Лариса вытирала очередной стол, когда дверь кафе распахнулась с таким энтузиазмом, что колокольчик над входом задрожал в панике. Михаил. С букетом белых роз — тех самых, что она когда-то назвала красивыми, ещё в самом начале их отношений.
— Ларочка! — он сиял, как школьник, получивший пятёрку по математике. — Я сделал это!
Она замерла, держа в руках мокрую тряпку. Сердце ухнуло куда-то вниз, в область желудка.
— Что... что ты сделал? — голос звучал странно, словно она говорила через вату.
— Подал заявление в ЗАГС! — Михаил шагнул к ней, протягивая цветы. — Мы поженимся через месяц! Представляешь? Я даже дату красивую выбрал — пятнадцатое число.
Букет повис в воздухе между ними. Она смотрела на белые лепестки и вдруг почувствовала, как холод подкрадывается к позвоночнику. Странный, знакомый холод. Тот самый, что приходил к ней по ночам после развода, когда она лежала в пустой постели и думала: "Никогда больше. Никогда не буду зависеть от чужих решений".
— Михаил, — она наконец взяла цветы, но руки дрожали. — А ты... ты не подумал со мной посоветоваться?
— Но мы же говорили об этом! — его улыбка чуть померкла. — Ты сама сказала, что хочешь быть моей женой.
Говорила. Конечно, говорила. В тёплые вечера, когда он гладил её волосы и всё казалось таким простым. Но между "хочу когда-нибудь" и "заявление уже подано" лежала целая пропасть.
— Да, но... — она попыталась улыбнуться, но получилось что-то кривое. — Просто так неожиданно всё.
В груди что-то сжалось. Старое, давно забытое чувство — словно её жизнь снова начинает течь не по её воле. Как тогда, с первым мужем. Когда решения принимались за неё, а она просто кивала и соглашалась.
— Лара, что с тобой? — Михаил взял её за руки. — Ты же счастлива, правда?
"Счастлива" — она повторила это слово про себя, как заклинание. Должна была быть счастлива. Любит его, ведь любит? Тогда почему внутри поднимается паника, как в лифте во время аварии?
— Конечно, — она выдавила улыбку. — Просто... дай мне время привыкнуть к мысли.
Но время — это было единственное, чего у неё теперь не было.
Бумаги и подписи
Кабинет нотариуса пах канцелярией и чужими проблемами. Лариса сидела на неудобном стуле, рассматривала сертификаты на стенах и пыталась не думать о том, что делает. Вернее, пыталась думать только о том, что это правильно.
— Итак, — пожилая нотариус поправила очки, — дарственная на квартиру в пользу дочери Элины Сергеевны Кузнецовой. Всё верно?
— Да, — Лариса сглотнула. Горло сухое, словно наждачной бумагой потёрли.
Руки лежали на коленях, пальцы сжаты в кулаки. С утра она репетировала этот момент перед зеркалом, убеждала себя: это не о недоверии к Михаилу. Это о том, чтобы у Элинки было своё. Чтобы никто и никогда не смог оставить её дочь без крыши над головой.
— У вас есть вопросы по документу? — нотариус тикала ручкой по столу.
Лариса покачала головой. Вопросы были, но не те, на которые могла ответить женщина в строгом костюме. Например: почему она не может довериться? Почему любовь всегда кажется ей хрупкой, как сахарное печенье — стоит неосторожно сжать, и остаются только крошки?
— Хорошо. Тогда ставьте подпись здесь... и здесь.
Ручка была холодной, буквы получались неровными. "Кузнецова Л.В." — два росчерка, и всё. Квартира больше не её. Точнее, формально не её. По сути, ничего не изменилось — она как жила здесь с дочкой, так и будет жить. Но на бумаге теперь стояло имя Элины.
— Готово, — нотариус убрала документы в папку. — В течение недели зарегистрируем переход права собственности.
На улице был солнечный день. Лариса остановилась у входа в нотариальную контору, достала телефон. Два пропущенных от Михаила. "Как дела? Может, пообедаем вместе?" И второе: "Скучаю".
Она смотрела на эсэмэски и понимала — ответить сейчас не сможет. Голос выдаст. А объяснять, где она была и зачем... Нет, рано ещё. Сначала надо разобраться в себе. Понять, почему в тот момент, когда Михаил говорил о ЗАГСе, первой мыслью было не "как здорово", а "надо защитить Элинку".
Может, потому что защищать — это единственное, что она научилась делать за эти годы после развода.
Недосказанности
Михаил приехал в тот вечер с китайской едой и планами на медовый месяц. Лариса накрывала на стол, пытаясь вести себя как обычно, но руки не слушались — вилки звенели, тарелки стучали громче, чем нужно.
— А что если в Крым поедем? — он раскладывал коробочки с лапшой. — Или в Сочи? Ты ведь море любишь.
— М-м-м, — она кивнула, разливая чай по чашкам. — А может, дождь завтра будет?
— Что?
— Ну, на небе такие тучи были с утра. Не знаю, зонт с собой брать или нет.
Михаил остановился, спагетти повисли на вилке. Смотрел на неё так, словно она начала говорить на китайском.
— Лара, мы о свадьбе говорим.
— Да, конечно. — она отвернулась к окну. — Просто думаю, что завтра на работе мокнуть не хочется.
Тишина легла между ними, как невидимая стена. Михаил отложил вилку, откинулся на спинку стула. Изучал её лицо, и она чувствовала этот взгляд кожей.
— Что происходит? — голос тихий, осторожный. — С того дня, как я принёс цветы, ты какая-то... отстранённая.
Лариса обхватила чашку руками. Чай обжигал пальцы, но это было даже приятно — хоть какие-то ощущения ясные, понятные.
— Ничего не происходит. Просто устаю на работе.
— Мы практически не разговариваем. Ты... избегаешь меня?
Она подняла глаза. Видела в его лице растерянность, боль. И вину — собственную вину, которая давила на плечи. Но рассказать правду означало объяснить про нотариуса. А объяснить про нотариуса означало признать, что она не доверяет. А не доверяет — значит, не любит так, как нужно?
— Миша, я просто... мне нужно время.
— Время на что?
Хороший вопрос. Время на то, чтобы научиться не бояться? Время на то, чтобы поверить, что он не такой, как её бывший муж? Время на то, чтобы понять — можно ли любить и при этом подстраховываться?
— Привыкнуть, — сказала она наконец. — К мысли о замужестве.
Михаил кивнул, но в глазах читалось непонимание. И что-то ещё — первые ноты сомнения. Как тонкий лёд на луже, который вот-вот треснет под ногами.
Правда всплывает наружу
— Мам, а дядя Миша будет жить с нами? — Элинка болтала ногами, сидя на кухне за домашним заданием.
Лариса замерла над сковородкой. Котлеты зашипели громче.
— Почему ты спрашиваешь?
— А то что квартира теперь моя, а у меня разрешения никто не спросил, — дочка хихикнула. — Мне тётя Оксана вчера сказала, что видела тебя у нотариуса на Садовой. Сказала, поздравляю с дарственной.
Лариса выключила плиту. Руки дрожали. Оксана, соседка... Конечно, в этом городе все друг друга знают.
— Элинка, это...
— Мам, я не против! — дочка улыбнулась. — Просто хочу понять, зачем ты квартиру на меня переписала в тот же день, когда дядя Миша про ЗАГС сказал. Странно как-то получается.
В дверь позвонили. Лариса знала — это Михаил. По звуку: два коротких, один длинный. Их условный сигнал. Только зачем условности, если всё и так рушится?
Открыла дверь. Он стоял на пороге с таким лицом, что сразу стало ясно — он в курсе.
— Надо поговорить, — сказал тихо.
— Мам, я к Марине пойду! — Элинка исчезла в своей комнате, хлопнула дверью.
Михаил прошёл в кухню, присел на стул. Молчал. Лариса стояла у окна спиной к нему, смотрела на вечерний двор, где старики играли в домино под фонарём.
— Значит, в тот день, когда я с цветами приезжал, ты была у нотариуса? — голос спокойный, но в нём слышалась сталь. — Переписывала квартиру на дочку?
— Да.
— Почему?
Она обернулась. На его лице не было злости. Было хуже — разочарование. Та самая боль, которая больнее любого крика.
— Я хотела, чтобы у Элинки было своё.
— В день нашей помолвки? — он встал, подошёл к ней. — Лара, ты понимаешь, как это выглядит? Я говорю о свадьбе, а ты в тот же день бежишь защищать имущество от меня. От меня, Лара!
— Не от тебя...
— От кого же? — голос сорвался. — Ты что, думаешь, я жулик какой-то? Что хочу квартиру отобрать у твоей дочери?
Лариса закрыла глаза. Как объяснить то, что сама не понимает до конца? Что страх живёт не в голове, а где-то глубже — в костях, в мышечной памяти?
— Я не думаю, что ты плохой. Просто... я не могу иначе.
— Не можешь доверять?
— Не могу не защищаться.
Он постоял, потом тяжело вздохнул.
— Знаешь что, Лара? Может, нам стоит остановиться. Пока не поздно. Пока мы окончательно не поломали то, что между нами было.
Дверь хлопнула мягко. Лариса осталась одна на кухне, где пахло подгорелыми котлетами и разбитыми надеждами.
Пустота и воспоминания
Три дня. Три дня тишины, которая звенела в ушах громче любого крика. Лариса сидела на диване в пустой гостиной — Элинка у бабушки, сама попросилась, видимо, чувствовала, что мама сейчас как медведица в берлоге, лучше не тревожить.
На столе остывал чай, который она даже не допила. Пила просто чтобы занять руки, чтобы было что делать, кроме как думать. Но мысли всё равно лезли, как сорняки через асфальт.
Вспоминала первого мужа. Как он улыбался, когда они познакомились. Как говорил: "Доверься мне, Ларочка, я о тебе позабочусь". А потом, через пять лет брака, когда она лежала в больнице после тяжёлых родов, он "позаботился" — продал её машину, чтобы купить себе новый компьютер. "Тебе же пока ездить нельзя, — объяснял тогда. — А деньги простаивают".
Тогда она поняла: защищать себя должна сама. Никто другой этого не сделает.
Но Михаил... Михаил не такой. Она знала это головой. Два года они вместе, и он ни разу не попытался ей указывать, что делать. Наоборот — поддерживал, когда она решила поменять работу. Говорил, что гордится её самостоятельностью.
Тогда почему?
Лариса встала, подошла к окну. Во дворе гуляла молодая пара с коляской. Мужчина что-то рассказывал, женщина смеялась. Так просто им, так легко. Наверное, никто из них не просыпается по ночам с мыслью: "А что, если завтра всё изменится?"
Телефон молчал. Михаил не звонил, не писал. И это было правильно. Что он мог сказать? "Прости, что хочу на тебе жениться"? "Прости, что думал, ты мне доверяешь"?
А она что могла ответить? "Прости, что не умею любить без страха"? "Прости, что пыталась защищаться от того, чего ты даже не собирался делать"?
Лариса вернулась на диван, взяла подушку, прижала к груди. Пахла его одеколоном — он иногда здесь ночевал. Раньше это казалось таким естественным. Просыпаться рядом с ним, завтракать вместе, слушать его ворчание на пробки по дороге на работу.
Теперь этого не будет. И виновата она сама. Потому что так и не научилась отличать прошлое от настоящего. Потому что дала страхам решать за неё.
А может быть, потому что просто не умеет быть счастливой. Не верит, что это возможно — жить без подстраховок и запасных планов.
Кофе и откровения
Лариса мыла кофемашину в сотый раз за смену, когда услышала знакомый звук колокольчика. Не подняв головы, знала — это он. Сердце забилось быстрее, но руки продолжали методично протирать детали.
— Привет, — сказал Михаил тихо.
— Привет. — Она так и не подняла глаз. — Кофе будешь?
— Буду.
Как на автомате: молоть зёрна, утрамбовывать, включать пар. Привычные движения успокаивали. Хоть что-то в этом мире оставалось предсказуемым.
Михаил сел за дальний столик, тот самый, где они впервые разговаривали два года назад. Она принесла ему чашку, хотела уйти, но он поймал её за руку.
— Сядь. Пожалуйста.
В кафе было пусто. Вечернее время, когда большинство людей уже дома, а те, кто ещё не дома, предпочитают бары кофейням.
— Я думал, — начал он, отпустив её руку. — Много думал. И понял... я был не прав.
Лариса подняла глаза. Ждала.
— Не в том, что хотел жениться. В том, что не подумал о тебе. О том, что у тебя была другая жизнь до меня. И в ней были причины бояться.
— Миша...
— Дай мне сказать. — Он обхватил чашку руками, как она когда-то. — Я злился, потому что думал: если любишь, значит должна доверять. Без всяких "но" и "если". А это неправильно.
Лариса смотрела на него и чувствовала, как что-то ледяное в груди начинает медленно таять.
— Ты знаешь, о чём я думала в тот день у нотариуса? — спросила она вдруг. — О том, что не хочу, чтобы Элинка когда-нибудь осталась без ничего. Как я осталась.
— Расскажи.
И она рассказала. Про первого мужа, который умел быть обаятельным, когда нужно, и жёстким, когда можно. Про то, как постепенно её мнение переставало что-то значить. Про развод, когда оказалось, что ничего общего у них нет — ни квартиры, ни машины, ни сбережений. Потому что всё было оформлено на него.
— И я поклялась себе, — закончила она, — что больше никогда не буду зависеть от мужчины полностью.
— Понимаю, — сказал Михаил. — И знаешь, что я понял за эти дни? Что доверие — это не про то, чтобы ничего не бояться. А про то, чтобы рассказывать о своих страхах. И я хочу, чтобы ты мне рассказывала. Обо всём.
Лариса улыбнулась впервые за неделю.
— А я хочу научиться доверять не вопреки страхам, а вместе с ними. Это возможно?
— Не знаю, — он взял её руки в свои. — Попробуем выяснить?
У моря
Море шуршало галькой, как старик, перебирающий чётки. Лариса и Михаил сидели на скамейке набережной, держась за руки и попивая кофе из картонных стаканчиков.
— Помнишь, ты говорил про Крым? Про медовый месяц? — Лариса смотрела на горизонт, где небо сливалось с водой в неразличимую синеву.
— Помню.
— А теперь мы просто сидим у моря. Без свадьбы, без планов. И знаешь что странно? Мне хорошо. Впервые за долгое время — просто хорошо.
Михаил сжал её руку чуть крепче.
— Мне тоже. А ведь месяц назад я думал, что если мы не поженимся, то всё потеряет смысл.
— А сейчас?
— А сейчас понимаю: смысл не в штампе. Не в том, чтобы связать тебя обязательствами. А в том, чтобы ты выбирала быть рядом. Каждый день заново.
Волна накатила на пирс, брызги долетели до их ног. Лариса засмеялась и отодвинулась, но Михаил притянул её обратно.
— Не убегай, — сказал он. — Ни от волн, ни от меня.
— Больше не буду, — пообещала она и первый раз за много лет почувствовала: может сдержать это обещание. Не потому что должна, а потому что хочет.
Они сидели, пока солнце не спряталось за горами, а воздух не стал прохладным. Говорили о разном и молчали, когда хотелось молчать. И в этой тишине, в шуме моря и тепле рук было что-то такое правильное, что никаких документов для подтверждения не требовалось.
— Михаил?
— Да?
— А квартиру я всё равно на Элинку не переписываю обратно.
Он рассмеялся.
— И не надо. Пусть у неё будет своё. А мы построим наше.
— Без штампов?
— Пока без штампов. А там видно будет.
Лариса кивнула. Там видно будет. И в первый раз эта неопределённость не пугала, а радовала. Потому что невозможно доверять контракту или документу. Можно доверять только человеку. И выбору, который этот человек делает каждый день. Выбору остаться.