Тамара медленно помешивала остывший чай, наблюдая, как по поверхности расходятся круги. Муж сидел напротив, привычно уткнувшись в телефон. За окном моросил мелкий осенний дождь.
— Кирилл, — она отложила ложку. — Геннадий звонил сегодня.
Муж поднял глаза от экрана:
— И что он хотел?
— Говорит, хочет приехать. Помириться.
Кирилл усмехнулся:
— Через семь лет? Интересно, с чего вдруг?
— Может, одумался наконец? — Тамара пожала плечами. — Говорит, устал от ссоры.
— Устал он, — Кирилл отложил телефон. — А я, значит, не устал? От его выходок, от его вечных претензий... От того, как он маму до инфаркта довел своими обвинениями.
— Кирюш, прошло столько времени...
— Вот именно! — он стукнул ладонью по столу. — Где он был все эти годы? Когда маме плохо было — где он был? Когда ей операцию делали — где он был? А теперь, видите ли, помириться захотел!
Тамара вздохнула. Эта история тянулась уже семь лет — с того самого дня, когда Геннадий обвинил старшего брата в том, что тот присвоил себе право распоряжаться здоровьем матери.
— Знаешь, — Тамара осторожно подбирала слова, — может, стоит хотя бы выслушать его? Он все-таки твой брат.
— Был братом, — отрезал Кирилл. — Пока не начал поливать меня грязью. Пока не написал на меня жалобу в прокуратуру. Родной брат, Тома! Понимаешь?
Она понимала. Помнила, как Кирилл места себе не находил после того разговора с братом. Как не спал ночами, как похудел, осунулся. Геннадий тогда заявил, что экспериментальное лечение, которое Кирилл выбрал для матери — это преступление. Что брат просто решил сэкономить на традиционной терапии.
— Он даже не попытался вникнуть! — Кирилл вскочил, заходил по кухне. — Прилетел из своей Германии на три дня и начал всех учить! А я полгода консультировался с врачами, искал варианты, читал исследования...
— Я помню, милый.
— Он же даже денег не предложил! Только критиковал мой выбор. А потом еще и заявление накатал...
Тамара помнила и это — как следователь приходил, задавал вопросы. Как соседи шептались. Как плакала свекровь, умоляя сыновей помириться.
— А сейчас что изменилось? — Кирилл упал на стул. — Лечение помогло, мама поправилась. Где его извинения все эти годы?
— Может, ему было стыдно?
— Стыдно? — Кирилл горько рассмеялся. — Генке? Да он никогда в жизни не признавал своих ошибок! Помнишь, как в детстве было? Всегда я виноват, он — белый и пушистый.
Тамара помнила рассказы свекрови о детстве сыновей. О том, как младший всегда выходил сухим из воды, как старший прикрывал его шалости. Но сейчас перед ней сидел не тот заботливый старший брат, а глубоко обиженный человек.
***
Через неделю Геннадий все-таки приехал — без предупреждения появился на пороге их квартиры. Тамара открыла дверь и замерла: перед ней стоял незнакомый мужчина. Седина на висках, морщины вокруг глаз, потухший взгляд. Куда делся тот самоуверенный красавец, которого она помнила?
— Привет, Тома, — голос тоже изменился, стал глуше.
— Здравствуй, Гена. Проходи.
Он переминался в прихожей, неловко держа в руках пакет с гостинцами:
— Кирилл дома?
— На работе еще. Будет через час.
— Может, я попозже зайду?
— Проходи уже, — она забрала у него пакет. — Чай будешь?
На кухне Геннадий долго молчал, рассматривая знакомые стены, старую люстру, календарь на холодильнике.
— Все такое же, — наконец произнес он. — Только герани на окне не хватает.
— Она замерзла прошлой зимой.
— Жаль. Мама любила эту герань.
— Да, любила.
Снова повисло молчание. Тамара разливала чай, искоса поглядывая на деверя. Постарел, осунулся. И куда делась его фирменная ухмылка?
— Как там, в Германии? — спросила она, чтобы нарушить тишину.
— Нормально, — он пожал плечами. — Работаю. Живу.
— Женился?
— Нет. Не до того было.
Она хотела спросить — до чего, но в этот момент щелкнул замок входной двери. Геннадий вздрогнул, выпрямился.
Кирилл застыл в дверях кухни. Братья смотрели друг на друга, и Тамара физически ощущала напряжение, звеневшее между ними.
— Здравствуй, братишка, — тихо сказал Геннадий.
Кирилл молчал. Только желваки ходили на скулах.
— Я пришел извиниться.
— Через семь лет? — Кирилл усмехнулся. — Что случилось? Совесть проснулась?
— Можно и так сказать.
— И как долго она будет бодрствовать? — Кирилл прошел к столу, сел, демонстративно отвернувшись от брата. — До следующего приступа паранойи?
Геннадий сжал чашку:
— Я был неправ. Полностью неправ. И... я все эти годы не мог себе простить.
— Себе? — Кирилл резко повернулся к нему. — А мне? Маме? Ты хоть представляешь, каково ей было?
— Представляю. Теперь представляю.
В его голосе было что-то такое, что заставило Тамару насторожиться. Что-то надломленное.
— Знаешь, — Геннадий провел пальцем по краю чашки, — я ведь сам через это прошел. Три года назад. Только мне некому было помочь.
— О чем ты?
— Та же болезнь, что у мамы. Те же симптомы. И я... я вспомнил все, что ты говорил тогда. Про экспериментальное лечение. Про новые методики.
Кирилл застыл:
— И что?
— Немецкие врачи предложили стандартную терапию. А я... я искал то лечение, которое ты нашел для мамы. Но в Германии его не проводят. Представляешь? — он невесело усмехнулся. — Я даже в Россию хотел вернуться. Но гордость не позволила.
— И как ты?..
— Нормально. Вылечили по старинке. Только восстановление было тяжелее, чем у мамы.
Тамара переводила взгляд с одного на другого. Кирилл словно окаменел, только пальцы подрагивали на столешнице.
— Почему не позвонил? — наконец выдавил он.
— А что я должен был сказать? «Привет, брат, помнишь, как я тебя грязью поливал? Так вот, помоги мне теперь»?
— Должен был.
— Знаю, — Геннадий опустил голову. — Теперь знаю. Только время уже упущено.
Они замолчали. За окном стемнело, и отражения братьев наложились на оконное стекло — такие похожие и такие разные.
— Знаешь, что самое паршивое? — вдруг спросил Геннадий. — Когда я лежал в клинике, мне все время казалось, что ты рядом. Что сейчас войдешь, скажешь что-нибудь дурацкое, как в детстве...
— Например? — голос Кирилла чуть смягчился.
— Ну, помнишь, как ты меня в больнице навещал, когда мне аппендицит вырезали? Рассказывал, что врачи забыли внутри игрушечную машинку, и теперь она будет внутри меня ездить...
Кирилл фыркнул:
— А ты поверил. И требовал рентген сделать.
— Конечно поверил! Мне десять лет было, а ты всегда так убедительно врал.
— Не врал, а фантазировал, — поправил Кирилл. И вдруг спросил: — А почему сейчас приехал? Почему не раньше?
Геннадий помолчал, собираясь с мыслями:
— Ну, когда в одиночку через такое проходишь... Начинаешь многое понимать. О семье. О поддержке. О том, как глупо разбрасываться близкими людьми.
— И только поэтому?
— Нет, — Геннадий поднял глаза на брата. — Еще потому, что устал притворяться, что у меня нет семьи. Устал каждый раз вздрагивать, когда в новостях что-то про Россию говорят. Устал просыпаться по ночам и думать — а вдруг с мамой что-то случится, а я даже не узнаю?
Тамара тихонько встала:
— Пойду чайник поставлю.
Но никто из братьев даже не заметил её ухода. Они смотрели друг на друга, словно заново узнавая.
— И я устал делать вид, что у меня нет брата, — наконец произнес Кирилл. — Знаешь, сколько раз я порывался позвонить? Особенно когда что-то случалось — хорошее или плохое.
— И почему не позвонил?
— А ты как думаешь? — Кирилл качнул головой. — Гордость. Обида. Злость. Все в кучу.
— Мы всегда были упрямыми ослами.
— Говори за себя! — Кирилл усмехнулся. — Я просто принципиальный.
Тамара, стоя у плиты, улыбнулась. Она помнила эту интонацию — так они пикировались раньше, до той страшной ссоры.
— Кстати, — Геннадий полез в карман, — я тут кое-что привез. Нашел недавно, разбирая старые вещи.
Он достал потрепанную фотографию. Кирилл взял ее, всмотрелся:
— Это же...
— Ага. Наша первая рыбалка с отцом. Помнишь, как ты тогда щуку поймал?
— Еще бы! А ты заявил, что это твоя, потому что удочку мне ты дал.
— Ну, технически...
— Семь лет тебе было! Какие технически?
Они рассмеялись — неуверенно, словно пробуя звук на вкус. И что-то переломилось, растаяло между ними.
***
Прошло три месяца. Тамара накрывала на стол — Геннадий снова прилетел в Москву, теперь уже с документами на длительное пребывание.
— Я им так и сказал — либо открываем филиал в России, либо ищите другого регионального директора, — рассказывал он, помогая расставлять тарелки. — Представляешь, согласились!
— Еще бы не согласились, — хмыкнул Кирилл. — Ты же и профессионал классный. А теперь еще весь такой правильный, совестливый...
— Не язви, — Геннадий шутливо толкнул брата плечом. — Просто... соскучился я. По всему этому.
— По маминым пирогам?
— И по ним тоже. Кстати, она обещала сегодня свой фирменный испечь.
Тамара наблюдала за ними украдкой. Что-то изменилось в их отношениях после примирения. Исчезла прежняя конкуренция, ушло желание подколоть побольнее. Теперь они словно наверстывали упущенное, жадно делясь новостями, планами, воспоминаниями.
— Помнишь, — Геннадий расставлял приборы, — как мы с тобой на спор пытались пирог испечь? Когда мама в санатории была?
— Еще бы не помнить! Ты же перепутал соду с солью.
— Зато красивый получился!
— Красивый, но несъедобный.
Звонок в дверь прервал их перепалку. Пришла мама — помолодевшая, похорошевшая, с тем самым обещанным пирогом.
— Мальчики мои, — она по очереди обняла сыновей. — Как же хорошо, когда вы оба дома!
Тамара смахнула набежавшую слезу. Столько лет этого не было — семейных посиделок, добрых шуток, теплых объятий. Столько лет холода и отчуждения.
— Ну что, — Геннадий поднял бокал с соком. — За семью?
— За семью, — откликнулся Кирилл. — И за то, чтобы больше никогда...
— Никогда, — твердо сказал Геннадий. — Я обещаю.
Они помолчали, прислушиваясь к звону стекла.
— Ген, — вдруг сказал Кирилл, — я тут подумал... Может, нам совместный проект замутить? У тебя — связи в Европе, у меня — тут...
Геннадий прищурился:
— А что, идея. Только учти — я теперь дотошный стал. Все документы по десять раз проверяю.
— Да уж, — усмехнулся Кирилл. — Натерпелся небось от немецкой бюрократии?
— Не то слово! Знаешь, как они там...
Тамара встретилась глазами со свекровью. Та улыбнулась и беззвучно произнесла: «Спасибо». За что? За то, что не вмешивалась, когда братья мирились? За то, что все эти годы не давала Кириллу окончательно ожесточиться? За то, что верила — рано или поздно все наладится?
— Мам, — Геннадий вдруг стал серьёзным. — Я тут подумал... может, мне квартиру здесь купить? Недалеко от вас?
— Правда? — просияла мать. — Ты останешься?
— Ну, буду между Москвой и Франкфуртом летать. Но база теперь здесь.
— Только учти, — встрял Кирилл, — если что случится — теперь я не дам тебе сбежать. Привяжу к батарее и буду лечить по своим методикам.
— Договорились, — Геннадий протянул руку. — Честное пионерское!
— Какой ты пионер? Ты даже октябренком не был — развал Союза застал!
— Зато ты у нас пионер со стажем. До сих пор галстук храню, который ты мне подарил.
— Да ладно! — Кирилл недоверчиво покачал головой. — Тот красный, застиранный?
— Именно. Он у меня талисманом был все эти годы.
Тамара увидела, как дрогнуло лицо мужа. Как он быстро отвернулся, пряча повлажневшие глаза.
— Генка, — тихо сказал Кирилл, — я ведь тоже все хранил. Все твои открытки, фотографии...
— В коробке из-под обуви, на антресолях?
— А ты откуда...
— Я же твой брат. Я знаю все твои тайники с детства.
Они замолчали, глядя друг на друга. И столько всего читалось в этих взглядах — боль прошедших лет, радость встречи, надежда на будущее.
— Мальчики, — мать погладила их по рукам, — главное — вы снова вместе.
— Да, мам, — Геннадий сжал ее ладонь. — Теперь — точно вместе.
Тамара смотрела на них и думала — какими же глупыми они все были. Семь лет порознь. Семь лет обиды и горечи. А могли бы... Но что теперь говорить о прошлом? Главное — они нашли дорогу друг к другу. Пусть через боль, через гордость, через собственные ошибки — но нашли.
За окном падал снег — мягкий, пушистый, укрывающий город белым покрывалом. Старый год заканчивался, унося с собой последние отголоски давней ссоры. А впереди было столько всего — планов, надежд, возможностей. И главное — теперь они снова были семьей. Настоящей, крепкой, способной пережить любые бури.
— За новый этап? — предложил Геннадий.
— За новый этап, — согласился Кирилл. — И за то, чтобы никогда больше...
— Никогда, — эхом откликнулись все.
А снег все падал и падал, стирая грани между прошлым и будущим, между болью и радостью, между «я» и «мы». И в этом снегопаде таяли последние остатки старых обид, освобождая место для новой жизни. Жизни, в которой они наконец-то были вместе.
Конец.
🎀Подписывайтесь на канал💕