***
На излучине Реки, когда расступаются вековые стволы и расплёскивается перед глазами синева ничем не заслоняемого неба, открывается взгляду обрамлённая лугами и пашнями россыпь домов. Да такая, что сразу ясно: не деревня это прибрежная, не пограничный острог - Град.
За крытыми тёсом, дранкой да соломой приземистыми избами - верхушки теремов над крепким тыном детинца. Вокруг россыпь домов со службами и огородами, склады и амбары. Вот и пристань открылась, лодьи да насады в семь рядов. Торжища кипят народом, не одно и не два – всякий товар своего порядка требует, не положишь мёд рядом с рыбой, и скотине не место рядом с тканым шёлком. Стража на улицах и майданах за порядком следит. Всюду полно горожан и сельских людей. Челядь по делам хозяйским поспешает. И днём, и ночью жизнь бурлит. Торгуются и по рукам бъют, плутуют и крадут, мирятся и дерутся, любятся и бранятся. Много народу живёт в городище, ближних и дальних сёлах, а ещё больше здесь тех, кто идёт широкой речной дорогой, великим торговым путём с Севера на Юг. Много кого приводят боги в этот край, многих и забирают себе здесь: воевод и ярлов, дренгров и храбров, гостей изо всех краёв, вольных людей и челядинцев. Коротка жизнь человеческая. В бою, на торгу и на пашне, в поле, в лесу, а пуще того - на реке берёт смерть свою жатву.
И обступают Град с двух сторон могильные насыпи. Не одна и не две – может, сотня, может, больше, кто же их считал. «Корган» – говорят про такие могилы гости с Булгара. Так и повелось: курганы. Под большими холмами – воины в отделанных шёлком одеждах, с конями и невольницами в серебряных украшениях, бывает – и в лодье по северному обычаю. Под малыми – простой люд, у кого застёжка медная, вот и всё богатство*.
*) Это городище и эти курганы мы сейчас знаем как Гнёздово. Река - Днепр.
×××
Ложатся сумерки на землю, сыростью с реки тянет, а к восходу от городища среди курганов – отсветы огня. Высокий костёр горит, жаркий – не пожалели родственники серебра на сосновые плахи, на масло каменное с низовьев Итиля. Не смерд покидает этот мир, не голь перекатная, нельзя по-другому. Чести не будет. Двумя толстобокими ладожскими насадами пришёл северный гость в Город, и мало не треть от всего привезённого им с собой добра возложена нынче на погребальный костёр.
Над притихшей тризной разносятся гулкие слова северного наречия:
… Правил твёрдо клён доспехов
Моря плуг сквозь лес тюленей,
Но прервали норны пряжу -
Не пройти тропой лососей.
Хмурит брови ясень битвы -
Путь далёк к чертогам Хави,
Сеет грустно Фрейя фибул
Жемчуг глаз на пашню Ньёрда ...
В стихах скальдов простые слова заменялись кеннингами, метафорами. "Ясень битвы", "клён доспехов" - мужчина. "Фрейя фибул" - женщина. "Плуг моря" - корабль. "Лес тюленей", "пашня Ньёрда" - море. "Тропа лососей" - и море, и река.
Хави - одно из имён верховного бога скандинавского пантеона, Одина. Норны - прядут нити человеческих жизней.
××
Замолк скальд. Прогорело жгучее пламя, несущее в облаке страшного запаха душу ввысь, к чертогам сверкающим, к радужному мосту. Подёрнулись серым пеплом угли. Остывают оплывшие куски серебра и бронзы. Собраны горелые кости в широкий горшок с прокалёнными в огне боками. Положена сверху железная гривна с подвесками - символами северных богов. Зашуршали широкие дубовые лопаты, посыпалась на кострище земля, распадаясь холмиком. Как кротовина, на глазах растёт новый курган. Закончили дело землекопы, отошли – туда, где горят другие костры, мирные и добрые, где сколочены низкие столы, где нарастает стук глиняных кружек, звяканье кубков, хвалебные речи.
Около кургана – двое. Поблёскивает пара овальных фибул на женских плечах, да гуляют отсветы костров на бронзе наборного пояса.
- Не хочу так... - катятся слёзы из женских глаз. - Не хочу... будто на обед кому… веками в горшке лежать…
- Хорошо. Подойдёт черёд – выроют тебе домовину, поставят загородь... Уйдёшь на небо в лучшей одежде, блеске серебра,, шелках цветных... Красивая, как во сне…
- Обещаешь?
- Обещаю.
×××
Ясные звёзды по небу. Тёплый ветер по щекам. Свежей смолой тянет от поставленных на траву лавок и столов. Жареным мясом пахнет - другим, домашним. Хлебом душистым пахнет, крепкой брагой. Шумит рядом со свежим курганом тризна.
××
Поглаживают белую девичью руку тёмные, высушенные годами пальцы. Катятся из глаз слёзы, капают. С румяных щёк - на хрустальные бусины, на серебряные подвески. С пергаментного старушечьего лица - на медный неброский крестик.
- Прошёл отец и штормы, и льды... а здесь... на ручейке этом…
- Плачь, милая. Ты плачь. Будет легше.
××
- Т-т-три кувш..шина горушны этой.. три!.. за резану?! С с-сироты?! С-совесть у т-т-тебя есть?!
- Это торговое дело, почтенный. Я продаю – она покупает. Нет динар – нет товар.
Трезвая голова у гостя из Булгара – не велит Пророк пить вина. Трезвый расчёт – некуда было деться неверной, потерявшей отца. О том, что и ему придётся когда-то заплатить, он пока ещё не знает. Да и знал бы свою судьбу вперёд Саид ибн Хасан Булгари – что бы он смог поменять? На всё воля Всевышнего. Маш’Аллах. Кисмат.
О Саиде ибн Хасане Булгари, госте-купце из Волжского Булгара, ещё будет рассказано в другой части этой саги.
××
- Семь десятков вёсен прожил! Сколь морей повидал, сколь шёлку перемерял, серебра отсыпал! Ув-важаю! Выпьем!
- По добру тебе, Богша коваль. Да, жаль старика. Тяжко будет Эрне без него. Выпьем.
Стукнулись боками глиняные кубки, плеснули хмельного богам. Опрокинулись – одна в бороду, другая под усы. Потянулись руки к столу, к ломтям свинины, к мочёным яблокам.
- Эх, хороша!
- Во здравие и в память.
××
- Да ты ваащще хто таккк..ой?! А ну стой, когда я говорю! Чужин! Русь перекатная!
- Охолони, мил человек. Добром прошу.
- А што ты ммм..мне указз..вашь? Ща я.. ттт..бя!
И за грудки хвататься.
Не дрогнули руки на наборном поясе. Только голова чуть качнулась, и с нею шапка - слева направо. Выступили позади смутьяна две тени, каждая - мало не на голову выше. Стукнул мягко меховой кошель с речным песком. Обвисло дородное тело, взятое под две руки, повлекли его в сторонку – ну бывает, выпил человек. Положили со всем почтением на живот – не захлебнулся бы.
Кивнул хозяин наборного пояса молодцам да пошёл дальше. Пока на свету – спокойным шагом, как в тень скрылся – спорым.
Коротки последние летние ночи, а сделать до утра нужно немало. Кому слово сказать, кому куском шёлка поклониться, кому и серебром. Время ждать не будет.
×××
Утро же началось звонкими ударами била на площади детинца. Собираясь со всех городских концов, обступили люди высокое крыльцо богатого посадничьего дома. Всё по чину – впереди цветные плащи и с шёлковым краем рубахи, позади – драные шапки. Ждёт народ – почто собрали, чего скажут.
Неспешно отворились толстые, кованые железом двери. Степенно вышел на высокое крыльцо-помост хозяин града, княжой муж в расшитом шелками кафтане, красном, отороченном бобром плаще, рысьей шапке. С ним же, важною походкой, почти вровень, лишь чуть отставая – человек, одетый на ромейский лад, сверкая узорочьем на груди.
В толпе шёпот:
- Слышь... кто ить, рядом с господином?..
- Дерееевня! То ж тиун матушки нашей!...
На крыльце меж тем богатых одежд прибавилось – появились из дверей и встали позади наместника и тиуна старейшие мужи града.
Замерла толпа.
Приподнял наместник тяжелый посох, стукнул им о помост.
А из плотного скопища людей выпорхнула вдруг – глазам не поверить – девка! В северном глухом платье и сарафане ихнем, с ниткой бус между бронзовыми фибулами, волосы платочком повязаны… Легко взлетела на две ступени, поклонилась в пояс наместнику, тиуну и старейшинам, потом, повернувшись – народу. И заговорила. Летят с крыльца звонкие слова:
- Могучий ярл, мудрый тиун, почтенные старейшины и бонды славного гарда! Я, Эрна Айстюрмандоттир, свободная дева из Бьорке, не сидевшая на престоле невесты, единственная дочь ныне ушедшего к богам Хельги Торирссона, торгового гостя из Бьорке и Альдейгьюборга, прозванного Айстюрманн, по закону и обычаю отцов, перед тобой, могучий ярл конунга Свентослейва Ингварссона, перед тобой, мудрый тиун матери его Хельги, и перед вами, старейшие мужи славного гарда, объявляю себя baugrygr, женщиной кольца*, имеющей право платить и получать вергельд, наследницей имущества, дела и имени почившего отца своего. На себя беру его обеты перед богами, обещания и долги перед теми, с кем бил он по рукам и заключал ряды. Пусть будут моим словам свидетелями боги моих предков, Род отечества вашего и все добрые люди, перед которыми приношу я эту клятву, и на тинге в земле своих отцов готова её подтвердить!
Загомонил народ, взметнулись плащи, качнулись отороченные мехом шапки на крыльце. Небывалое дело, чтоб девка на совете мужей говорила.
*) Возможность для незамужней женщины получить статус baugrygr, "женщины кольца", юридически полноправной хозяйки имущества - зафиксирована в обычаях стран Скандинавского полуострова того времени.
Бьорке - Бирка, исчезнувший ныне богатый город на территории современной Швеции. Альдейгьюборг - Ладога, сейчас - Старая Ладога.
Стукнул княжой муж в гулкие доски крыльца посохом, призывая к тишине, оборотился взглядом к стоящим за его спиной: что скажете?
Колыхнулись на крыльце два богатых плаща. Первым степенно шагнул вперёд тиун Афанасий. Вместе с ним двинулся было и Завид, бессменный глава городских торговых людей - да замедлил шаг, поглядев искоса. Тиун, понятно, холоп*. Дело холопа на совете свободных людей – молчать. Вот только холопство своё Афанасий Грек обрёл, чтобы служить руками, ушами и голосом великой княгини Ольги. Которая ныне, по малолетству сына своего Святослава Ингоревича, твёрдой рукой правит и княжьими мужами, и княжьей русью, и всеми княжьими землями. В самых годах княгиня, наградили её боги красотой, разумом, железной волей. До дальних краёв донеслась весть, как после смерти мужа отмстила она древлянам за его убийство. Как зарыла заживо сватов, самонадеянно звавших её за князя Мала. Как спалила в бане второе посольство. Как устроила кровавую тризну по великому князю. И как четыре лета назад взяла на меч и самого Мала, и стольный град его Искоростень, объятый небывалым прежде пламенем, и всю буйную древлянскую землю**. Видел княгиню Завид, когда объезжала она после того похода с малолетним князем и княжьей русью свои земли, назначая уроки, учреждая погосты, ставя рядом с родовитыми посадниками верных ей тиунов. Нет, не будет Завид за место браниться – он сверчок умный, свой шесток знает. Пусть Грек первым говорит. Не любит Завида наместник, так ведь и Афанасий ему не слаще редьки. Привык батюшка наш Воимир Хитрой своим рассуждением жить, а тиун живёт княгининым. Так что погодим, пусть покажет ветер, куда дует…
*) Тиуны, доверенные лица, управляющие имуществом важных людей - имели статус холопов. То есть несвободных, рабов.
**) Про смерть князя Игоря Старого и месть его жены Ольги убийцам прочитаем в "Повести временных лет".
Глянул тиун Афанасий Грек искоса на Завида, старшину торгового, прочёл его мысли, словно книгу. Усмехнулся про себя: ну, будет собаке кость. Смотри не подавись… Чинно, храня строгое выражение лица, начал речь:
- Апостол Павел говорил: «муж есть глава жены». И ещё говорил: «жёны, повинуйтесь своим мужьям». Тако же и в Ветхом Завете Господа нашего сказано: «к мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобою». Что есть жена без мужа? Невежда наедине с клубком змеиным. Малый ребёнок в диком лесу. «Кто пожалеет», – говорит премудрый, – «об ужаленном заклинателе змей и обо всех, приближающихся к диким зверям?»*.
*) Афанасий цитирует первую беседу о браке святого Иоанна Златоуста, приводящего слова апостола Павла из послания к Ефесянам (Еф. 5:22–23), слова из книги Бытие (Быт.3:16) и книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова (Сир.12:13).
Шагнул чуть в сторону, уступая место. Кашлянул Завид, выходя вперёд, и в свой черёд голос возвысил:
- Боги дали отцам нашим такой порядок: мужам храбрость, жёнам смирение. В подчинении мужа жена, и дочь да подчинится отцу и да примет его волю безропотно. Вот яблоня-первогодка: если лишена она подпоры, то в первую же осень надломит груз плодов и ветки, и ствол её. Опора жене муж, и дочери – отец. Ныне просится молодая яблоня стоять без подпоры, по своему разумению цвести и плодоносить. Но подует ветер с севера или с юга – не выдержат ветви, а то и ствол переломится. И будет то во смятение порядка и в поношение Рода нашего.
Хитёр Завид по прозванию Златник, и злато с серебром любит больше, чем собственную жену. Гость умерший - из дальних земель, родичей здесь не имеет. Если присудит посадник его имущество и дочь в опеку – так кому же, как не торговым людям? И кто, как не старшина, ими распорядится? Княжеский тиун вон не против. Богатые и сильные – промолчат, выгоду себе чуя, остальным до гостя заморского и дела не должно быть. Супротив Грека да Завида – кто слово скажет? То-то и оно.
Однако не больше пяти вздохов молчание длилось. Раздвинулась толпа, и вышел к крыльцу муж вёсен тридцати на вид, только глаза, если приглядеться, постарше будут. Одет по-нурмански. Усы густые, а борода брита. Плащ синий, полоски яркого красного шёлка на синей же шапке и вороте зелёной рубахи. За поясом только топор, однако пояс-то наборный, да с тамгой сынов Рёрека – вон и с крыльца взор кинули, оценили.
Новый человек в граде тот нурман, но знаком уже кое-кому: кивнули, здороваясь, кузнецы, подался в сторону известный задира мясник Любим по прозвищу Милован, потянулся почесать затылок – и скривился, прихватив пальцами здоровенную шишку на голове.
Вышедший же отвесил вежливые поклоны княжому мужу, тиуну и старшинам, размашистый – народу. И заговорил:
- Позволь, славный Воимир Чурилович, и вы, почтенные мужи, сказать слово. Я Ингвар Хайдисон, сын Адельхайда Аннарссона из Бьорке, вольной руси человек, бывый храбр великого князя Ингвара Рюриковича. Ходил с князем и княжьей русью в походы, вернулся с добычей и славой в родной дом. Многие годы помогал я другу моего отца, Хельги, сыну Торира, сына Бьорна из Бьорнсстадира в Бьорке, прозванному Айстюрманн, словом и делом, серебром и железом. И ныне перед вами обещаю дочери его Эрне, baugrygr, единственной наследнице гостя Хельги по законам земель Северного языка, свою службу и поддержку. Рассудительна и умна Эрна Айстюрманндоттир, в торговле искушённа. Дела отца своего во многом на себя взяла ещё в Хольм... в Новом Граде, и нажила добра немало. Святой учитель, слова которого мудрый тиун Афанасий нам привёл, говорил и так: «Пей воду, текущую из твоего колодезя»*. Не обращается Эрна к другим источникам воды, а свой у неё для добрых людей всегда наполнен, в чём вы, торговые люди града сего, и вы, почтенные гости, могли сами убедиться: с кем по рукам ударено было, отцом ли её, ей ли самой, тому всё до последней веверицы уплачено. И впредь будет так же, в чём даю вам своё слово. Свидетели мне Господь Иисус Христос, на кресте Которого ручаюсь за неё, и отважные товарищи, что славной Эрне готовы также служить в городе и в лесу, на реке и в море!
*) Из той же беседы. Св. Иоанн, а за ним и Ингвар, цитирует книгу Притчей Соломоновых, 5:15.
Короткий дробный стук прокатился над толпой – двенадцать рослых северных удальцов, явившиеся на сбор как на тинг, при боевой справе, и стоящие плечом к плечу в толпе у крыльца, кто обухом топора, а кто и навершием меча в лад ударили в щиты.
Вынул нурман из-за пазухи небольшой серебряный крестик на кожаном ремешке, поцеловал его бережно, упрятал обратно. Мотнулся рядом с крестом тенью здоровенный – мало не в палец – медвежий коготь.
Окинул всех взглядом северный воин, ещё раз отдал поклоны крыльцу, собравшимся – и завершил, как последнюю стрелу метнул:
- А доказать речённое готов перед добрыми людьми по обычаю своих предков и по Правде Русской. Пусть выйдет тот, кто в моём слове сомневается, пусть выберет. Наш хольмганг или ваш поединок – правда рассудит!
Стоит кольцом народ. Смотрят горожане и гости, но никто не сделал шага на утоптанную землю перед резными столбами крыльца.
Хмыкнул Афанасий, огладив на груди отливающий позолотой крест. Вскинув бороду, посунулся было вперёд Завид. Но не дал им слова Воимир Чурилович. Глянул коротко из-под тяжёлых век, из-под мохнатых бровей нурману прямо в сердце, громыхнул посохом о доски крыльца, и произнёс пять слов всего – в наступившей вдруг тишине:
- Вижу, есть у яблони опора.
Вздрогнув единым движением, загомонил народ – облегчённо, по-весёлому. Качнулись ещё раз в вышине под резными стропилами седые бороды, богатые русские шапки. Теперь уже в лад.
Откашлялся гулко княжой муж и ещё три слова изронил:
- Быть по сему.
Повернулся и пошёл в дом, увлекая за собой тиуна и старейшин.
×××
Ночь в тереме. За столом - двое.
- Перекрестись, варанг.
- Вот тебе крест... ромей.
- Почему?
- Огонь. Спасался. Обет.
- Я был там.
- Знаю. Узнал.*
- Слово – серебро. Молчание – золото. Я сказал слово, потом промолчал.
- Да.
Веско ложится на стол небольшой мешочек.
- Это не всё. К тебе придёт человек. Покажет… вот этот обрезок солида. Поговоришь с ним. И добро твоему пути, смелый варанг.
- Добро твоему пути, мудрый ромей.
*) Ингвар и Афанасий говорят о разгроме в 941 году флота князя Игоря Рюриковича византийцами, применившими греческий огонь. И о том, почему Ингвар, язычник, стал христианином.
×××
Снова ночь опустилась на курганы. Свежая насыпь – и двое рядом с ней.
- Тёк.
- Гьёртсуве.*
- Испугалась я. Вот ведь... и подарок же взял, старая тварь. Ещё бы чуть.. и если б не "премудрость" эта... да. Откуда же ты её... выкопал?
- Не поверишь – от пленного. Когда на Миклагард ходили. Смелый был поп, ничего не боялся. Как он нас костерил... слушать было приятно. Оттуда и выкопал, хмм... а попа того, кстати, выкупил, на долю добычи, и отпустил. И не жалею, да. Так вот, Афанасий наш не свои ведь слова говорил, а по книгам. Был такой в древности мудрец – Йохан Золотой Рот. Знаменитый. Рассказывали, речи вёл – заслушаешься. Это из его поучения. О браке и прелюбодеянии.**
- Хмм.. о браке, говоришь, и пре-лю-бо... Интересно...
Помолчали.
- Что-то мне спать расхотелось. Пройдёмся?
- А не..?
- Не. Город спит. Ребята бдят.
- А давай.
*) - Спасибо. - Пожалуйста.
**) Понятно, что сейчас большинству из нас что Иоанн Златоуст, что князь Игорь Старый - одинаковая древность. Но вообще архиепископ Константинопольский св. Иоанн умер осенью 407 года от Р.Х. А данный разговор ведётся летом 950 года. То есть Ингвара и Эрну от великого учителя Церкви отделяют 543 года - столько, сколько, например, нас с вами в начале XXI века от Ивана III Васильевича, деда Ивана Грозного.
Медленно ложится под ноги чуть видная тропа.
- Холодает.
- Да.. на воздухе неуютно уже.
- Ха, на воздухе… От кого нам теперь скрываться?
- Теперь как раз и скрываться. У хитрецов этих... здешних… глаз немало. Забыла про престол невесты?
- Тут забудешь...
- Подальше?
- Угу.
Плывёт густыми волнами от реки туман. Идут тихо двое, погружаясь в серую зыбкую пелену. Клубами ходит та вокруг, и чудится – не поле курганное, а лес впереди стоит.
- Эй, мы где? Лес? Отку...
- Тс.
Постояли. Подождали, чтоб чуть развиднелось. И правда, чуть подале, там, где от века горбились курганы – нависли чёрные тени деревьев. Опушка леса. Сосны. Запах – хвои, мха, грибов...И дыма.
- Я не... Что?!..
- Тихо, родная.
Крикнуло вдали – голосом, какого нет ни у человека, ни у зверя. Ещё один вопль – ближе. Накатил спереди-справа мерный перестук – будто молотами кузнечными по наковальне два великана стучат, а к нему лязг – как удила конские громыхают, только конь тот с дом размером, должно. Прорезали вдали туман три ярких огня – три горящих неведомым пламенем глаза. Налетели вихрем. И мимо замерших людей проползло-проплыло в тумане с железным грохотом нескончаемое, ржаво-бурое, огромное тело исполинского змея. Снова крикнул он – и скрылся за спиной, унося лязгающий хвост в туман.
- Только не оборачивайся. Не смотри назад. Что бы ни случилось, родная - не смотри назад!
- Мы где?! Мы что.. умерли?!
- Не знаю.
Воздух - не тот. Горечь какая-то в нём есть, будто тысячу кувшинов каменного масла спалили.
Небо - не то. Вместо глубокой черноты раскатилось по-над лесом зарево, словно горят там костры небывалого войска.
Слева встали заборы, странные, как не из дерева. Смех где-то детский, огни, музыка - невероятная, не бывает такой. Над заборами кровли - но ни одного дымка. И почему на курганах – дома?
Под ногами - укатанная дорога на две колеи, широченных, будто ездят по ней телеги на невиданной толщины колёсах. Притом сами собой ездят - ни следов копыт, ни навоза не видать.
А по той дороге – хрустят навстречу шаги.
- В тень, радость моя. И – замри.
Вышли из-под сосен двое. Муж. И девица.
Холодком по шее продёрнуло, ворохнулась в руке влажная ладошка Эрны. Как отражение в спокойной воде оба увидели. Стоят перед ними…. они сами. Ингвар. И Эрна.
Смотрит Хайдисон на своего двойника. Он и есть. Постарше только, вон усы-то сединой так и тронуты. И ещё одёжа на нём… да на обоих – будто новая совсем, и одновременно не обвислая, не обмята то есть, как из сундука её достали.
Меч на боку Ингвара-отражения... в полмарки станет, коль с обычным клинком, а с узорным и поболе потянет, посмотреть бы... Нож боевой поперёк пояса, не богатый, но и не бедный, я себе такой и купил бы.. или купил уже?
Пояс.. пояс мой, только новый совсем, да и бронза что-то жёлтым отсвечивает. Кафтан спереди шёлком шит, красные и синие полосы... не одна и не две куны тут потрачены, мда. Плащ красный короток, но хороош, да игла на плаще.. надо себе такую же, как разжива будет.. тьфу ты! да ведь точно будет, это ж я с ней иду! И Эрна приоделась – шёлк да лён, фибулы тяжёлые позолотой так и горят, даром, что ночь, а на груди серебра - на марку, не меньше…
Вольно идут, хоть и ночью, отметил себе, никого не боятся. Знать, их это земля.*
*) В Гнёздове уже много лет подряд проводится один из самых известных фестивалей исторической реконструкции по X - XI векам. Как правило - в августе.
Повернула голову Эрна-двойник к Ингвару-отражению.
«Смотри. Тени.. там..»
«Да. Вижу.»
Снял Ингвар-отражение шапку, поклонился в пояс: «Здравствуйте, предки!»
Предки? Мы?
Значит что – мы уже под этими курганами?.. и сколько?..
«Представь, родная – тысяча и сто лет...»
Тысяча. Лет. Человеческий век – шесть десятков, семь... Дрожь пробирает. Немыслимо.
Взялась Эрна-двойник за рукав зелёного кафтана Ингвара-второго. Захрустели вновь шаги. Скрылись под соснами плащ красный и зелёный подол.
Сжал мужчина тонкую женскую ладонь.
- Идём. Держись за меня. Спиной иди, пяться. Не оглядывайся. Не бойся. Я с тобой, родная. Помоги, Господи Иисусе Христе, выводи, лесной дедушка…
Задом наперёд быстро не походишь. Как во сне, погружаются двое в тот же плотный туман – по пояс, по плечи.. с головой.. Как во сне, медленно тают перед глазами тени того колдовского, невозможного леса, отблески неземного зарева на небе, дальний крик огнеглазого железного змея… И тут дунуло ветром с реки, свежим, своим. Пополз клочьями туман, вот уже видна тропка под ногами, вот и склоны курганов… От ближайшего шагнули две рослые тени:
- Ингвар! Где вас...?!
- Здесь мы, ребята. Здесь. Спасибо, что сторожу несёте. Здесь мы. Идём. Здесь...
×××
- Обними меня. Пожалуйста. Крепче.
- Иди ко мне, родная.
- Я чуть было не....
- Хм. Я тоже. Но ведь вернулись.
- Да.
- И смотри – пусть воздух гарью пахнет, пусть змей этот... не боятся же. И одеты не как смерды, прямо скажем.
- Да, вот эти фибулы… ммм..
- Хорошо, радость моя. Будут. Обещаю.
-А ты такой красивый в том кафтане...
-Тебе то платье тоже идёт. Да и серебро.
-Мы. Представь.. мы там есть... значит...
- Значит, и тут будем. Будем жить, моя радость. Будем жить.
***
**
***
Мы вас помним - значит, будем жить.
***
Продолжение - здесь.
Ещё рассказы, статьи и стихи - в подборке "Память предков" на моей страничке.
***
Текст мой.
Фотографии Гнёздова с воздуха, реконструкции Гнёздовской крепости, византийской иконы и страницы из летописи, а также все, помеченные "-----", взяты из открытых источников интернета. Фото вещей мои. Конечное фото сделано другом. Иллюстрация для заголовка - сгенерирована нейросетью, спасибо Эрне.
