Ане всегда казалось, что в их жизни всё идёт не слишком гладко, но вполне терпимо. Они с Игорем прожили вместе шесть лет, был у них сын — Саша. Сначала ютились в съёмном жилье, потом переехали в двухкомнатную квартиру Игоря. Вернее, как говорил он, — квартира была его и матери, «наследство от отца». Анна тогда не возражала. Ей было важнее, что у ребёнка появился свой угол.
Квартира находилась в старом районе — низкие потолки, скрипучие полы, стены, которые слышат всё. Но Аня постепенно обустроила уют. Детская кроватка, книжная полка, шторы в клетку, старенький стол с кружевной салфеткой — всё было на своих местах. По выходным она любила заниматься уборкой, представляя, что когда-нибудь у них будет своё жильё. Но пока — здесь. Главное, что рядом Игорь и сын.
Первое время свекровь — Галина Степановна — появлялась редко. Жила отдельно, приезжала с банками варенья и советами по воспитанию, от которых у Ани порой поднималась бровь. Но она молчала. Игорь просил: «Ну потерпи, она же одна». И Аня терпела. Всё-таки мать.
Но в последнее время Галина Степановна стала задерживаться. Сначала — на ночь. Потом — на выходные. А потом внезапно заявила, что ей «тяжело одной», и она решила перебраться поближе к сыну.
— Вы ж семья, вы ж мои, — сказала она однажды, раскладывая свои вещи по ящикам в коридоре. — Где мне ещё быть, как не рядом с вами?
Аня тогда не нашла слов. Сказала Игорю, что это ненадолго, ведь у его матери своя квартира. Но тот только развёл руками.
— Ей там тяжело. Соседи шумят, лестница крутая. Дай немного времени, всё устаканится.
Прошло два месяца. Вещей Галины Степановны становилось всё больше. В спальне появился её платяной шкаф. В прихожей — набор обуви. На кухне — кастрюли, которыми никто не пользовался, кроме неё. И вместе с вещами в квартире поселился холод.
Галина Степановна не кричала. Она действовала мягче. Ставила Аню на место словами вроде: «Материнский взгляд всегда точнее», «Я знаю, как для сына будет лучше». Иногда говорила Сашке: «Ты у бабушки посиди, а мама пусть отдохнёт». Но в этих словах сквозило что-то чужое. Словно Аня — временная.
Однажды вечером, когда Аня укладывала Сашу, Галина Степановна вошла в комнату без стука.
— Он криво лежит, подушка высоковата, — заметила она. — Надо по-другому.
Аня хотела сказать, что сын спит спокойно, не жалуется, но вместо этого поправила подушку, молча.
— Вот так, — кивнула свекровь, выходя. — Хорошая мать слушает, а не спорит.
Аня сидела рядом с кроватью сына и смотрела в одну точку. У неё впервые появилось странное ощущение: будто в её собственной жизни она стала гостьей.
На следующий день всё стало ещё яснее. Галина Степановна накрыла стол, пригласила соседку — женщину с первого этажа, с которой раньше почти не общалась. И за разговорами вдруг заметила:
— Мы тут решили, что Аня с Сашей, может, пока к её родителям поехали. Весна, свежий воздух, а тут и ремонт на носу. Всё же квартира у Игоря, мужская. Надо приводить в порядок.
Аня поперхнулась.
— Простите, кто «мы»?
Галина Степановна сделала вид, что не слышит.
— Я за то, чтобы всё было честно. Молодые уезжают, ремонт делаем. А потом как будет — посмотрим. Игорь должен сам всё решить.
Соседка многозначительно кивала.
Анна встала, не дожидаясь конца разговора. Позже вечером она сказала Игорю:
— Твоя мать намекает, что я должна уехать с Сашей. Это вообще как понимать?
Он молчал. Потом выдавил:
— Ей тяжело. Она считает, что ты ей не доверяешь. Что ей не место здесь.
Аня засмеялась — тихо, нервно.
— Это она считает, что мне не место здесь.
Игорь не ответил. И это молчание было самым страшным.
Анна поняла: он уже всё для себя решил, просто не решился озвучить. Он предпочитал, чтобы неприятные вещи проговаривала за него мать. Чтобы ответственность не лежала на нём — ни за квартиру, ни за чувства, ни за жену с ребёнком.
На следующее утро Галина Степановна вела себя особенно радушно. Сашу с утра накормила блинами, даже включила мультики, а к Анне подошла с видом благодетельницы:
— Я подумала, Анечка, ты ведь в декрете всё равно. Может, тебе будет комфортнее пока пожить у родителей? Всё же мужчины — шумные. Тут ремонт запланирован, строительная пыль, ребенку вредно. А там тебе будет спокойнее.
Анна взглянула на неё спокойно.
— У моих нет свободной комнаты. Да и не собираюсь я никуда ехать.
— Ну ты не эгоистка же, — улыбнулась свекровь. — Всё ради ребёнка. Не будь упрямой.
У Анны дрогнули пальцы, но голос остался ровным:
— Всё ради ребёнка? А где он будет жить, когда вы нас выпишите?
Галина Степановна помолчала, потом осторожно уточнила:
— Кто — вы?
— Квартира же на двоих оформлена, на вас с Игорем. Я ведь в этой квартире только прописана. А теперь вы решили, что мешаю?
— Ну... это ведь Игорина квартира, — развела руками свекровь. — Мы не выгоняем, просто рассуждаем. Всё в будущем. Я его мать, я должна думать наперёд. А ты, ты ведь молодая, у тебя всё впереди...
Она вдруг замолчала, увидев, как у Анны дрогнул подбородок. Та больше не слушала.
В этот же день Анна отвела сына к подруге и поехала на работу Игоря. Он вышел из кабинета с усталым видом, но, увидев Анну, слегка побледнел.
— Я поговорила с твоей матерью, — начала она спокойно. — Она не просит, она требует. Чтобы мы ушли. И она надеется, что ты выпишешь меня с Сашей.
— Это не совсем так, — замялся он. — Она волнуется за меня, за квартиру...
— За тебя? Или за квадратные метры?
Игорь отвёл взгляд.
— Это квартира моего отца, Ань. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнула Анна. — А Саша чей? И я? Ты ведь обещал, что это наш дом.
Он ничего не сказал. Только потёр виски и произнёс:
— Давай обсудим это вечером, ладно?
Но вечером обсуждение не состоялось. Игорь пришёл поздно, сказал, что устал. А на утро ушёл рано.
Следующие несколько дней были тревожным затишьем. Анна старалась вести себя как обычно — готовила, водила Сашу на прогулку, стирала вещи, но всё делала как будто сквозь стекло. Она знала — её судьбу уже решают за её спиной.
Однажды она застала свекровь в разговоре по телефону. Та стояла в прихожей, говорила быстро и возбуждённо:
— Да-да, я уточнила. Если ребёнок несовершеннолетний, то отдельно подаётся заявление. Но Игорь — собственник, и он может... Нет, нет, у неё нет доли. Просто прописана. Конечно, всё законно.
Анна стояла тихо у стены, не дыша. Это было даже не удар — скорее, подтверждение её худших догадок.
В тот вечер она снова поговорила с мужем.
— Скажи мне прямо. Ты хочешь, чтобы я с ребёнком уехала?
Он долго смотрел в пол. Потом произнёс:
— Нам всем будет проще.
— Кому — всем?
— Маме. Мне. И тебе тоже. Без конфликтов, без нервов. Всё можно решить спокойно. Ты же не на улицу пойдёшь — к своим родителям. Саша маленький, ему везде будет хорошо. Они и с ребенком помогут, а ты можешь на работу выйти.
Анна почувствовала, как внутри неё что-то замкнулось. Как будто выключился рубильник. Она кивнула.
— Хорошо. Выписывайте нас. Раз мы теперь обуза.
— Правда согласна? — удивился он. — Спасибо тебе. Спасибо, что понимаешь.
Она сдержала улыбку. Не от облегчения — от горечи.
На следующее утро она разбудила Сашу, одела, собрала рюкзак с его игрушками и одеждой. На кухне оставила записку: «Не переживай. Я не мешаю».
Потом вызвала такси. И уехала.
Она не плакала. Саша крепко уснул на заднем сиденье, прижавшись к ней. За окном мелькали фонари, а в голове глухо стучало: «Не мешаю… Не мешаю…»
Анна уехала к тёте в соседний район. Родители жили далеко, а возвращаться туда, где прошло детство, не хотелось вот так, родители будто видели эту семью насквозь - не одобрили брак . Тётя Лида приняла их без лишних слов, укутала Сашку, расстелила постель. Анне показалось, что впервые за долгое время она может выдохнуть.
На третий день позвонил Игорь.
— Я подал заявление. Придёт уведомление — нужно будет расписаться.
Она молчала.
— Ты не злишься?
— Нет.
— Мама говорит, так будет правильно. Всё честно.
Она усмехнулась.
— Честно? А ты знаешь, что у твоей мамы есть квартира? Просторная, двухкомнатная. Там даже ремонт свежее, чем у нас.
Он замялся:
— Там соседка ненормальная. Кричит, стучит, мусор разбрасывает. Мама боится там одна находиться. Ей действительно тяжело.
Анна не ответила. Только подумала: «А не легче ли было поселить нас с ребёнком в её квартире?»
Но ответа не требовалось. Всё было очевидно. Галина Степановна не просто боялась одиночества. Она боялась утратить контроль. Если бы сын с семьёй жил у неё — она могла бы руководить. А в их квартире она была гостьей. В чужом доме. И потому решила превратить его в свой.
Свою квартиру она теперь держала как запасной аэродром. Вдруг не сложится, вдруг Игорь женится снова, вдруг не понравится невестка. А здесь — уже всё готово. Удобно.
С внуком у неё отношения тоже не сложились. С самого начала она называла Сашку «непохожим». Всё делала с оглядкой: «А кто у него в роду такой упрямый?», «Откуда у него эта замкнутость?» — и всегда с ноткой отчуждённости. Она хотела внука, но не такого. Ей нужен был мальчик, который по команде бросается в объятия, целует ручки, зовёт бабушкой с придыханием. А Сашка был тихий, вдумчивый, не любил сюсюканья. И потому, кажется, раздражал.
— Вы неправильно его воспитываете, — не раз говорила она. — Мальчик должен быть бойкий, громкий. А он всё больше как девочка.
Анна стискивала зубы. Она знала — дело не в ребёнке. Просто Галина Степановна не признавала ничего, что не укладывалось в её привычные рамки.
Когда через пару недель пришло заказное письмо, Анна сходила в паспортный стол. Подписала. В графе «причина снятия с регистрации» значилось: «добровольно, по заявлению собственника».
На выходе из здания она села на скамейку и долго смотрела на бумагу. Это был конец. Юридически — просто формальность. Эмоционально — нож по живому.
Позже в разговоре с тётей она призналась:
— Больше всего не обидно. А тошно. За то, что верила. Думала — семья.
Тётя только покачала головой.
— Такие, как Галя, семью считают через документы. Кто собственник, кто прописан. А людей — нет. Люди для них приходящие.
Анна нашла работу в редакции — не по специальности, но платили стабильно. Сашу устроили в детский сад. Жизнь начала выпрямляться. Не быстро, но уверенно.
Однажды вечером ей позвонил Игорь. Голос был напряжённый:
— Слушай, я хотел узнать… Ты собираешься подавать на раздел имущества при разводе?
— Нет, — спокойно ответила она. — У меня в этой квартире ничего не было. Ни доли, ни прав. Всё по-вашему — «честно».
Он промолчал.
Потом спросил тихо:
— Сашу можно увидеть?
Анна кивнула, хотя он этого не видел.
— Можно. Только ты реши сам: хочешь ты быть отцом — или сыном своей мамы.
Прошло полгода. Анна сняла небольшую квартиру рядом с работой. Жильё было скромным — обои местами отходили, в ванной капал кран. Она впервые чувствовала: никто не заглянет без стука, не скажет, что «прописана временно», не намекнёт, что мешает. Саша подрос, пошёл в подготовительную группу.
Игорь навещал сына раз в месяц. Приходил с подарками, иногда брал в кино. Вёл себя отстранённо, будто всё ещё надеялся, что ситуация развернётся в обратную сторону. Анна не держала зла. Но и не ждала больше ничего.
От Галины Степановны она больше не слышала ни слова. Та обосновалась в квартире с сыном, распоряжалась, как хотела. Говорили, планировала завещание — чтобы всё осталось «в семье».
Анна больше не спорила с судьбой. Она научилась отделять: что можно потерять, а что — нет. Квартира? Прописка? Обидные слова? Всё это приходящее. А вот чувство собственного достоинства, спокойный сон ребёнка, уверенность, что тебя не предадут за пару комнат и квадратов — это дороже.
Иногда она ловила себя на том, что всё-таки благодарна. За урок. За то, что вовремя всё поняла. За то, что ушла — не дожидаясь, пока её выставят. Ушла с ребёнком. С головой, опущенной не вниз, а прямо. С высоко поднятой головой.