Туман стелился по полу, будто дыхание старого дома, пропитанного секретами. Я сидела на кухне и допивала чай, смотрела на них — троих, сидящих за моим столом. Их голоса, резкие, как лезвия, резали воздух…
— Ты должна, Арина! — тётя Вера, с её вечно поджатыми губами и глазами, как у ястреба, наклонилась ближе, тыча в меня пальцем с облезлым красным маникюром. — Это твой долг перед семьёй! Продай этот домишко, и дело с концом! Деньги поделим, как положено.
— Как положено? — я прищурилась, чувствуя, как чашка в моих руках дрожит. — А кто решал, что мне положено, а что нет? Вы?
В комнате повисла тишина, только старый холодильник в углу гудел, словно подначивая: «Ну, давай, скажи им!» Я поставила чашку на стол — слишком резко, и чай плеснулся на скатерть, расползаясь тёмным пятном, как мои мысли.
Тётя Вера, двоюродная сестра моего покойного отца, всегда была той, кто «знал, как лучше». Её лицо, покрытое сеткой морщин, напоминало старую карту, где каждая линия — чья-то обида.
Она сидела, выпрямив спину, в своём неизменном сером пальто, которое пахло нафталином и её вечным недовольством. Рядом — её сын Игорь, мой кузен, лысеющий, с брюшком, выпирающим из-под тесной рубашки. Он нервно дергал салфетку, избегая моего взгляда. И, наконец, его жена Света — с ярко-рыжими волосами, уложенными в высокий пучок, и губами, накрашенными так ярко, что казалось, они вот-вот заговорят сами по себе.
— Арина, ты не понимаешь, — начала Света, и её голос, сладкий, как патока, резал слух. — Мы же для твоего блага стараемся. Этот дом… он же разваливается! Ты одна, без мужа, без детей. Зачем тебе эта ноша?
Я рассмеялась — коротко, зло. Без мужа. Без детей. Как будто это приговор. Как будто моя жизнь — это их личная доска для подсчётов.
— А кто вы такие, чтобы мне указывать? — слова вырвались, будто камни из пращи, и я сама удивилась их силе. — Вы приходите в мой дом, в мой мир, и требуете, чтобы я всё бросила? Ради чего? Ради ваших долгов, Игорь? Или ради твоих новых сапог, Света?
Игорь покраснел, его пальцы замерли на салфетке, разорвав её пополам. Света открыла рот, но тут же закрыла, словно рыба, выброшенная на берег. Вера же только прищурилась, и её взгляд стал ещё острее.
— Не смей так говорить, девчонка! — прошипела она. — Мы — твоя семья! Мы имеем право! Этот дом — он и наш тоже, по праву крови!
— Право крови? — я встала, чувствуя, как пол подо мной скрипит, будто вторя моему гневу. — А где вы были, когда мама умирала? Где вы были, когда я в одиночку хоронила отца? Право крови… Смешно!
Внутри меня всё кипело. Я вспомнила, как тётя Вера отказалась приехать на похороны, сославшись на «больную спину». Как Игорь звонил раз в год, только чтобы попросить денег. Как Света, с её фальшивой улыбкой, однажды сказала: «Ну, Арина, ты же не красавица, зато хозяйка хорошая!» — и засмеялась, будто это комплимент.
Я смотрела на них и видела не семью, а стаю ворон, кружащих над моим домом, моим убежищем. Этот дом, старый, с облупившейся краской и скрипучими полами, был моим. Здесь я научилась жить заново после развода, после того, как муж ушёл, бросив меня с фразой: «Ты слишком сложная, Арина».
Здесь я плакала ночами, но и смеялась, когда находила старые мамины письма в чердачном сундуке. Этот дом был моим сердцем, а они хотели его разорвать.
— Арина, хватит драматизировать, — Игорь наконец поднял глаза, и в его голосе сквозило раздражение. — Мы же не чужие. Мы хотим, чтобы ты жила нормально. Продай дом, вложи деньги в квартиру в городе. Мы поможем!
— Поможете? — я скрестила руки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — Как ты помогал, когда брал у меня пятьдесят тысяч на «бизнес»? И где они, Игорь?
Он дёрнулся, будто я его ударила. Света схватила его за руку, её длинные ногти блеснули, как когти.
— Ты просто завидуешь, что у нас всё хорошо, а ты тут одна, как старуха!
— Одна? — я шагнула к ней, и она отшатнулась. — Лучше одна, чем с такими, как вы. Вы думаете, я не знаю, зачем вы здесь? Думаете, я не слышала, как вы шептались в коридоре? «Продать дом, разделить деньги, отправить Арину в однушку»! Я всё слышала!
Тётя Вера встала, её стул заскрипел по полу. Она была выше меня, но я не отступила. Её глаза горели, но в них была не только злость — там прятался страх. Страх, что я не сломаюсь.
— Ты неблагодарная, — тихо, но ядовито сказала она. — Мы хотели тебе помочь, а ты… Ты всегда была эгоисткой. Как твой отец.
Это было слишком. Упоминание отца, его усталых глаз, его рук, которые строили этот дом, — это было как удар под дых. Я почувствовала, как слёзы жгут глаза, но не дала им вырваться.
— Убирайтесь, — мой голос был тихим, но твёрдым, как камень. — Все. Прямо сейчас.
— Что? — Света вскочила, её пучок качнулся, как маятник. — Ты серьёзно? Ты нас выгоняешь?
— Да, — я указала на дверь, чувствуя, как сердце колотится. — Убирайтесь из моего дома. И не возвращайтесь.
Игорь попытался что-то сказать, но Вера подняла руку и приказала замолчать. Она смотрела на меня, и в её взгляде было что-то новое — уважение? Поражение? Она молча взяла сумку, повернулась и пошла к выходу. Игорь и Света, переглядываясь, последовали за ней. Дверь хлопнула, и дом погрузился в тишину.
Туман за окном не рассеивался, словно дом сам укутывался в него, пряча мои слёзы и дрожь в руках. Я сидела, уставившись на пятно чая, которое всё ещё расплывалось по скатерти, как моя злость — медленно, но неотвратимо. Тишина в доме была обманчивой, будто зatiшье перед бурей. И буря не заставила себя ждать.
Дверь распахнулась с такой силой, что я вздрогнула, едва не уронив чашку.
Вера вернулась. Её пальто развевалось, как крылья хищной птицы, а за ней, пыхтя, ввалились Игорь и Света. Лицо Веры было багровым, глаза сверкали, будто раскалённые угли. Она не просто вошла — она ворвалась, и воздух в комнате сгустился, как перед грозой.
— Ты думаешь, это конец? — её голос дрожал от ярости, каждый слог — как удар молотка. — Ты, девчонка, смеешь выгонять нас? Нас, твою семью? Да я этот дом своими руками строила с твоим отцом, пока ты в пелёнках валялась!
Я вскочила, чувствуя, как кровь стучит в висках. — Ложь! — выкрикнула я, и мой голос сорвался, но я не отступила. — Ты ни разу не притронулась к этому дому! Ты только и делала, что считала чужие деньги! И сейчас явилась, чтобы отнять последнее?
Вера шагнула ближе, её лицо было так близко, что я чувствовала запах её духов — приторный, как её фальшивая забота. — Ты неблагодарная змея! — прошипела она, и её рука взлетела, будто собираясь ударить.
Я инстинктивно отшатнулась, но внутри меня что-то лопнуло. — Не смей! — закричала я, хватая её за запястье. Её кожа была холодной, скользкой, как у рептилии. — Ты не посмеешь поднять на меня руку в моём доме!
Игорь, до этого молчавший, вдруг дёрнулся вперёд, пытаясь разнять нас. — Арина, прекрати! Мама, хватит! — его голос был хриплым, но в нём сквозила паника. Он схватил Веру за плечи, но та вырвалась, толкнув его так, что он споткнулся о стул. Стул с грохотом рухнул на пол, и этот звук, резкий, как выстрел, будто поджёг воздух.
Света завизжала: — Ты что творишь, Арина?! Ты на старуху руку подняла?! — Она бросилась ко мне, её длинные ногти сверкнули, как когти, целясь в моё лицо.
Я уклонилась, но её пальцы задели мою щеку, оставив жгучую царапину. Кровь ударила в голову, и я, не думая, схватила её за волосы — тот самый рыжий пучок, который она так гордо носила. Света взвизгнула, пытаясь вырваться, но я держала крепко.
— Ты… ты… — задыхалась она, размахивая руками, — ты просто чокнутая! Отпусти меня!
— Это мой дом! — кричала я, чувствуя, как слёзы и ярость мешаются в горле. — Мой! И я не позволю вам его отнять!
Вера, оправившись, бросилась на меня, но Игорь, наконец-то очнувшись, перехватил её. — Мама, хватит! — орал он, но Вера вырывалась, её пальто соскользнуло с плеча, обнажив худую ключицу. Она выглядела не как грозная тётка, а как загнанный зверь, и это на миг меня ошеломило. Но только на миг.
Света, воспользовавшись моментом, толкнула меня в грудь. Я потеряла равновесие, споткнулась о край ковра и рухнула на пол, больно ударившись локтем. Чашка, стоявшая на столе, полетела вниз, разбиваясь вдребезги. Осколки разлетелись по полу, как мои нервы — острые, готовые ранить.
— Посмотрите на неё! — Света ткнула в меня пальцем, её голос дрожал от злости и торжества. — Это ты, Арина, всё разрушила! Ты могла бы жить нормально, но ты выбрала этот сарай и свою гордость!
Я поднялась, игнорируя боль в локте. Мой взгляд упал на осколки чашки — той самой, что мама подарила мне на тридцатилетие. Что-то внутри меня треснуло, как тот фарфор. Я больше не хотела их слушать. Не хотела их видеть.
— Убирайтесь! — мой крик разорвал воздух, и я бросилась к Вере, схватив её за руку и потянув к двери. Она сопротивлялась, но я была сильнее — сильнее, чем когда-либо.
Игорь попытался остановить меня, но я оттолкнула его, и он, потеряв равновесие, врезался в стену. Света закричала, но я уже не слушала. Я толкала их всех — Веру, Игоря, Свету — к выходу, как буря, сметающая всё на своём пути.
— Ты пожалеешь, Арина! — кричала Вера, пока я выталкивала её за порог. — Ты останешься одна, слышишь? Одна!
Дверь захлопнулась, и я прижалась к ней спиной, тяжело дыша. Тишина вернулась, но теперь она была другой — тяжёлой, как после битвы. Я дотронулась до щеки, где горела царапина, и посмотрела на пол. Осколки чашки блестели в тусклом свете, и я вдруг поняла, что плачу. Не от боли, не от обиды. От облегчения.
Осколки чашки на полу блестели, как звёзды в мутном ноябрьском небе, а я всё ещё сидела, прижавшись спиной к двери. Сердце колотилось, но внутри росло что-то новое — твёрдое, как корни старого дуба за окном.
Я защитила свой дом, но знала: они не сдадутся так легко. Вера, Игорь, Света — они были как сорняки, что лезут сквозь трещины в асфальте, упрямые и жадные.
Снаружи послышались шаги — тяжёлые, злые. Дверь задрожала от стука, и я напряглась, сжимая кулаки.
— Арина, открой! — голос Веры резал, как ржавый нож. — Ты думаешь, это всё? Мы не уйдём, пока не поговорим по-человечески!
Я молчала, чувствуя, как царапина на щеке пульсирует. По-человечески? Это они-то? Те, кто врывался в мой дом, как воры, требуя мою жизнь, мою память, мой дом? Я закрыла глаза, представляя мамины письма, спрятанные в сундуке, папины руки, строгавшие эти полы. Нет, я не открою.
— Арина, не глупи! — это уже Игорь, его голос был тише, но в нём сквозила угроза. — Мы можем через суд! Этот дом — наследство, и мы имеем право на долю!
— Право? — я не выдержала, вскочила и распахнула дверь, глядя прямо в их лица. Вера стояла, уперев руки в бёдра, её глаза горели, как у волчицы. Игорь нервно дергал ремень, а Света, поправляя растрёпанный пучок, смотрела на меня с презрением, будто я была грязью под её каблуками. — Вы говорите о праве? А где было ваше право, когда я тащила этот дом одна? Когда я чинила крышу на последние деньги? Когда я сидела тут ночами, боясь, что всё потеряю?
Вера шагнула вперёд, её палец снова ткнул в мою сторону. — Ты думаешь, ты одна такая страдалица? — прошипела она. — Мы тоже теряли! Я потеряла брата, твоего отца, а ты… ты отбираешь у нас последнее!
— Последнее? — я рассмеялась, но смех был горьким, как полынь. — Вы хотите отнять мой дом, мою жизнь, и называете это справедливостью? Убирайтесь, или я вызову полицию!
Света фыркнула, её губы скривились. — Полицию? Да ты просто истеричка! — Она повернулась к Игорю, ткнув его в бок. — Скажи ей, Игорек, что она несёт чушь!
Но Игорь молчал, его взгляд метался между мной и Верой. Я видела, как в нём борются стыд и жадность, как он мнётся, словно школьник, пойманный на вранье. — Мам, может… — начал он, но Вера оборвала его резким жестом.
— Молчи! — рявкнула она, но в её голосе уже не было той уверенности. Она посмотрела на меня, и я заметила, как её плечи чуть опустились. — Ты думаешь, ты победила, Арина? Думаешь, мы просто уйдём?
— Да, — я шагнула к ней, чувствуя, как пол под ногами скрипит, будто подбадривая. — Вы уйдёте. Потому что этот дом — мой. И я не отдам его. Никому.
Тишина повисла, тяжёлая, как мокрый снег. Вера открыла рот, но не нашла слов. Игорь кашлянул, потянул Свету за рукав. — Пойдём, — пробормотал он, избегая моего взгляда. — Хватит.
Света дёрнулась, будто хотела что-то сказать, но Игорь уже тащил её к машине. Вера стояла дольше, её глаза буравили меня, но я не отвела взгляд.
Наконец, она повернулась, медленно, будто каждый шаг был ей в тягость, и пошла прочь. Я смотрела, как их фигуры растворяются в тумане, как фары их машины вспыхнули и погасли вдали.
Дверь я закрыла тихо, почти нежно. Дом вздохнул вместе со мной — скрип половиц, шорох ветра в щелях.
Я опустилась на колени, собирая осколки маминой чашки, и вдруг почувствовала тепло. Не от слёз, не от боли. От того, что я наконец-то была дома. По-настоящему.