Маша закрыла ноутбук, бросила взгляд на часы — почти половина седьмого. Рабочий день закончился, но в голове ещё роились мысли: ответить ли Светлане, кто будет вести проект по поставкам с июля, и как пересчитать смету под новые курсы. Она потянулась, размяла затёкшие плечи и пошла на кухню, где в мультиварке стоял плов.
Мужа дома ещё не было. Семён задерживался почти каждый вечер — говорил, что в мастерской нужно доделать очередной заказ. Ещё год назад он работал в крупной фирме дизайнером, но после череды сокращений ушёл "в свободное плавание", как он это называл. С тех пор проекты были нерегулярными, деньги — тем более.
Маша не роптала. Она хорошо зарабатывала — как маркетолог на фрилансе. Иногда даже слишком хорошо. Но эти деньги не чувствовались её. Они уходили: на аренду, продукты, лечение зубов бабушки Семёна, школу его племянника. Потом как-то ещё — словно вода сквозь пальцы.
Она аккуратно достала тарелки, разложила ужин, подогрела чайник. Семён пришёл минут через двадцать — в пыльной куртке, с усталым, но довольным лицом.
— Ого, пахнет как в ресторане, — улыбнулся он, целуя Машу. — Ты у меня волшебница.
— Приятного аппетита, — улыбнулась она в ответ, радуясь, что он в хорошем настроении.
Поужинали быстро. Потом Семён включил телевизор, и она уже собиралась убрать со стола, как зазвонил телефон. На экране — «Мама Семёна».
— Ну, началось, — пробормотал муж, сразу делая звук тише.
— Алло, — сказала Маша.
— Машенька, здравствуй, — раздался в трубке сладковатый голос Нины Павловны. — А ты сегодня дома? Я вот хотела обсудить с тобой одну вещь. По поводу нашего дома.
— Здравствуйте. Да, слушаю вас.
— Мы тут с отцом решили: пора обновить кухню. Всё обшарпанное, шкафы с советских времён, стол шатается... Не дело. А то гостей звать стыдно.
— Понимаю. А что именно вы хотели обсудить?
— Ну, ты же знаешь, у нас с пенсией особо не разбежишься. А ты у нас девочка с головой, денежка у тебя водится. Мы подумали — ты не могла бы помочь?
Маша замерла.
— Помочь... деньгами?
— Ну а чем ещё? Ты же с нами семья! — уже с нажимом сказала свекровь. — Мы бы тебе всё расписали — сколько и куда. Никаких глупостей. Только самое нужное.
— Я... подумаю, — тихо сказала Маша.
— А чего тут думать? — встрял в разговор сам Семён, подойдя ближе. — Давай, мама, я поговорю с ней сам. Всё будет хорошо.
Он взял у Маши телефон и пошёл с ним в коридор. Маша стояла с мокрой тряпкой в руках, смотрела в пустую тарелку мужа и чувствовала, как где-то глубоко внутри зарождается тяжесть. Это уже не первый случай. Полгода назад свекровь просила денег на замену кровли, до этого — на забор.
Маша тогда помогла. Перевела двадцать тысяч, потом ещё тридцать. Обещали вернуть. Никто не вернул. А потом сказали, что не принято в семье считать, кто кому и сколько должен. "Свои ж люди!"
В тот вечер разговор с Семёном был коротким. Он сказал, что «это важно», что «она всего один раз просит», что «всё для родителей». Маша не спорила. Просто сказала, что подумает. Её не устраивал не сам факт помощи — а то, как это подавалось: не просьбой, а как будто обязанностью.
На следующее утро она проснулась в пустой кровати — Семёна не было. На столе лежала записка: «Уехал к маме, будем считать смету».
Маша смотрела на эти слова долго. Ничего в них не было грубого, ни обид, ни упрёков. Просто свершившийся факт. Он не спросил, не предложил вместе обсудить. Просто поехал. Без неё.
Она встала, поставила чайник. На автомате включила ноутбук, но на письма не ответила — взгляд рассеянно бегал по экрану, а в голове стояла глухая тишина. Где-то ближе к полудню пришло сообщение от Семёна:
"Мамина кухня обойдётся в 280, плюс работа, около 50. Скинемся?"
Без приветствия. Без "как ты?". Как будто речь о покупке велосипеда в складчину.
Маша медленно набрала:
"Я подумаю."
Ответа не последовало. Весь день был пустым. Вечером Семён не пришёл. Ни на следующий, ни через день. Только в понедельник вечером, когда Маша уже приняла душ и лежала с ноутбуком в кровати, раздался щелчок, ключ в замке.
Он вошёл, будто ничего не случилось. Принёс пластиковый пакет с пирожками от мамы, поставил в холодильник, разделся, подошёл к ней.
— Ты чего такая хмурая?
— А ты?
— Что я?
— Уехал без слов. Пишешь мне, как будто я касса, а не жена.
Семён нахмурился.
— Начинается. Это же не просто кухня, это мой дом. Родители. Я хочу, чтобы у них всё было хорошо.
— За мой счёт?
— Да не за твой. Я тоже собираюсь вложиться.
Маша села.
— Чем? Ты сам говоришь, что с заказами туго. Половину месяца сидел без работы. Где возьмёшь деньги?
Он отвернулся, пошёл на кухню, долго молчал, потом ответил из-за стены:
— Ну... может, ты пока заплатишь. А потом, когда пойдут проекты…
— А если не пойдут?
— Значит, ты просто не хочешь помочь, — буркнул он. — Так бы и сказала.
Маша встала.
— Помощь — это когда просят. А не когда ставят перед фактом и присылают смету.
Он пожал плечами.
— Ладно, не хочешь — не надо. Обойдёмся.
— Но ты уже пообещал, да?
Он не ответил.
Всю неделю между ними стояла тишина. Он приходил поздно, иногда ночевал у родителей. Она работала, избегала разговоров. К пятнице Маша собралась с духом и всё-таки спросила:
— Ты объясни мне честно. Ты правда думаешь, что я обязана платить за ремонт в доме твоей матери?
Семён посмотрел на неё как на непонятного ребёнка.
— Маш, ты относишься к моим родителям как к чужим. А они — семья. Мама мне жизнь дала. Воспитала. А ты даже помочь не хочешь. Просто по человечески тебе их не жалко.
— Я не хочу быть спонсором чужих фантазий. Не хочу платить за чужие шкафы, которые мне даже не показали. Я просто хочу, чтобы мы обсуждали такие вещи вдвоём.
— Ты жадная, — вдруг бросил он.
Она замерла.
— Повтори.
— Ты всё время с этим лицом… как будто тебе в дом кто-то ворвался. А это мои родители. Моя семья! Они нуждаются. А ты жмёшь деньги, будто я у тебя из кошелька тяну. Знаешь, сколько у тебя на счёте? Я видел. Больше трёхсот. А мама на пенсию живёт.
— Ты видел мой счёт?
Он отвёл глаза.
— Случайно. Ты оставила открытую вкладку. И да, я считаю, что ты могла бы выделить деньги. Хоть раз по-настоящему проявить участие.
Маша не ответила. Только развернулась и пошла на балкон. Не потому что хотела плакать — нет. Просто нужно было переждать, пока не вырвется что-то резкое. Пока не скажет то, о чём потом пожалеет.
А жаль. Потому что, как она поняла позже — пожалела бы не о словах.
В ту ночь Маша не спала. Лежала, уставившись в потолок, и в голове крутилось одно: "жадная". Слово прилипло, как липкая лента — не больно, но гадко. Она вспоминала, как в первые месяцы после свадьбы готовила выпечку на каждый визит свекрови, как заказывала лекарства отцу Семёна, как платила за дачу, на которую сама ни разу не ездила. Она не считала всё это благодеяниями — просто делала. Потому что семья. Потому что верила: отношения — это взаимность.
Но когда она перестала платить — её перестали считать своей. В этой семье любовь измеряется только суммой на карточке. А так быть не должно.
На следующий день Маша всё же решила поговорить с Ниной Павловной напрямую. Без Семёна. Без посредников. Она набрала номер свикрови.
— Нина Павловна, здравствуйте. Хотела бы прояснить ситуацию с ремонтом.
Свекровь помолчала, потом холодно ответила:
— Всё уже понятно, Машенька. Ты не хочешь помогать — твое право.
— Это не совсем так. Просто я хотела, чтобы мы обсуждали такие вещи заранее. А не когда всё уже решено.
— У нас семья, — резко оборвала та. — А ты, выходит, мимо проходишь. Семён сказал, что ты зарабатываешь хорошо. А я сорок лет вкалывала, теперь не могу себе позволить даже нормальную кухню?
— Позволить можно. Просто не за чужой счёт.
— Чужой? — переспросила свекровь. — Вот теперь всё ясно. Ты считаешь нас чужими.
Маша хотела возразить. Объяснить, что она не против помощи, но против шантажа. Но в трубке уже слышались короткие гудки.
Вечером домой вернулся Семён. Был молчалив, раздражён. Снял куртку, бросил на стул, не поздоровался.
— Мама плакала, — сказал, глядя в пол. — Ты её оскорбила.
— Я просто сказала, что не могу дать деньги.
— Она тебе как вторая мать. А ты ведёшь себя, как чужая.
— Потому что она меня такой и считает, — тихо ответила Маша. — Как только я отказалась платить — всё, любовь закончилась.
— Не выдумывай, — отмахнулся он. — Она просто расстроилась.
— А ты?
Он посмотрел на неё и, кажется, впервые не смог спрятать раздражения.
— Я не узнаю тебя, Маша. Раньше ты была добрее. Щедрее. Тебя не заботило, сколько стоит помощь.
— Меня и сейчас не заботит. Если это помощь. А не навязанная обязанность.
— Знаешь что, — он отступил к двери. — Если ты не хочешь быть частью моей семьи, то и не будь. Мы с мамой сами справимся.
— Ты правда сейчас делишь нас? Твою семью — и меня?
— А что мне остаётся?
Он хлопнул дверью. И не вернулся. Ни на следующий день, ни через два. Только на четвёртые сутки пришло короткое сообщение: «Думаю, нам надо отдохнуть друг от друга». Без точки. Без «прости» или «поговорим потом». Просто — как служебная записка от человека, с которым делили постель, планы и холодильник.
Маша не плакала. Не сжимала в руках телефон, не перечитывала сообщение. Она просто встала, вымыла посуду, открыла ноутбук — и продолжила работать. Писала текст для сайта о товарах для новосёлов. Забавно: они с Семёном сами так и не стали новосёлами. Всё было «на потом». Потом, когда накопят. Когда свекровь перестанет болеть. Когда поднимется мастерская. Когда, когда, когда... А пока — съёмная двушка и список долгов, где её имя звучало чаще, чем хотелось.
В выходные приехала её мама. Привезла медовик домашний и какой-то уют, который разлился по квартире сразу, как только она переступила порог. Посидели на кухне. Маша рассказала всё, без приукрашиваний.
— Дочка, — сказала мама, обняв её. — Я не хочу, чтобы ты одна тащила чужую семью. Если муж не рядом, когда трудно — он не муж. А если мать мужа ставит тебе условия — она не родня. Семья — это не те, кто тебе выписывает смету. Это те, кто греет руки рядом, даже если дома холодно.
После маминого отъезда Маша написала Семёну:
«Я не считаю себя виноватой. Я не отказываюсь помогать, но я не банк. И не молчаливый кошелёк. Если ты считаешь, что твоя семья — это только мама с отцом, а не мы с тобой, значит, у нас разное понимание брака. Возвращаться в такую модель — не хочу.»
Ответа не было. Он и не понадобился.
Через месяц Семён сам написал заявление на развод. Без скандала. Без угроз. С предложением «мирного урегулирования». Он не претендовал ни на вещи, ни на накопления. Видимо, понял: не выйдет.
Она не чувствовала себя одинокой, потерянной, наоборот стало легче дышать. Без постоянных разговоров о «маме, которой надо помочь». Без чувства вины за то, что она думает о будущем. Без тревоги, что снова кому-то чего-то не додала.
Однажды, разбирая коробку с бумагами, она нашла старую, зелёную папку с цифрами. Там был план, составленный ими с Семёном: «накопить на первый взнос». Они даже вели таблицу — когда, сколько откладывают. И на обороте страницы стояла строчка от руки: «На ремонт мамы — срочно».
Маша закрыла папку. Отложила её в ящик. И достала блокнот. С чистого листа. Написала сверху: «Квартира. Только моя.»
И в этом не было жадности. Только выбор. Себя — вместо чужих ожиданий.