — а я полощу семейные трусы как монашка на миссии.
Сергей вошёл на кухню в носках с дырками, будто так и надо.
— Не ворчи. Я уже сказал, что починим. Или новую купим.
— Купим? — Ирина медленно повернула голову. — На какие, извини, средства? Или ты наконец решил распечатать депозит бабушки Сони?
— Ира, ну не начинай, — вздохнул он, наливая себе чай. — Мамка просила в долг. На пару недель.
— Всё. Я сейчас упаду в обморок. Мама просила "на пару недель"? Это как — на пару месяцев или до Второго пришествия?
Она резко встала и пошла к комоду. Вытянула толстый блокнот с липкой закладкой «Долги Ольги Иваны». На первой странице — аккуратный почерк, как в школьном дневнике.
— Тридцать восемь тысяч — "на зубы". Десять — "на подарки внукам" (внуков у нас, напомню, пока нет, так что это была, по ходу, инвестиция в будущее). И теперь она просит ещё двадцать семь тысяч — на стиральную машину?
Сергей виновато чесал затылок.
— Ну ей же тяжело… Пенсия маленькая…
— Да ладно! Видела я её пенсию — на маникюр у неё хватает, а у меня руки в мозолях от стирки.
Ирина вдруг вспомнила — на прошлой неделе, когда они заходили к Ольге Ивановне «на чай», та встретила их в розовом халате, с идеальными ногтями цвета «Кровь Барбарисовой девственницы» и с бокалом белого вина. Стояла на пороге, как хозяйка жизни. А потом ныла, что внуки (в теории) её не уважают.
— Ир, ну не делай из неё ведьму. Она просто… старая.
— Нет, ведьма — это я. Потому что я предлагаю тебе не сливать наши деньги в её "случайно поломался холодильник", "внезапно умерли туфли" и "катастрофически треснула кастрюля". Сергей, у нас с тобой — жизнь. Настоящая. Кредит на квартиру. Десять лет пахоты. Мы что, банк?
Сергей тяжело сел за стол и замолчал.
Ирина не кричала. Она устала. До боли в плечах, до скрежета зубов в полночь. Они два года копили на первый взнос. Жили в съёмной двушке с облупленными стенами, ходили с авоськами и скидочными купонами, вместо отпусков брали подработки. А теперь…
Звонок в дверь.
Ольга Ивановна.
Как в театре. С плеча шарфик, лицо блестит хайлайтером, на губах — всё та же кровавая Барбариска.
— Ну, привет, мои любимые! — звонко воскликнула она, входя в квартиру как хозяйка жизни. — У меня к вам минутка времени. И один вопросик.
Ирина сжала губы. Сергей подскочил.
— Мам, ты чего так внезапно?
— Да просто решила заскочить. Я тут в "Меге" была, смотрела стиралку. Очень хорошая, с паром! Всего-то двадцать семь тысяч. Я подумала — ну раз моя семья копит на жильё, может, поддержат и старушку в трудную минуту.
Ирина почти не моргнула.
— Ольга Ивановна, а может, вы начнёте возвращать то, что уже заняли?
— Фи, какая агрессия. Ты что, деньги меряешь любовью к матери?
— Нет. Я просто считаю, что любовь — это не кредитная линия без возврата.
Ольга Ивановна подняла брови.
— Сережа, ты слышал, как со мной разговаривают? Твоя жена меня оскорбляет!
— Мам, может, не надо…
— Ты ещё её защищаешь? Да я тебя растила одна, без отца, между прочим! А она, сидя на моём диване, указывает мне, когда брать и сколько отдавать! Ты муж или тряпка?
— Мама, — вдруг резко сказал Сергей, — может, хватит? Мы взрослые люди. У нас планы. Мы копим. Ты обещала отдать ещё прошлой весной, а теперь пришла просить новую сумму. И каждый раз — "последний". Но знаешь, что хуже всего? Ты не стесняешься. Ты уверена, что тебе должны. А мы — нет. Не должны.
В кухне повисла тяжёлая тишина.
Ирина смотрела на Сергея, как на героя кино, которого играют в финале на скрипке.
Ольга Ивановна хлопнула дверью.
— Вот и живите. В грязных трусах и без матери.
Сергей выдохнул.
— Ну хоть стиралка у неё работает, — пробормотал он. — Может, теперь точно займёт?
Ирина села обратно на диван.
— Ты сейчас серьёзно?
Он хмыкнул.
— Шучу. Кстати… может, скинемся на одну — и ей, и нам?
Ирина медленно повернулась.
— Ага. И на третью — сразу священнику, чтоб освятил этот брак.
Они оба рассмеялись. Смех был нервный, с ноткой отчаяния, но всё же — смех.
А стиральная машинка в ванной стояла мёртвая. Как их терпение.
Утро началось с молчания. Нет, не того, уютного, когда чашка чая парит, кошка урчит и никто не требует душу наизнанку. Это было тяжелое, тянущее молчание — как будто в квартире поселился призрак Ольги Ивановны и ходил по углам, покашливая с осуждением.
Сергей пил кофе, делая вид, что опаздывает. Ирина резала хлеб так, будто это были пальцы его матери.
— Ты, кстати, говорил с ней? — невинно поинтересовалась Ирина, аккуратно роняя крошки мимо тарелки.
— Говорил, — Сергей почесал нос, — она... обижена.
— Ну надо же. Королева драмы с третьим актом "умру, но прощу", да?
— Ира, не начинай. Мне сложно. Она мать.
Мать. Это слово вызывало у Ирины смесь раздражения и зависти. У неё, кстати, тоже была мать — жила в Туле, варила борщи, смотрела сериалы и никого не трогала. Ни разу не попросила у них ни копейки. Даже в отпуск ездила за свои. А вот Ольга Ивановна — мама в высоком смысле. С большой буквы. Как каток — если на пути, то без шансов.
— Сергей, ты не замечаешь, как она тебя подминает? Ты у неё как банкомат с функцией "согнись и извинись".
— Ты перегибаешь, — он встал и взял пиджак. — Всё. Я пошёл. Давай потом. Вечером.
— Ага, вечером. Когда она опять тебе напишет: "Сынок, а ты меня всё ещё любишь, если у меня давление?"
Он ушёл, хлопнув дверью, и Ирина почувствовала себя как-то... пусто. Не победившей — скорее, как будто её никто и не слушал.
Весь день прошёл в сером тумане. Она мыла посуду, протирала пыль, вытирала нос себе и пылесосу. В голове крутилась фраза: "Ты не первая, кто пытается делить мужчину со свекровью, и не последняя, кто проигрывает".
К вечеру Сергей вернулся. Без пакета. Без цветов. С лицом, как будто его всю дорогу били мудростью.
— Ну что, поговорил? — спросила она, не оборачиваясь от плиты.
— Да, — глухо ответил он. — Она сказала… что ей одиноко. Что после смерти отца ей вообще не с кем поговорить. Что я у неё один. И что, если даже я буду не на её стороне, то зачем ей вообще жить.
— Ага. Классика. Манипуляция третьего уровня. Ты ещё проверь, не упала ли температура батареи, а то она может "замёрзнуть и не проснуться".
Сергей сел за стол.
— Ты не понимаешь…
— О, я-то как раз понимаю. Ты — мягкий. Добрый. Ты хочешь, чтобы и мама, и жена были счастливы. Проблема только в том, что мама счастлива, когда несчастна я. И наоборот. А ты между нами. Как фарш в чебуреке. Только без соуса.
Он опустил голову.
— Она хочет к нам переехать. Временно.
Ирина выпрямилась, как пружина в старом диване.
— Прости, это ты сейчас в каком смысле? В нашем съёмном уголке, где и так туалет — роскошь для двоих, а стиралка уже почила в бозе? Она хочет переехать "временно"? На сколько? Пока у неё снова не "заболит позвоночник по маминой линии"?
Сергей не знал, куда деть руки.
— Ну... пока не накопит на свою машинку.
— А мы ей что, курсы по накоплению денег? Или ты ей решил ещё зарплату свою отдать? Может, сразу оформим её как иждивенца? Или усыновим?
Он вздохнул.
— Ира, давай не будем. Мне тяжело. Я между двух огней.
— Нет, Серёжа. Ты не между двух огней. Ты в костре. И знаешь, кто его поджигает? Твоя святая мать с "случайно сгоревшей мультиваркой".
— Она мне сказала, что ты настроила меня против неё. Что ты стерва.
— О, ну теперь я спокойна. Если Ольга Ивановна считает меня стервой, значит, я делаю всё правильно.
Он поднялся.
— Я уеду к ней. На пару дней. Пусть остынет. Ты — тоже.
— Ага. Скатертью дорога. Там и машину починишь. Заодно и любовью напитаешься. У неё там — видимо — целый склад. На мою долю не осталось.
Он вышел, и тишина в квартире упала, как гиря.
Ирина села на кровать. Руки дрожали.
Знаете, как чувствует себя женщина, когда её муж уезжает к маме после скандала? Будто ты проиграла битву, которую даже не объявляла. А ещё — будто ты сама себе враг. Потому что любишь человека, который уезжает не к тебе, а от тебя.
Она достала блокнот. Открыла на закладке «Долги Ольги Иваны». Медленно и с наслаждением приписала:
+27 000 — на стиральную машину. Оплачено нервами и браком.
Весь вечер она стирала руками.
Молча.
Словно отмывала с себя следы чужого вмешательства.
А внизу, под балконом, мяукал кот. Или это была её гордость. Но точно — мокрая, холодная и никому не нужная.
Прошло две недели. Две долгих, как российская зима, недели.
Ирина жила одна. Стирала руками, ела в тишине, спала поперёк кровати и звонила только в ЖЭК — по поводу протечки.
Сергей не звонил. Писал коротко, скупо и через день: «У мамы всё нормально. Я тоже. Надеюсь, ты не болеешь».
Отвечала через губу: «Не болею. И тебя не жду».
На пятнадцатый день она проснулась рано — по привычке. Включила чайник, открыла окно и вдруг поняла:
тишина больше не угнетает.
Она наконец дышала. Без взглядов, вздохов, манипуляций.
Без человека, который каждый вечер приходил домой — и приносил с собой тень своей матери.
Мир без Сергея был странным, как кофе без сахара. Горько, но как-то по-взрослому.
Она даже впервые улыбнулась, когда на стене над телевизором появилось пятно плесени.
«Вот тебе и благословение свекрови», — подумала Ирина и достала антисептик.
Сами разберёмся.
Сергей вернулся внезапно — без звонка, без предупреждения.
С ключами, с сумкой и с лицом, на котором читалась вся «Война и мир», только без мира.
Ирина открыла дверь в халате.
— Что, выгнали с рая? — спокойно поинтересовалась она, отступая на шаг.
— Она невыносима, Ира. Я не знаю, как ты это выдерживала столько лет.
— Секрет прост. Я любила тебя. — и ушла на кухню.
Он зашёл за ней, поставил сумку у стены.
— Я не за деньгами. Не за вещами. Я — домой.
— А где у тебя теперь дом, Серёжа? — она поставила на плиту чайник. — Там, где мама, или тут, где стиралка сдохла, а я ожила?
Он сел за стол.
— Я дурак. Я только сейчас понял. Она не хочет, чтобы я был счастлив. Ей важно только одно — чтобы я был рядом. Удобный. Сговорчивый. Безвольный.
— То есть, всё как в детстве. Только теперь ты не велосипед просишь, а право на свою жизнь.
Он засмеялся — горько.
— Да. Именно. Знаешь, я вчера понял: мама не стиралку хотела. Она хотела контроля. Чтобы мы снова были под её рукой. Чтобы я выбирал не жену, а её. Как раньше.
— Поздравляю. Опоздание — пятнадцать лет. Но ничего, успел к развязке. — Ирина налила себе чай и не предложила ему.
Он посмотрел на кружку.
— Ты изменилась.
— Нет. Я просто перестала быть для всех удобной. Особенно для тех, кто путает любовь с властью.
Он опустил глаза.
— Я хочу начать сначала. Без неё. Без давления. Без долгов. Только мы.
Она помолчала. Долго. Смотрела в окно, где март таял, как мороженое на батарее.
— Ты знаешь, сколько стоит предательство? — спросила она вдруг.
— Нет.
— 27 000. Ровно столько, сколько ты дал своей маме, когда мы собирали на ипотеку. Это была наша первая мечта. А ты её обменял на «временно поживу у мамы».
— Я верну. Всё. Деньги. Силы. Себя.
— Себя? Вернуть? Как интересно... А можно сразу версию с обновлением? С настройкой “мать не вмешивается” и защитой от манипуляций?
Он встал.
— Дай мне шанс. Один. Я понял, что без тебя — я никто. А с ней — я марионетка.
Она тоже встала.
Смотрела на него. Долго.
И наконец произнесла:
— Хорошо. Один шанс. Но с условиями. Первое — ты сам звонишь риелтору и бронируешь показ. Второе — ты звонишь своей маме и говоришь, что у нас теперь взрослые правила. Третье — ты покупаешь новую стиралку. Без её участия.
Он кивнул.
— Стиралку — уже заказал. Привезут завтра.
— А ты, я смотрю, подготовился. — Ирина приподняла бровь. — Прямо как к ЕГЭ по семейной независимости.
Он подошёл ближе, взял её за руку.
— Я тебя люблю. По-настоящему. Без "но", без "мама сказала".
— Тогда я подумаю, можно ли тебя оставить. Только знай: если ещё раз уйдёшь — назад не возвращайся. Я не приёмник сдачи.
Он кивнул.
— Договорились.
Прошёл месяц.
Они вместе сходили на показ новой квартиры. Нашли одну — маленькую, солнечную, с видом на парк и с уже работающей стиральной машиной.
Ольга Ивановна не пришла на новоселье. Сказала, что "не поддерживает этот фарс".
Но прислала подарок — магнит с надписью: «Муж и жена — одна сатана».
Они оба рассмеялись.
А потом Ирина отлепила магнит и тихо шепнула себе:
— Ну и ладно. Мы теперь не просто муж и жена. Мы — команда. И стиралка у нас — новенькая. С защитой от протечек и бабушкиных советов.
Конец.