Аромат пирога с яблоками и корицей разносился по всей квартире. Я включила любимую пластинку с песнями Вертинского — Лёша всегда говорил, что это создаёт особую атмосферу. Годовщина нашей свадьбы — три года вместе, и каждый день я благодарила судьбу за нашу встречу.
Стол был почти накрыт, когда хлопнула входная дверь.
— Мариночка, я дома! — голос мужа, как всегда, заставил мое сердце биться чаще.
Я вышла из кухни, вытирая руки о фартук, и застыла. Рядом с Алексеем стояла его мать, Галина Николаевна, с огромным букетом гладиолусов и дежурной улыбкой.
— А вот и наша хозяюшка, — проговорила она, оценивающе оглядывая меня.
— Лёша, ты не предупредил, что у нас будут гости, — я попыталась улыбнуться, чувствуя, как в груди растёт тревога.
— Мариш, ну какие гости? Это же мама. Я подумал, что в такой день она тоже должна быть с нами, — он поцеловал меня в щёку и прошёл в гостиную, оставив нас наедине.
— Как я могла пропустить годовщину единственного сына? — Галина Николаевна сбросила пальто мне на руки и уверенно прошла на кухню. — Так-так, и что тут у нас?
Вечер складывался совсем не так, как я планировала. Вместо интимного ужина при свечах — напряжённая беседа о том, как Лёша в детстве не хотел есть манную кашу, и какой он был одарённый мальчик.
— Посмотри, как он играл на пианино, а ты убедила его бросить, — она вздохнула, подливая себе вина.
— Мама, я сам решил. Марина тут ни при чём, — вяло возразил Лёша, не поднимая глаз от тарелки.
— Конечно-конечно, — отмахнулась Галина Николаевна и вдруг резко сменила тон. — А балкон вы когда застеклить собираетесь? Я тут проезжала, видела — стыд просто. У всех людей как у людей, а у вас...
— Мы планируем весной, — ответила я, чувствуя, как внутри поднимается волна раздражения.
— Это твоя квартира только на бумаге, — напомнила свекровь, и что-то в её голосе заставило меня замереть. Она повернулась к Лёше с улыбкой. — Сыночек, я тут Зою Михайловну и Петровых пригласила заглянуть на чай. Раз уж такой праздник, почему бы не отметить с друзьями?
Я сидела, не чувствуя вкуса еды, пока Лёша звонил нашим соседям по его просьбе. Мой дом, мой праздник, мой муж — всё в одно мгновение стало чужим. И глядя на довольную улыбку свекрови, я вдруг поняла: это только начало войны, о которой я даже не догадывалась.
Хозяйка новая — порядки новые
Спустя неделю после злополучной годовщины я едва узнавала собственную квартиру. Кружевные салфетки, которые я терпеть не могла, украшали журнальный столик, а любимые мной фикусы переехали с подоконника в тёмный угол, потому что, по мнению Галины Николаевны, они портили вид из окна.
— Мариночка, я тут немного прибралась, пока ты на работе была, — её голос звучал медово, но глаза оставались холодными. — Эти твои безделушки только пыль собирают.
Мои безделушки — сувениры из путешествий, которые мы с Лёшей привозили из каждой поездки — были сложены в коробку и засунуты в дальний угол кладовки. На их месте красовались тяжёлые хрустальные вазы.
— А где мой плед? Бабушкин, вязаный? — спросила я, заметив, что уютное покрывало исчезло с дивана.
— Ой, этот старый? Я его выбросила. Ну неприлично же такое тряпьё держать. Я тебе свой привезла, с рынка. Почти новый.
У меня перехватило дыхание. Тот плед был последним подарком моей бабушки. Она вязала его месяцами, несмотря на больные руки. Я бросилась к мусоропроводу, но было поздно — мусор уже увезли.
Вечером пришёл Лёша. Уставший, он рухнул на диван и щёлкнул пультом от телевизора.
— А почему диван в другом месте стоит? — спросил он, не отрывая глаз от экрана.
— Спроси у своей мамы. Это же теперь её квартира, — я не сдержала горечи.
— Ну что ты начинаешь, Марин? Она просто хочет помочь. У неё вкус, между прочим. Она же всю жизнь в своём управлении интерьеры административных зданий оформляла.
— А мой бабушкин плед она тоже из вкуса выбросила? — я почувствовала, как глаза наполняются слезами.
— Какой плед? — он искренне не понимал. — А, ну найдёшь ещё такой же. Или новый купим.
В этот момент зазвенел дверной звонок. На пороге стояла Галина Николаевна с огромными пакетами.
— Деточки, я вам новые шторы привезла. Эти желтенькие придают комнате совершенно болезненный вид. А ещё я подумала, что пора избавиться от этой старой стенки. Моя подруга из мебельного салона обещала хорошую скидку...
Я молча вышла на балкон, закрыла за собой дверь и разрыдалась, прижимая кулаки к глазам. Внезапно я ощутила себя чужой в собственном доме. Как будто меня медленно стирали, вымарывали из пространства, где ещё недавно я чувствовала себя счастливой. А самое страшное — Лёша этого не замечал. Или делал вид, что не замечает.
Разговор с глухой стеной
Прошло три недели с тех пор, как Галина Николаевна взяла нашу квартиру штурмом. Она появлялась каждый день — то с занавесками, то с новыми кастрюлями, потому что мои, видите ли, совершенно не годились для приготовления настоящего борща.
В этот вечер я решилась. Дождалась, когда свекровь уйдёт, приготовила любимый Лёшин ужин, открыла бутылку вина. Нужно было поговорить начистоту.
— Лёша, нам надо обсудить твою маму, — начала я, когда муж расслабленно откинулся на спинку стула.
— Опять? — он поморщился. — Марин, ну что ты как маленькая, честное слово.
— Маленькая? — мой голос дрогнул. — Твоя мать выбрасывает мои вещи, перестраивает нашу квартиру, приводит своих подруг без предупреждения. И это я веду себя как маленькая?
— Ну мама ведь просто старается помочь, — он налил себе ещё вина. — Она же одинокая женщина. Ты могла бы проявить больше терпения.
— А я? Я для тебя кто? — я почувствовала, как к горлу подкатывает комок. — Ты видишь, что происходит? Она не помогает — она захватывает нашу жизнь! А ты позволяешь ей это делать.
Лёша вздохнул и посмотрел на меня как на неразумное дитя.
— Мариш, она же моя мать. И она старше, мудрее. Может, тебе стоит прислушаться к её советам?
Словно холодная вода окатила меня с головы до ног. Я смотрела на своего мужа и не узнавала его. Куда делся тот Лёша, который обещал, что мы всегда будем командой?
— Знаешь, что обиднее всего? — тихо спросила я. — Что ты даже не пытаешься понять мои чувства. Я не против твоей мамы. Я против того, что в моём доме мне не оставили места.
— Ну прекрати драматизировать, — он поднялся из-за стола. — У меня завтра важная встреча, мне нужно подготовиться. Поговорим потом, ладно?
Он ушёл в спальню, а я осталась сидеть на кухне, глядя на полный бокал вина. Внутри было тяжело и пусто одновременно. Я вдруг поняла, что говорю с человеком, который не хочет меня слышать. И от этого осознания стало невыносимо одиноко.
Я тихо заплакала, обхватив себя руками. Это уже не был плач обиды или злости — это были слёзы разочарования и глубокой печали. Что-то важное ускользало из наших отношений, таяло, как утренний туман, и я не знала, как это остановить.
Последняя капля
После тяжёлого рабочего дня я мечтала лишь о горячей ванне и тишине. На работе всё шло наперекосяк, начальник критиковал мой проект, а вдобавок разболелась голова. Подходя к подъезду, я заметила незнакомую машину с открытым багажником. Странное предчувствие кольнуло сердце.
Я открыла дверь своим ключом и замерла на пороге. В прихожей толпились незнакомые люди, а в центре гостиной стояла Галина Николаевна, раздавая указания, словно полководец.
— А вот и Мариночка! — воскликнула она, увидев меня. — Представляешь, Зоя Петровна открывает благотворительную столовую для пенсионеров! Я подумала, что мы можем пожертвовать вашу посуду. Вы же ей почти не пользуетесь.
Моя свадебная посуда — сервиз на двенадцать персон, подарок моих родителей — была упакована в коробки, которые уже выносили из квартиры. А в углу я заметила ещё стопки — книги, постельное бельё, даже мои зимние сапоги.
— Стоп! — я не узнала свой голос. — Немедленно верните всё на место.
Комната погрузилась в тишину. Все замерли, глядя на меня с удивлением.
— Мариночка, ты что? Это же для хорошего дела, — свекровь попыталась взять меня под руку, но я отстранилась.
— Хорошие дела не начинаются с воровства, — выдохнула я. — Это моя посуда. Мои вещи. И моя квартира.
— Ну чего ты кипятишься? — Галина Николаевна всплеснула руками. — Подумаешь, посуда. Я Лёшеньке новую куплю, получше этой.
— Лёшеньке? — я почувствовала, как внутри что-то обрывается. — Хватит! Верните мои вещи сейчас же, и чтобы через пять минут никого из вас здесь не было!
Я повернулась к людям, застывшим с коробками.
— Пожалуйста, поставьте это и уходите. Сейчас же.
Кто-то пробормотал извинения, кто-то бросил на меня осуждающий взгляд, но все начали выходить. Последней осталась Галина Николаевна, лицо которой побагровело от гнева.
— Как ты смеешь? Ты думаешь, Лёша это тебе простит? Это мой сын, и я всегда буду на первом месте!
— Уходите, — произнесла я, дрожа от напряжения. — Сейчас же.
Когда дверь захлопнулась, я медленно осела на пол. Меня трясло, но внутри разливалось странное спокойствие. Я знала, что точка невозврата пройдена. И что этот вечер изменит всё.
Или мы, или она
Ожидание Алексея было мучительным. Я сидела в кресле в полумраке гостиной, перебирая в уме слова, которые собиралась сказать. Руки были ледяными, но решение созрело окончательно.
Когда в замке повернулся ключ, я глубоко вдохнула.
— Ты почему в темноте сидишь? — спросил Лёша, включая свет. — А я звонил, хотел предупредить, что задержусь, но ты трубку не брала.
— Твоя мама сегодня пыталась раздать мою посуду посторонним людям, — сказала я спокойно. — Моё приданое, подарок от родителей.
— И из-за какой-то посуды такая драма? — он подошёл к холодильнику. — Мама звонила, всё рассказала. Ты её очень обидела. Мне пришлось ехать к ней, успокаивать.
— Лёша, это не о посуде, — я встала и подошла к нему. — Это о неуважении. О том, что твоя мать перечёркивает границы, а ты позволяешь ей это делать.
— Вот только не начинай опять, — он поморщился. — Она же для нас старается!
— Для нас? — переспросила я. — Или для тебя? Лёша, я устала. Я чужая в собственном доме. Мои вещи выбрасывают, моё мнение ничего не значит. Я словно призрак в этих стенах.
Он отставил чашку и вздохнул.
— Чего ты хочешь, Марина? Чтобы я отказался от мамы? Она же одна у меня.
— Я хочу, чтобы ты выбрал — или мы живём как семья, самостоятельно принимая решения, или мы расстаёмся, — я сама поразилась твёрдости своего голоса.
— Ты что, ультиматумы мне ставишь? — он нахмурился.
— Нет, я просто говорю, что больше так не могу. Я люблю тебя, Лёша. Но не ценой самоуважения.
Наступила тяжёлая пауза. Я видела борьбу в его глазах, но когда он заговорил, все надежды рухнули.
— Я не могу так с ней поступить, Марин. Она же всю жизнь меня одна тянула, для меня жила, — его голос дрогнул. — Может, ты просто потерпишь? Она же не вечно так будет...
— Нет, Лёша, — я покачала головой. — Это тупик. Я больше не буду терпеть.
Мы молча смотрели друг на друга через пропасть непонимания. Потом он медленно кивнул.
— Наверное, мне лучше уйти, — произнёс он тихо. — Поживу пока у мамы. Может, со временем всё уладится.
Когда за ним закрылась дверь, я не заплакала. Внутри была только пустота и странное облегчение. Словно долгая борьба наконец закончилась, и я снова могла дышать.
Прозрение
Первые дни в материнской квартире Алексей чувствовал себя победителем. Мама суетилась вокруг него, готовила любимые блюда, сочувственно качала головой, слушая его жалобы на Марину.
— Я же говорила, сыночек, она тебя не ценит, — приговаривала Галина Николаевна, подкладывая ему пирожки. — Разве можно так с мужем обращаться? Ультиматумы ставить!
Но спустя неделю раздражение начало нарастать. Диван в гостиной был слишком коротким для его высокого роста. Мама будила его в шесть утра грохотом посуды на кухне. А главное — везде были её правила.
— Лёшенька, куда ты носки бросил? А футболку почему на спинке стула оставил? — она заглядывала в ванную, когда он принимал душ. — Не брызгай так, потоп устроишь!
В пятницу вечером, когда он хотел посмотреть футбол, оказалось, что мама пригласила своих подруг на преферанс.
— Но я же предупреждал, что матч важный! — не выдержал Алексей.
— Не говори глупостей! Что может быть важнее, чем мамины гости? Иди лучше чай разнеси дамам.
Той ночью он долго не мог уснуть. Ворочался на узком диване, слушая храп матери за стеной, и вдруг с пронзительной ясностью понял, что чувствовала Марина. Эта мысль ударила его, словно током. Он вспомнил все случаи, когда отмахивался от её просьб, когда не вставал на её сторону. Мамины мелкие придирки, её бесцеремонное вторжение, её постоянное присутствие...
Утром за завтраком Галина Николаевна методично отчитывала его за неправильно нарезанный хлеб. И вдруг он увидел её другими глазами — не заботливую мать, а властную женщину, привыкшую контролировать каждый шаг своего сына.
— Мама, ты не права, — сказал он спокойно. — Это мой хлеб, и я буду резать его как хочу.
— Что? — она опешила, уставившись на него. — Да как ты смеешь? После всего, что я для тебя сделала!
— Послушай, — он глубоко вздохнул. — Я благодарен тебе за всё. Но я взрослый человек, и я сам решаю, как мне жить.
— Это она тебя настроила против меня! — вскрикнула Галина Николаевна.
— Нет, мама. Это ты разрушила мою семью.
Он поднялся из-за стола, понимая, что впервые за долгое время сказал то, что думал на самом деле. И от этой мысли стало одновременно страшно и легко.
Возвращение
Две недели без звонка, без сообщения. Я уже почти смирилась с мыслью, что наша история закончилась. Боль притупилась, превратившись в глухую тоску. В квартире снова был мой порядок, но он казался пустым и бессмысленным.
В тот вечер я сидела с книгой, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял Лёша — осунувшийся, с потухшим взглядом и букетом тех самых ромашек, которые я любила больше всех цветов на свете.
— Привет, — сказал он тихо. — Можно войти?
Я молча отступила, пропуская его в квартиру. Он неловко переминался в прихожей, словно был здесь впервые.
— Ты похудела, — заметил он, разглядывая меня. — И глаза грустные.
— А ты думал, я буду радоваться? — спросила я, скрестив руки на груди.
— Нет, Марин, я... — он запнулся. — Я пришёл сказать, что ты была права. И что я, кажется, всё понял. Только поздно.
— Что именно ты понял? — мой голос дрогнул, но я не собиралась сдаваться так просто.
— Что любить — значит защищать. А я не защищал тебя, — он опустил глаза. — Я струсил, Марин. Выбрал лёгкий путь. А потом... потом сам попал в ту же ловушку, что и ты. И только тогда почувствовал, каково это.
Мы прошли на кухню. Я машинально поставила чайник, достала чашки. Молчание затягивалось.
— Я виделся с мамой вчера, — продолжил он. — Мы долго говорили. Впервые по-настоящему. Я сказал ей, что выбираю тебя. Что люблю её, но моя семья теперь — ты.
— И что она? — я почувствовала, как сердце забилось чаще.
— Плакала, конечно. Обвиняла тебя. Потом меня, — он грустно усмехнулся. — Но знаешь, в конце она вдруг сказала: «Может, ты и прав». Думаю, для неё это почти подвиг.
Мы сидели друг напротив друга, и между нами словно висела тонкая, но прочная стена.
— Я выбираю тебя, Марина, — тихо повторил он. — Прости, что не защищал. Что не услышал сразу. Я очень люблю тебя, и я... я боюсь потерять нас.
Его глаза были наполнены таким отчаянием и раскаянием, что моё сердце дрогнуло. Но боль предательства ещё жила во мне.
— Мне нужно время, Лёша, — сказала я честно. — Я не знаю, смогу ли снова доверять.
— Я буду ждать, — он кивнул. — Сколько потребуется.
Он поднялся, собираясь уходить, но у дверей обернулся.
— Я останусь у друга. Позвони, когда будешь готова поговорить.
Дверь тихо закрылась за ним, а я осталась одна со своими мыслями и чувствами, которые путались в тугой клубок надежды и сомнений.
Примирение
Прошло две недели, прежде чем я набрала его номер. Мы встретились в парке — нейтральной территории, где можно было говорить спокойно, без тяжёлых воспоминаний, которые хранили стены нашей квартиры.
— Я много думала, — сказала я, пока мы шли по аллее среди золотых осенних деревьев. — О нас, о том, что произошло.
— И к чему пришла? — в его голосе слышалась надежда.
— К тому, что хочу дать нам ещё один шанс, — я повернулась к нему. — Но у меня есть условия, Лёша. И они не обсуждаются.
Мы сели на скамейку, и я изложила ему всё, что накопилось: о границах, об уважении, о том, что мы должны быть командой, где нет места манипуляциям и давлению.
— Я согласен на всё, — он кивнул. — Я снова хочу быть твоим мужем, Марин. Настоящим.
Через два дня он вернулся домой. Мы начали всё заново — осторожно, с лёгкой неуверенностью, но с твёрдым намерением сохранить то важное, что когда-то соединило нас.
А потом позвонила Галина Николаевна. Я ответила сама — почему-то была уверена, что это должна сделать я.
— Здравствуй, Мариночка, — её голос звучал непривычно тихо. — Как ты?
— Здравствуйте, Галина Николаевна. Хорошо, спасибо.
Повисла пауза, а потом она произнесла фразу, которой я от неё никак не ожидала:
— Прости, я перегнула. С этой квартирой, с вещами... со всем, — она тяжело вздохнула. — Мне трудно отпускать Лёшу. Он же для меня... всё.
— Я знаю, — ответила я мягче, чем собиралась. — Но он теперь муж. У него своя жизнь.
— Да-да, конечно, — она помолчала. — Мне нужно время, чтобы привыкнуть. Но я постараюсь. Правда.
Это не было похоже на сказку, где все сразу стали жить долго и счастливо. Галина Николаевна иногда срывалась, пыталась по старой привычке командовать. Лёша учился говорить ей твёрдое «нет». А я училась не бояться быть собой в собственном доме.
Но самое важное — мы все трое учились уважать границы друг друга. И постепенно я поняла, что на войне не бывает победителей. Только в мире можно что-то построить.
Теперь, когда свекровь приходит в гости, она звонит заранее. А я иногда пеку её любимый лимонный пирог. Не потому, что должна, а потому что сама так хочу. Теперь это действительно мой выбор. В моей квартире. Не только на бумаге.