— Вы по поводу няни? — голос охранника прозвучал без особого интереса, словно он в сотый раз открывал ворота таким, как она: немного растерянным женщинам с видавшими виды сумками, запоздало решившим что-то изменить в своей жизни.
Анна кивнула, не сразу найдя в себе голос, чтобы подтвердить.
— Подменить на день.
Калитка щёлкнула, пропуская её в мир, к которому она не имела никакого отношения. Перед ней открылась картина: дом весь в стекле и сером камне, словно дорогой выставочный образец. Газон выстриженный, ступени сверкают от недавней уборки, на крыльце большие горшки с лавандой, чьи тонкие стебли колышет лёгкий ветер.
Она шла, будто боясь наступить не туда, и ощущала на себе невидимый, но цепкий взгляд чужой жизни. Вскоре дверь открылась, и её встретила женщина с натренированной любезностью.
— Вы Анна? Отлично. Я Люба. домработница. Мальчик наверху, ему пять лет, зовут Костя. Хозяйка в отъезде, хозяин на работе. Вам всё покажу.
Детская комната оказалась просторной и светлой. Пахло малиной, лавандой и чем-то бумажным, как пахли в её детстве новые книжки из библиотеки. На полу ковёр с нарисованной трассой, игрушки, аккуратно расставленные по коробкам, и мальчик в зелёной футболке, который рисовал чёрным фломастером монстра с острыми зубами.
— Привет, — тихо сказала она, чуть присев. — Я Анна Альбертовна, можешь звать просто тетя Аня. Сегодня буду я с тобой.
Он бросил на неё быстрый взгляд и, не прекращая рисовать, спросил:
— Вы добрая?
Она улыбнулась.
— Проверим?
До обеда они строили замок из подушек, делали бумажные маски и смеялись, когда она изображала страшного динозавра, который по утрам пьёт кофе и боится будильников. Мальчик сначала был сдержан, но быстро освоился, как будто давно ждал, чтобы с ним просто играли.
Когда он уснул прямо на ковре, положив голову ей на колени, Анна осталась сидеть, не решаясь пошевелиться. Сердце билось где-то под самой кожей, гулко и болезненно, будто напоминая, что она в этом доме лишь гостья из другой жизни, где нет ни высоких потолков, ни плюшевых медведей с бирками на лапках.
А потом раздался звук. Щелчок замка. Голоса внизу. Мужской — твёрдый, обыденный, с той самой чуть хрипловатой интонацией, которую она помнила даже сквозь годы.
Она встала, осторожно подложив Косте подушку под голову, не зная зачем, и подошла к лестнице. Через перила увидела, как хозяин снимает пальто. Максим?
Он почти не изменился. Походка та же, уверенная, как у человека, который всегда знал, чего хочет. Только теперь на нём были не джинсы и старый рюкзак, а дорогой костюм и пальто с аккуратно сложенным шарфом. В руках держал кожаный портфель.
Анна вжалась в стену, но было уже поздно. Он поднял голову и посмотрел прямо на неё.
Но он ее не узнал
— Это няня, Максим Валерьевич, — пояснила Люба. — Новенькая. Свету подменила.
— Хорошо, — кивнул он, не останавливаясь. — Спасибо, что выручили.
Он прошёл мимо, ступень за ступенью, будто проходил мимо камня, на который случайно наткнулся на дороге.
Анна осталась стоять, вцепившись пальцами в деревянный поручень. Когда всё стихло, она спустилась на первый этаж и, будто ведомая чем-то сильнее здравого смысла, зашла в кабинет, оставленный открытым. На столе компьютер, несколько папок, книги, аккуратно сложенные, и фото.
Максим и женщина, худая, светлая, с высокими скулами и закрытой улыбкой. Между ними Костя. Анна села в кожаное кресло. Откинулась назад. Смотрела в потолок, как будто там могла найти ответ. В груди стыло, как в январе.
Он построил то, что хотел без неё.
Она вспомнила тот вечер, когда он уходил. Слова, от которых будто выдрали часть сердца:
«Ты хорошая. Просто мне нужно идти дальше. Мне в бизнес, тебе в свой детский сад. Мы с тобой слишком разные». И теперь она в его доме в качестве няни.
Анна медленно встала, задержала взгляд на фотографии и с лёгкой, почти невидимой усмешкой прошептала:
— А почему бы и нет? Я останусь на чуть-чуть. Просто посмотреть. Хотя бы ему в глаза.
Утро Анну встретило новостью:
— Свету увезли. Аппендицит, — сказала Люба, наливая в чашку крепкий, почти чёрный чай. — Так что если не боитесь задержаться, оставайтесь. Хозяйка у нас не из капризных, если с ребёнком всё в порядке, она будет только рада. Ну и платят прилично.
Анна отодвинула чашку, всё ещё держа ложку в руках, словно не знала, что с ней делать.
— Пожалуй, останусь до конца недели.
Голос прозвучал чуть тише, чем она хотела. Но Люба кивнула, будто ничего другого и не ожидала.
— Хорошо. Костя к вам уже привязался. Он вообще у нас мальчик сложный. С няней ни с кем толком не сходился. А тут сразу как родную принял. — Домработница усмехнулась, подливая воды в утюг. — Может, душа у детей чувствует.
Анна ничего не ответила. Просто смотрела, как клубится пар, как капля за каплей вода скользит по кафельной стене. В доме было тепло, по-семейному.
Максим появился вечером. На этот раз она успела отвернуться. Стояла у окна с книгой в руках, читая Косте про котёнка, который потерялся в парке. Голос был ровный, спокойный, будто у неё не дрожали пальцы, не пересыхало во рту от одного звука его шагов.
Он прошёл мимо, как тень из прошлого. Заглянул к сыну, поцеловал в макушку, сказал пару дежурных фраз и ушёл в кабинет.
Позже, когда Костя заснул, Люба снова оказалась рядом. Как будто всегда была. Со своими репликами, как иголками острыми.
— Нелёгкая у них семья, — начала она, усевшись за маленький кухонный столик. — Хозяйка ваша, Вероника, живёт в основном за границей. То в Париже, то в Ницце. Говорит, там вдохновение. Она же художница. Максим всё тянет сам. И работу, и дом. А на ребёнка ни у него, ни у неё времени.
— Они... вместе? — спросила Анна, с трудом сохранив равнодушный тон.
Люба усмехнулась, не поднимая глаз.
— Как сказать. Брак есть, а жизни нет, живут, как соседи. Максим вечно в разъездах, она по выставкам. Ребёнок сам по себе. Я одна тут, считай, хозяйка. Ну и теперь вы.
— Иногда, — вдруг сказала она, — хочется что-нибудь изменить.
— Ага. Только чтобы менять. надо знать, что именно.
— Вот именно, — тихо согласилась Анна.
На следующий день она поехала в торговый центр. Впервые за долгое время не за продуктами, не в секонд, не за чем-то для «удобства». Просто шла и выбирала. В примерочной смотрела в зеркало, словно пыталась вспомнить, кем была раньше. Примерила светлый свитер, мягкий, с открытыми плечами. Удивилась, что кожа всё ещё гладкая. Купила его и строгое черное платье с тонкой линией по талии.
Когда вернулась, Люба подняла брови.
— Решили обновиться?
— А почему бы и нет, — улыбнулась Анна. — Раз уж остаюсь на некоторое время.
Костя бросился ей навстречу, крепко обнял. В этом было что-то неожиданное, тёплое, будто река, нашедшая русло. Он вёл её в комнату, показывая новую картину, а она поймала себя на мысли: теперь она знает, как пахнет его макушка, какие у него родинки на локтях и как он хмурит брови, когда сосредоточен.
Этот дом постепенно приоткрывался. Пульсировал чем-то уязвимым. И Анна чувствовала: если захочет, может что-то изменить.
Дом затаился в вечерней тишине. Костя давно спал, свернувшись калачиком под одеялом, домработница Люба вытирала последнее блюдо, а Анна осталась помочь, сама не поняла, зачем. Может, чтобы задержаться. Может, чтобы не уходить в тёмный, пустой подъезд с чужими шагами на лестничной клетке.
— Ну вы даёте, — усмехнулась Люба, бросая взгляд на часы. — Ваша смена давно закончилась. Я уж думала, вы как золушка, до полуночи и в тыкву.
— Не люблю спешить, — ответила Анна, складывая полотенце.
Она как раз открыла шкаф, когда в кухню вошёл Максим. На этот раз без пиджака, в рубашке, закатанной по локоть. Вид у него был усталый, как у человека, который весь день сражался с клиентами.
— Добрый вечер, — кивнул он. — Люба, что-нибудь осталось?
— Всё осталось, — с нажимом ответила та. — Тефтели, пюре, салат, компот. Сейчас разогрею.
— А вы? — неожиданно повернулся он к Анне. — Присоединитесь? Не люблю есть один, особенно в этой кухне, будто в пустоте.
Анна чуть замялась, но всё же кивнула. Села напротив. Подумала: глупо бояться. Он не узнаёт. Он видит перед собой женщину, которая присматривает за его ребёнком, и всё.
— Лицо у вас знакомое, — вдруг сказал Максим, разрезая тефтелю. — И голос... тоже.
Анна опустила глаза.
— Бывает. Наверное, у меня «распространённый тип».
Он усмехнулся.
— У моей первой любви был такой же тихий голос, но тёплый. Ее тоже Аней её звали. Мы встречались в институте. Она была удивительная... добрая, теплая. А я... — он откинулся на спинку стула. — Я тогда решил, что у меня великая судьба. Что карьера — главное. А родители подкинули идею: мол, с Вероникой у тебя будут связи, перспективы, выходы. Её отец — галерист, мать — дипломат. Вот и вышло. Сказали: не тяни. Женись. И я...
Он замолчал. Вилка скользнула по тарелке.
— Вы ушли? — спросила Анна, глядя прямо.
Он кивнул.
— Ушёл? Нет, сбежал по-дурацки. Даже не объяснил толком. Сказал, что «так надо». А потом было поздно. Да и Вероника оказалась не такой, какой я представлял. Красота, выставки, вечеринки, а дома, как на вокзале. Чемоданы, каталоги, люди. Мы даже не живём толком вместе. Она приезжает раз в два-три месяца. Всё вечно в мыслях — о текстурах, о цвете, о каком-то «вдохновении». А я...
Он посмотрел на кружку, будто искал в ней ответы.
— А я хочу просто ужинать не один, чтобы пахло едой. Чтобы кто-то смеялся в другой комнате. Чтобы знал: тебя ждут. Понимаете?
Анна тихо кивнула.
Он говорил, не узнавая её. Говорил как перед чужой, безопасной женщиной, которой не нужно ничего объяснять. Которую можно обнажить до боли.
— Простите, — усмехнулся он, чуть смущённо. — Что-то я разговорился. Не по-мужски, да?
— По-человечески, — сказала она. — И... очень честно.
Он подвинул ей блюдо с салатом.
— Вы из тех, с кем хочется говорить. Не знаю почему, но мне с вами легко.
Анна вновь улыбнулась, опуская взгляд. Сердце билось неровно. Точно так же, как когда-то, когда она стояла у него на пороге с письмом в руках, которое так и не вручила.
Максим говорил о ней, а она сидела напротив. Смотрела в глаза и молчала. А утром его предложение женщину ничуть не удивило.
— Аня, выручай. У меня сегодня важная встреча по контракту с новыми поставщиками. Может затянуться до полуночи… — голос Максима звучал на удивление мягко. — Костик маленький ещё. Сам боится даже свет выключить.
Анна стояла у двери, она собиралась в этот день уйти пораньше, дома дела скопились. Но, услышав эти слова, медленно обернулась.
— Конечно, останусь, — сказала она, словно это само собой разумеющееся.
Переодев Костю, почитав ему про паровозик и подержав за руку, пока тот не засопел с носом в подушке, она прикрыла дверь и села в кресло. Часы пробили десять. И не заметила, как задремала.
Максим вошёл часам к одиннадцати. Пальто не снял, только стянул перчатки и на цыпочках прошёл по коридору.
Он увидел её сразу. Свет из коридора упал косо, зацепив мягким пятном лицо женщины в кресле. Она сидела, опершись щекой на кулак, слегка склонив голову. На губах — полуулыбка. Тот самый наклон головы. Та тень у линии губ. Как вспышка в памяти. Мужчина остолбенел. Аня?
Не какая-то там няня. Не временная помощница. Не чужая женщина.
Аня. Та, с которой он пил чай на чердаке общаги, разбавляя лимоном «липтон», которую носил на руках до метро, потому что у неё стерлись ноги в новых туфлях. Та, которую оставил без объяснений, потому что испугался быть не тем, кем от него ждали.
Он не стал её будить. Просто подошёл ближе. Осторожно присел на подлокотник и медленно, словно бы пробуя реальность на вкус, обнял её за плечи.
Аня вздрогнула, глаза открылись резко, как лампа вспыхивает в темноте. Несколько секунд она не понимала, где. Кто. Почему так близко тепло, запах ветра и мужского парфюма.
— Максим?.. — прошептала она.
Он кивнул, всё ещё не отпуская.
— Ты… не изменилась.
— Ты тоже, — ответила она, медленно выпрямляясь, но не отстраняясь. — Всё такой же дурак.
Они смотрели друг на друга, как будто не было этих лет. Не было жены, выставок, командировок, одиночных ужинов. Не было той тишины, в которой она прожила после него.
— Я думал, ты исчезла, — сказал он. — Я много раз хотел найти. Потом решил, что ты меня прокляла. И если это так, то правильно сделала.
— Нет, — тихо сказала она. — Я просто выжила.
Максим опустил взгляд.
— Я всё время вспоминал, как ты смеёшься. Даже сейчас… ты смеёшься, когда молчишь. Только ты так могла.
Она улыбнулась той самой улыбкой, о которой он говорил за ужином.
— Вероника знает, что ты вспоминаешь обо мне?
— Вероника знает о своих показах. Больше ей ничего не интересно, — вздохнул он. — Мы формально вместе, можно сказать, только по бумагам. Я не знаю, кто мы друг другу. Иногда кажется, что соседи в разных мирах. А ты... зачем осталась? — тихо спросил он.
Анна посмотрела в окно. За стеклом мерцали огоньки.
— Сама не знаю. Наверное, не хотелось бросать твоего сына. Света-то в больнице.
Он взял её за руку.
— Не уходи. Хотя бы ещё немного. Мне кажется, я только сейчас начинаю просыпаться.
Ане, действительно, не хотелось уходить, что-то в ней проснулось такое, чего давно не испытывала. Максим с ней был внимателен, почти трогателен. После той ночи он смотрел на Аню так, словно боялся, что она исчезнет, стоит ему моргнуть. Он приносил ей чай, слушал внимательно, касался руки, как будто это был тонкий фарфор.
Однажды, усадив её в оранжерее, где цвёл жасмин, он заговорил.
— Я думал, у меня всё под контролем. Но вот ты здесь… и я снова не понимаю, чего хочу. Вернее, понимаю. Я хочу тебя.
Аня молчала. Она уже научилась не бросаться словами.
Максим продолжал, словно исповедуясь:
— Я сожалею… и о себе, и о тех годах. Родители тогда настояли, они выбрали за меня. Я струсил. Теперь они сами смотрят на меня с жалостью. «Ну что, сынок, выгода не всегда счастье», — так сказал отец. А мать вообще считает, что Вероника —наказание за мою трусость. Прекрасное наказание.
Он усмехнулся, глядя ей в глаза. Но Аня не улыбнулась в ответ.
— Но развод… Вероникин отец вложил в мой бизнес почти всё. Я рисковал бы всем, если бы только подумал о нем,— голос его стал тише. — А я… я не хочу всё потерять. И тебя тоже.
Он взял её за руки.
— Живи здесь. Никто не будет знать, кем ты мне приходишься. Это наш секрет.
Аня долго смотрела в его глаза и, наконец, кивнула, потому что хотела верить, что дом можно построить даже на зыбком фундаменте.
Вероника приехала через два дня.
Аня увидела её из окна. высокая, худая, с губами цвета красного перца, шаги острые, уверенные. Максим вышел встречать, как мальчишка, чуть не падая на ступеньках. Он понёс её чемодан, потом помог снять пальто. Потом подал руку. Он смеялся, как ребенок, который долго ждал игрушку и, наконец, ее получил в подарок. Он смотрел на неё, как на принцессу, которая вернулась из дальнего похода.
Аня наблюдала всем этим из кухни. Домработница шепнула, что Вероника останется надолго, впереди новая выставка у неё, надо отдохнуть.
Вечером за ужином Максим говорил тише обычного, почти шептал, кивал на каждое слово жены, вставал, чтобы подать ей соус. Он был услужлив. Уютен, как коврик у двери.
Аня не дожидалась утра. Собрала вещи в сумку. Костя спал, и она наклонилась к нему, чтобы поцеловать в макушку. Он был единственный, кто был по-настоящему чист в этом доме.
Максим догнал её в прихожей.
— Ты куда? Всё же... Мы договорились.
— Мы договорились, — кивнула она. — А потом ты стал ходить на цыпочках перед женой. А мне противно смотреть, как ты сгибаешься. Я не ради этого осталась.
Он замолчал. В его глазах было всё: растерянность, вина, страх, а главное — слабость. Та самая, что однажды уже вычеркнула её из его жизни.
— Не ищи меня, — сказала Аня. — Я ещё достаточно молода, чтобы влачить такую жизнь.
Она закрыла за собой дверь.
Прошёл ровно год. Аня снова жила в своей квартире, не просторной, не дизайнерской, но уютной, как ладонь, в которой хочется задержаться. Обои переклеила сама. Покрасила окна в белый, на подоконнике посадила розмарин и тимьян. Утром пахло кофе и чем-то живым, настоящим.
Она устроилась в частный детский центр: там ценили не дипломы, а то, как ты разговариваешь с детьми. У неё получалось. Костя иногда снился ей с мешаниной голосов и запаха дорогого мыла, но просыпалась Анна спокойно. Всё осталось там, в прошлом.
Иногда она заходила в парикмахерскую к подруге. А однажды та сказала:
— Знаешь, ты изменилась. Глаз стал какой-то… уверенный. Как будто ты не ждёшь больше, что тебя кто-то спасёт.
Аня засмеялась. И это было правдой. Летом она поехала в Тарусу просто так, одна, с фотоаппаратом. Гуляла по улочкам, пила чай из глиняной чашки в маленьком кафе, и никуда не спешила.
И в какой-то момент, на лавочке у реки, где листья колыхались от тёплого ветра, она вдруг поняла, что если бы осталась в доме Максима, была бы только прислугой, а сейчас у нее остался еще шанс на счастье.