Старый альбом
– Бабуль, а что это за коробка? – восьмилетняя Соня заглянула под кровать, где в пыльном углу притаился старый картонный ящик.
Тамара Васильевна вздрогнула. Она и забыла про эту коробку – сколько лет прошло? Двадцать пять? Тридцать?
– Вытаскивай, раз уж нашла, – она подвинула кресло ближе.
Соня с трудом вытянула тяжелую коробку и сдула с нее пыль. Внутри лежали стопки фотоальбомов в потертых кожаных переплетах.
– Сокровища! – глаза девочки загорелись. – Можно посмотреть?
– Можно, – Тамара Васильевна тяжело вздохнула. – Только аккуратно, они старые.
Соня бережно достала верхний альбом и устроилась на ковре. Первые страницы были заполнены черно-белыми снимками: молодые люди на фоне деревянного дома, дети у качелей, семейные застолья.
– А здесь странно, – Соня нахмурилась, разглядывая групповой снимок. – Почему тут как будто дырка?
Тамара Васильевна наклонилась. На пожелтевшей фотографии была запечатлена компания молодежи на фоне новогодней елки. По центру зияло светлое пятно, будто кто-то грубо вырезал фигуру человека.
– И тут тоже! – Соня перевернула страницу. – И здесь! Кто это был?
В альбоме действительно обнаружилось много таких фотографий – со странными пробелами, вырезанными силуэтами, аккуратно замазанными лицами. Тамара Васильевна молчала, разглядывая свои руки, покрытые сеткой морщин. Десятилетия прожитых лет оставили свой след на некогда гладкой коже.
– Это моя мама? – спросила Соня, указывая на очередное белое пятно рядом с молодым мужчиной, держащим на руках ребенка. – Это дедушка и мама маленькая?
– Нет, Сонечка, – Тамара Васильевна погладила внучку по голове. – Это не мама. Это бабушка. Просто ее стерли из всех фотографий.
Тень за кадром
История Веры Николаевны – вычеркнутой бабушки – началась в маленьком селе под Воронежем в 1948 году. Младшая из пяти детей в семье сельского учителя, она с детства выделялась яркостью и непокорностью. Когда остальные боялись высказаться, она говорила в полный голос. Когда другие опускали глаза, она смотрела прямо.
В шестнадцать Вера сбежала в Москву поступать в театральное. Не поступила, но возвращаться не стала – устроилась на фабрику, потом на курсы машинисток, потом секретарем в проектный институт. Там и познакомилась с Борисом – молодым перспективным инженером, недавно окончившим МЭИ.
Роман развивался стремительно – яркий, бурный, страстный. Через полгода расписались, еще через год родилась Ирочка. Казалось бы, счастливая советская семья. Но Вера осталась Верой – прямой, бескомпромиссной, не умеющей молчать.
– Она постоянно спорила, – Тамара Васильевна качала головой, вспоминая. – С начальством, с партийными работниками, даже с соседями. Все ей было не так – то очереди длинные, то в магазинах пусто, то начальство ворует.
– А разве это плохо? – удивилась Соня. – Говорить правду?
– Не всегда, девочка, – вздохнула бабушка. – Особенно тогда, в семидесятые. Сначала ее просто считали чудачкой. Потом начались проблемы – выговоры на работе, отказ в путевке в санаторий, вызовы в партком.
– А дедушка?
– Бориса это пугало. Он делал карьеру, его ценили, прочили в руководство отдела. А тут жена-бунтарка. Просил ее сдерживаться, хотя бы при людях. Она обещала, но надолго ее не хватало.
Тамара Васильевна замолчала, перебирая фотографии. Вот годовалая Ирочка на руках у отца – рядом вырезанный силуэт матери. Вот школьный утренник – и снова пустота там, где должна быть мама.
– Однажды Вера пошла на демонстрацию диссидентов, – тихо продолжила Тамара Васильевна. – Случайно, говорила потом. Просто шла мимо, увидела людей с плакатами и присоединилась.
– И что случилось?
– Их всех забрали. Кого-то отпустили, кого-то арестовали. Веру продержали три дня и отпустили с предупреждением. Но этого хватило. Бориса вызвали на ковер, потребовали «принять меры» и «определиться с политической позицией».
Выбор без выбора
Когда Вера вернулась домой после трехдневного задержания, в квартире было непривычно тихо. Ирочка уже спала. Борис сидел на кухне, перед ним – нетронутая чашка остывшего чая и пепельница с окурками.
– Меня вызывали к Савельеву, – произнес он, не глядя на жену. – Предложили написать характеристику на тебя. Для дела.
– И что ты ответил? – Вера прислонилась к дверному косяку, все тело ныло после казенных стульев и холодной камеры.
– Сказал, что ты просто оказалась рядом. Случайно. – Борис наконец поднял глаза. – Это ведь так, Вера?
Она отвела взгляд.
– Тебя могут уволить с волчьим билетом, – голос Бориса звучал глухо. – Меня понизят или переведут куда-нибудь в Норильск. Мы никогда не получим новую квартиру. А у нас ребенок, Вера.
– А что ты предлагаешь? – она села напротив. – Улыбаться и хлопать, когда вокруг все рушится? Делать вид, что все отлично, когда детям в садике нечего есть? Молчать, когда сажают за анекдоты?
– Я предлагаю думать о семье! – Борис стукнул ладонью по столу, чашка подпрыгнула. – Об Ирочке! Обо мне, в конце концов!
– Выбирай: или я, или твои убеждения! – Борис швырнул ложечку в пустую чашку.
Он не думал, что она действительно выберет. Но Вера молча встала, прошла в спальню и достала с антресолей старый чемодан – тот самый, с которым когда-то приехала в Москву. Сложила немного вещей, потом зашла в детскую, долго смотрела на спящую Ирочку. Поцеловала дочь в лоб и вышла, тихо прикрыв дверь.
– Куда ты? – Борис преградил ей путь в прихожей.
– Ты же сам предложил выбрать, – она смотрела сквозь него. – Я выбрала.
– Ты выбираешь абстрактную свободу вместо родной дочери?
– Нет, – Вера покачала головой. – Я выбираю дать ей шанс вырасти честным человеком.
– Куда она делась? – Соня прижала к груди альбом, словно защищая стертые изображения.
– Сначала жила у подруги. Потом уехала в Ленинград, работала билетершей в кинотеатре. Пыталась забрать Ирочку, но ей не дали – Борис к тому времени уже подал на развод, а его родители, влиятельные люди, позаботились, чтобы «политически неблагонадежной» матери не доверили ребенка.
– Это несправедливо!
– Тогда многое было несправедливо, Сонечка. – Тамара Васильевна осторожно перевернула страницу. – Потом Вера познакомилась с каким-то диссидентом и уехала с ним за границу. В Вену, как мы потом узнали из писем.
– А дедушка? Что он сделал?
– Борис... он выбрал свой путь. Уничтожил все фотографии с Верой, запретил упоминать ее имя. Ирочке сказал, что мама их бросила, уехала к другому мужчине. Вскоре он женился на мне – я работала в том же институте. Мы растили Ирочку вместе.
– И мама думала, что ты – ее настоящая мама?
– Нет, она знала правду. Но со временем смирилась. Борис сделал все, чтобы стереть Веру из нашей жизни – из фотографий, из разговоров, из воспоминаний.
Письма из ниоткуда
Тамара Васильевна встала и подошла к старому серванту. Из дальнего ящика достала стопку конвертов, перевязанных выцветшей лентой.
– Вера писала дочери. Каждый месяц, почти пятнадцать лет. Сначала из Ленинграда, потом из Вены. Письма приходили на адрес соседки, та передавала их мне, а я тайком – Ирочке.
– А дедушка?
– Он не знал. Или делал вид, что не знает. – Тамара Васильевна развязала ленту. – Вера присылала открытки на дни рождения, маленькие подарки к Новому году, фотографии – свои, новой семьи. У нее родился сын там, за границей.
– А потом?
– Потом письма перестали приходить. Мы не знали, что случилось. Может, она перестала писать, устав от односторонней связи – Ирочка ведь не могла ей отвечать, боялась отца. Может, сменила адрес. А может...
Тамара Васильевна не закончила фразу.
– Когда Советский Союз распался, многое изменилось. Борис уже не боялся за свою карьеру, да и системы, от которой он зависел, больше не существовало. Он стал мягче, часто говорил о прошлом. Иногда даже упоминал Веру – впервые за двадцать лет.
– Он жалел?
– Думаю, да. Но было уже поздно. Мы пытались найти ее через консульство, через знакомых. Безрезультатно. След простыл.
Соня осторожно перебирала письма – выцветшие конверты с иностранными марками, открытки с видами европейских городов, тонкие листы, исписанные мелким почерком.
– А мама? Моя мама помнит свою настоящую маму?
– Смутно. Ей было четыре, когда Вера ушла. Образ стерся, остались только фрагменты – запах духов, звук смеха, прикосновение руки.
Память сердца
Соня вернулась к альбому, разглядывая фотографии с белыми пятнами.
– Можно всё исправить? – спросила она. – Вернуть бабушку на фотографии?
– На настоящие – нет. Они безнадежно испорчены. Но можно сделать новые. – Тамара Васильевна подошла к шкафу и достала с верхней полки маленькую шкатулку. – Вот, это сохранилось.
В шкатулке лежали несколько фотографий Веры – совсем молодой девушки с копной вьющихся волос и дерзким взглядом. На обороте одной было написано: "Борису. Навсегда твоя Вера. 1971".
– Я спрятала их, когда Борис уничтожал остальные, – призналась Тамара Васильевна. – Не могла позволить ему стереть ее полностью. Не имела права.
– Но почему? Ты же заняла ее место.
– Именно поэтому, девочка. Я любила Бориса. Любила Ирочку. Но никогда не пыталась заменить ей мать. Просто была рядом, помогала, как могла. И хранила память о настоящей маме – для нее, для тебя.
Соня прижала к груди фотографию неизвестной ей бабушки.
– Она красивая.
– И храбрая. Гораздо храбрее, чем все мы.
– Я хочу узнать о ней больше, – решительно заявила Соня. – Можно прочитать ее письма?
– Конечно, милая. Это теперь и твоя история тоже.
Соня аккуратно сложила фотографии и письма обратно в коробку.
– Бабуль, а может, она еще жива? Может, мы можем ее найти?
Тамара Васильевна посмотрела в окно, где догорал осенний день, окрашивая облака в золотистый цвет.
– Знаешь, в этом мире все возможно. Особенно сейчас, когда границы открыты и есть интернет. Можно попробовать.
– Я хочу попробовать, – Соня решительно кивнула. – Для мамы. И для себя.
Тамара Васильевна обняла внучку. Горло перехватило от нахлынувших чувств, но она сдержала слезы – не время было для плача. Борис не смог стереть Веру из их жизни – ни из фотографий, ни из памяти. Он лишь создал пустоты, которые теперь заполнялись новой надеждой.
Можно ли стереть человека из памяти, если он живёт в сердце?