Решение сорвалось с языка само собой, как перезревшее яблоко с ветки: «Еду к Толику на дачу!» Муж уже неделю там пропадал, якобы крышу чинил. По телефону голос бодрый, но какой-то… далекий, что ли.
Говорил, дел невпроворот, чтобы я раньше выходных и не думала соваться, мол, грязища, инструменты разбросаны, не женское это дело – по стройке спотыкаться. А мне вот вздумалось.
Пирогов с капустой напекла, его любимых, термос с чаем смородиновым заварила – чем не повод для внезапного визита? Да и соскучилась, чего уж там.
Тридцать лет вместе, а все равно тянет, как в молодости. Автобус, набитый дачниками с рассадой и ведрами, тащился, как сонная муха. Я смотрела в окно на мелькающие березки, а в голове крутилась какая-то необъяснимая тревога. Глупости, конечно.
Толик – он же кремень, не мальчик ветреный. Но сердце нет-нет, да и сожмется непонятным предчувствием. Может, погода так действует?
Небо хмурилось, обещало дождь. Дорога от остановки до нашего участка – та еще песня. Размытая колея, лужи, в которых небо отражается так, что кажется, будто идешь по облакам.
Но я-то привычная. Иду, вдыхаю влажный воздух, пахнущий прелой листвой и дымком от чьей-то баньки. Вот и наша калитка.
Покосившаяся немного, Толик все обещал поправить. Странно, приоткрыта. Он обычно на все замки запирается, даже когда сам на участке. А тут… Я заглянула в щелку.
Тишина. Только ветер шелестит в старых яблонях. И тут я увидела их. У самого порожка, аккуратно так поставленные, женские туфли. Не мои. Изящные, на небольшом каблучке, явно не для дачных работ.
Темно-синие, почти новые. Сердце ухнуло куда-то вниз, оборвав все мои радужные мысли о пирогах и горячем чае. Кто это мог быть?
В голове сразу всплыл мамин голос, такой немного скрипучий, но всегда уверенный:
— Валюша, запомни, у каждого мужика, даже самого золотого, должна быть своя берлога, куда женщине без приглашения соваться не след. Иногда им надо побыть одним, подумать о своем, мужском.
Я тогда фыркала, мол, что за предрассудки, мама? Мы с Толиком – одно целое, какие могут быть секреты, какие «берлоги»? У нас все общее, все на виду. Доверие – вот главный фундамент.
А сейчас стою перед этой калиткой, как дура последняя, и мамины слова огнем жгут. Ведь сколько раз он уезжал вот так, «починить-подправить», а я верила. Да и сейчас верю… или хочу верить?
А что если?.. Нет, гнать эти мысли, гнать! Толик не такой. Он бы не смог. Но туфли… они так вызывающе реально стояли на крыльце, будто насмехаясь над моей уверенностью.
Вспомнилось, как лет десять назад я сама чуть не попала впросак. Нашла у него в кармане пиджака крошечную записку с женским именем и номером телефона. Ох, что со мной тогда было!
Ночи не спала, изводила себя подозрениями, чуть ли не на развод мысленно подавала. А оказалось – коллега по работе, организовывали юбилей шефу, чисто деловой контакт. Толик тогда так на меня посмотрел, с такой обидой в глазах: «Ты что, Валюш, мне не доверяешь?»
И мне стало так стыдно, так горько за свою эту дурацкую ревность, высосанную из пальца. Я тогда пообещала себе – больше никогда. Верить. Только верить. Но ведь тогда не было… туфель.
Таких вот, чужих и элегантных, на крыльце нашей дачи. Может, соседка зашла? Марья Ивановна? Да нет, у нее обувь сорок пятого размера, ортопедическая, а эти – дюймовочкины.
А ведь мамино «не суйся» имело под собой почву, наверное. Она прожила с отцом почти полвека, всякое бывало. И мудрость ее была не книжная, а выстраданная, жизнью проверенная.
Может, и правда, есть такие моменты, когда лучше не знать, не видеть, дать человеку возможность самому разобраться в своих… мыслях, чувствах, поступках?
Но как же тогда доверие, о котором я всегда так пеклась? Оно ведь не терпит полутонов, недомолвок. Или я идеалистка, даже в свои «за пятьдесят»?
«Фундамент», говорила я. А что, если в этом фундаменте появились трещины, которые я просто не замечала, ослепленная своей любовью и привычкой? Вдруг там, за этой калиткой, сейчас рушится все, что мы строили эти тридцать лет?
И я, со своими пирогами и смородиновым чаем, окажусь непрошенным свидетелем этого крушения. Страшно. До дрожи в коленках страшно. Но и уйти, повернуться спиной, сделать вид, что ничего не видела, – тоже не могу. Это было бы предательством.
Предательством самой себя, своих принципов. Да и любопытство, чего греха таить, жгло изнутри похлеще любой ревности. Что же там такое происходит?
Я решительно толкнула калитку. Она со скрипом поддалась. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди и ускачет по этой размытой тропинке куда подальше.
Прошла по двору, стараясь ступать как можно тише, хотя сапоги мои чавкали по грязи довольно громко. На крыльце, рядом с теми самыми туфлями, стояло ведерко с кистями и красками.
Дверь в дом была приоткрыта, оттуда доносился тихий разговор, мужской голос Толика и… женский, молодой, мелодичный. Я заглянула в щель. Толик сидел на старом венском стуле спиной ко мне, а перед ним, у мольберта, стояла девушка. Хрупкая, темноволосая, в забрызганном краской фартуке.
Она что-то оживленно рассказывала, показывая кистью на холст, а Толик смотрел на нее с такой… нежностью, с таким восхищением, что у меня перехватило дыхание.
Но это была не та нежность, от которой холодеет внутри. Это было что-то другое… теплое, отеческое. На мольберте я разглядела знакомые очертания – наш старый сад, яблони в цвету, кусочек веранды.
Картина! Он заказал картину! Девушка обернулась, словно почувствовав мой взгляд, и улыбнулась. А потом Толик увидел меня.
Вскочил, чуть не опрокинув стул: «Валюша! А ты как… ты же…» На его лице была такая смесь удивления, радости и какой-то детской виноватости, что я не выдержала и рассмеялась.
А потом, кажется, и всплакнула немного. От облегчения. От того, какой же он у меня все-таки… непредсказуемый. И такой родной!
***
Утром, пока Толик еще спал, я решила немного прибраться в дачном домике. Пыль протереть, посуду перемыть. И вот тогда, завалившись за диванную подушку, я нашла ее. Маленькую, серебряную сережку-гвоздик с крошечным голубым камушком. Точно не моя. У меня уши не проколоты.
А вот у Аллы, художницы… кажется, я мельком видела у нее в ушах что-то похожее, когда она наклонялась к мольберту. Или мне это только показалось в том сумрачном свете? Сердце снова сделало кульбит. Я зажала сережку в кулаке. Подойти и спросить?
Устроить скандал? А что, если это действительно случайность? Уронила, когда писала портрет и не заметила? Или это… знак? Маленький, но такой красноречивый. Мамины слова о «берлоге» снова зазвучали в голове, но уже с другой, зловещей интонацией. Не просто «побыть одному», а «жить другой жизнью».
Я вспомнила, как она говорила:
— Иногда, Валюша, лучше чего-то не знать. Спокойнее спать будешь.
Может, она была права? Может, стоило тогда, увидев чужие туфли, просто развернуться и уехать? Оставить его в этой «берлоге» с его тайнами?
Но я же не такая! Я всегда шла напролом, всегда хотела знать правду, какой бы горькой она ни была. А теперь вот стою с этой сережкой в руке, и пироги вчерашние кажутся комом в горле. Мой Толик, мой надежный, мой предсказуемый… или это все была только иллюзия, которую я сама себе придумала и тридцать лет в нее верила?
Фундамент… Кажется, он не просто треснул. Кажется, он рассыпается на моих глазах.
Спасибо, уважаемые читатели, что дочитали до конца. Слышали от знакомых похожие истории?
Подписывайтесь на канал Дневник Мадам Буржуа — он хранит много тайн.
#отношения #семья #любовь #рассказ #история #историиизжизни