Полдень стоял неподвижный, как старик, что задремал на лавке у стены. Воздух был горячий, будто каждый его глоток пролежал в глиняном горшке на углях. Омар шёл по тропинке, пересекающей невидимую границу между пустыней и поселением, где песок вдруг уступал место песне. Он не знал, что это был праздник. Но деревня пела. Не хором, не в ритм, — каждая женщина, каждый ребёнок, каждый ветер знал свою ноту, и всё вместе звучало, как музыка, которую ты не слышишь, а впитываешь. — Эй, странник, — окликнула его женщина в алом платке. Её ладони были широки, в муке, а волосы пахли укропом. — Ты как раз вовремя. Лепёшка ждёт своей второй половины. Омар остановился. — Я один, — сказал он. — А потому и пришёл, — ответила она. — Лепёшка в одиночестве не печётся. Казан её не принимает. Пойдём. Дворик был залит светом, но прохладен. В центре — перевёрнутый афганский казан, гудящий от жара внутри. Его тыльная сторона была чёрной, но ровной, как старая гончарная плитка. Под ним – угли, что дышали, не пыл