Что-то пошло не так в благородном семействе Марковых. Елизавета Павловна не понимала, где дала сбой безупречная система воспитания, почему правила и традиции семьи, бывшие законом с самого рождения, не уберегли её сыновей от безобразного, низкопробного фарса. Выстраданные ценой жертвы ограничения, вбитые в головы семейные ценности не устояли перед мерзостью.
Ничего, ещё не всё потеряно, она сильная, она всё исправит.
Елизавета Павловна сидела в кресле посреди гостиной. Комната выглядела странно: антикварная мебель из красного дерева, многослойные пышные шторы в воланах и кружевах, объёмные диваны, напольные часы, широкие распашные двери.
Даже кресло, где сидела Елизавета Павловна, было большим, старинным, обшитым гобеленом с крупными цветами. Не дать, не взять – дворянская усадьба начала прошлого века. Правда, было какое-то несоответствие: богато, красиво, под старину, но что-то то ли перебор деталей, то ли недостаток вкуса. Видно, что старались, но, возможно, перестарались.
Гостиная была не в особняке, а в огромной пятикомнатной квартире с большими окнами и высокими потолками. Елизавета Павловна на полном серьёзе называла квартиру родовым гнездом семьи Марковых. Хотя в свои 54 года маразмом не страдала и прекрасно знала, что это не так. Доля правды всё-таки была.
Родилась Лиза, тогда Иванова, здесь, её родители владели одной из комнат в коммунальной квартире. С детства Лиза зачитывалась романами русских классиков о жизни помещиков, представляла интерьеры дворянских особняков, рисовала платья, в которых ходили по залам благородные барышни. Ей хотелось жить в то время, в той атмосфере, а не в этой убогой коммуналке.
Подогревала фантазии девочки бабушка рассказами о жизни в богатом доме. Особенно восхищали устои и традиции семьи, несоблюдение которых было невозможно. Бабушка в том доме была горничной, но Лиза об этом как-то очень быстро забыла, зато себя стала считать потомком дворянского рода.
Её никто не разубеждал: пусть ребёнок фантазирует, кому от этого плохо. Проблемы стали видны, когда Лиза подросла. Голубая кровь не давала ей общаться на равных со сверстниками: всегда свысока, с долей брезгливости, – бесполезные людишки, без целей и идеалов.
Лиза была прекрасно образована, свободно говорила на двух языках, манерами и знанием этикета переплюнула бы любого дипломата. Она – безусловная королева, а все остальные имеют право восхищаться, но не смеют приблизиться. Легко переживала студенческие романы: любовь и страсть – не про неё, это удел нищих духом, глупеньких мальчиков, до которых она снизошла.
Сама выбирала фаворитов, сама безжалостно в один миг отправляла их в отставку. Мужа себе подбирала вдумчиво, просчитывая все плюсы и минусы будущего замужества, выбрала то, что надо. Неблагородных кровей – где такого сейчас найдёшь, – но достойного. Биохимик, профессор, академик Аркадий Марков был на 25 лет старше, зато учёный с мировым именем, обеспечен и интеллигентен, какая-никакая, а элита.
– Лизонька, ну что же ты делаешь? – причитала мама. – Он же наш ровесник, а тебе детей рожать надо. Он же двух жён уморил, а детей нет. Может, не способен? Зачем тебе такой?
– Мама, Аркадий Маркович уезжает на три года в Европу читать лекции. Я еду с ним. Мои дети родятся в Европе, и это будут наследники Академика Маркова, независимо от того, на что он способен, а на что нет. Ему нужны наследники, мне нужен статус. Все твои молоденькие протеже не дадут мне и доли того, что может дать Аркадий Маркович. К тому же они глупы и плохо воспитаны.
Елизавета родила двух сыновей — Константина и Евгения — с разницей в полтора года. Был ли Марков их отцом, известно только Елизавете, но сам академик никогда сомнений не высказывал. Впрочем, и большой любви к сыновьям не проявлял: ровные, с минимумом эмоций, отношения.
Ему нравилось, что жена, несмотря на молодость, считает своей целью создание патриархальной семьи и воспитывает сыновей в почтении к отцу и беспрекословном подчинении его воле, а Елизавета строила своё дворянское гнездо. Воспитание, образование, семейные традиции, подчинение, невозможность перечить родителям — всё это вбивалось с малых лет. Детей никогда не называли Костя и Женя, только Константин и Евгений.
Полные имена звучат благородно и поднимают самооценку. Распорядок дня — жёсткий, нельзя опоздать на семейный обед или ужин, пропустить — смертельный грех. Всех друзей мальчики представляли Елизавете, неподходящие знакомства отсекались.
Когда умерли родители Лизы, она решила, что комната в коммуналке ей не нужна. Ей нужна вся квартира — это её родовое гнездо. Марков не возражал: взбрело девочке в голову — пусть так и будет. Расселяли коммуналку долго, лет пять, но получилось. Дальше началось: перепланировка, ремонт, устройство гостиной, столовой, будуаров.
Аркадий Маркович устал от фантазий жены, но, слава богу, от него ничего, кроме денег, не требовали. Он покорно платил и не высказывал недовольства. Ему создают все условия для отдыха после академических трудов — что ещё нужно в его почтенном возрасте? Когда академик умер, у его гроба стояли безутешная вдова и благодарные сыновья. Но особой скорби в их глазах не наблюдалось.
Была семья, были традиции, правила, но не было чувств, и после смерти Маркова это стало особенно заметно. Константин с Евгением будто почувствовали, что получают свободу: не нужно больше подчиняться и преклоняться, всё, кумир умер.
– Семья осталась без главы, теперь вы должны взять на себя ответственность за семью.
– А папа во главе стоял? Правда? Хороший был мужик, но не орёл.
– Константин, как ты смеешь?
– Ты думала, мы не видим, кто тут всем руководит?
– Мы не против, только не надо нам внушать, что семьёй руководил сильный и мудрый академик.
– Мама, ты сказала то, что должна была сказать. Но мы на престол не претендуем. Продолжай царствовать!
С этого момента всё полетело в пух и прах. Елизавета считала, что она всё контролирует, но Константин вдруг уехал в экспедицию куда-то на Урал, а Евгений, хоть и остался при ней, но совершенно перестал делиться с матерью своими планами и проблемами. Она поняла, что годами сплетаемое семейное гнездо вдруг начало разваливаться: чуть-чуть сильнее ветер — и его просто разнесёт.
Дальше – больше. Константин вернулся из экспедиции с Урала с девушкой дивной красоты, Настей, и заявил, что женится. Елизавета Павловна не могла этого позволить.
– Кто такая, из какой семьи? Мы не можем принять в семью подзаборную дворняжку. Беременна? Тем более, в нашей семье никогда гулящих не будет!
Но тут оказалось, что воспитанный в беспрекословном подчинении Константин может показать зубы и пойти против матери. Он заявил:
– Или ты принимаешь нас, или у тебя останется один сын.
Но Елизавета Павловна не принимала ультиматумов. Как он смеет? Она жизнь положила, чтобы создать безупречную семью, а теперь какая-то смазливая мордашка всё рушит? Жизнь была прожита не напрасно. Костя поступил именно так, как мама учила: достоинством не поступился, честью не торговал — забрал Настю и ушёл.
Евгений оказался неспособен на такие радикальные поступки.
Всех своих девушек представлял маме, и все они не соответствовали семейным стандартам. Кто-то принимал отставку безропотно — поплакала и забыла, а кто-то, не стесняясь в выражениях, объяснял Евгению и его маме, что думает об их семейных ценностях и куда им с этими ценностями пойти.
– Евгений, ты же видишь, что за девицы тебя окружают. Глупые, бесцеремонные хамки. Ни воспитания, ни образования. Ты хочешь связать свою жизнь с такой низкопробной особой? Пример старшего брата ничему не научил. Его так называемая жена вот-вот родит, а он будет перебиваться с хлеба на воду и воспитывать ребёнка с сомнительной наследственностью.
– Мама, мне жену по твоим стандартам не найти, принцесса Монако за меня не пойдёт. Лет через десять буду обрюзгшим, мерзким женоненавистником, который не может отцепиться от маменькиной юбки, и уже никому нафиг не нужен буду.
– Евгений, не смей так выражаться.
– Ну да, в моём высказывании цепляет только недостаточно интеллигентный слог. Остальное так, ерунда.
– Мама, ты не заигралась в дворянство? Может, забросить барские замашки и жить реальной жизнью в реальное время?
– Жить в реальном времени не означает жить с хамами и маргиналами.
Евгений перестал спорить с мамой — бесполезно. Вскоре женился на дочери музыкального критика и пианистки. Молодая серая мышка по имени Нинель, в младенчестве — Нина, до стандартов не дотягивала, но интеллект проглядывал: на безрыбье сойдёт.
Нинель страшно робела перед свекровью. Всё, что та говорила, было истиной. Наконец-то Елизавета Павловна обрела восхищённую слушательницу и безропотную поклонницу её педагогического таланта. С этой девочкой будет толк: умненькая и внушаемая, выбор сделан правильно.
Елизавета Павловна со старшим сыном не общалась: неповиновение родительской воли не прощается, но материнское сердце щемило. По её подсчётам, никчёмная жена Константина уже должна была родить год назад, но сын не объявлялся. Евгений тоже переживал. Он скучал по брату, и мамины запреты на общение его не остановили. Но Костя пропал. На звонки не отвечал, где он сейчас живёт, Евгений не знал.
Звонок на работу тоже ничего не дал — Константин уволился год назад. Евгений решил туда съездить, кто-то же должен знать, почему уволился, куда собирался устроиться, может, кто-то из бывших сослуживцев знает, где он живёт? Говорить с ним не хотели, отводили глаза, отделывались общими фразами. Евгений видел: знают, что случилось и где его брат, но, видимо, Костя просил ничего не рассказывать семье.
Чем больше от него отмахивались, тем сильнее было ощущение беды. Как им объяснить, что не собирается возвращать сына в семью — сбежал и правильно сделал? Сам бы сбежал, но кишка тонка. Только бы узнать, что случилось. Один из коллег Константина долго наблюдал за метаниями Евгения, а потом подошёл:
– Давайте поговорим. Знаю, что Костя мне потом вставит по первое число, но ему нужна помощь. Он уверен, что от вашей мамаши будет больше проблем, чем помощи. Но я расскажу, что случилось. Дальше думайте — делиться с мамашей или нет.
Оказалось, что Костя давно жил своей жизнью. У него были приятели и друзья, о которых он предпочёл маме не говорить — знал, что не одобрит. Насчёт Насти тоже не обольщался: обычная девчонка из уральской глубинки, ни королевской крови, ни папы-олигарха. Мама не примет ни её, ни их формат. Но он любил Настю и даже сделал попытку ввести в семью — впрочем, с предсказуемым результатом.
Они были счастливы. Костя ни на миг не пожалел, что выбрал Настю, а не семью.
Хватит жить в декорациях дворянского особняка и воплощать бредовые мамины фантазии. Жизнь совсем другая — со свежим воздухом, с любимыми и друзьями, которых выбираешь сердцем, а не маминым повелением, с горами, морями, незнакомыми городами, с возможностью говорить, как думаешь, а не как положено юноше благородного семейства.
Счастье оборвалось резко, без предупреждения. Настя умерла при родах. Как можно было проглядеть проблемы с сердцем за месяцы наблюдения — загадка. Костя похоронил жену, забрал из роддома дочь и уволился с работы. Друзья помогали как могли, но ситуация была аховая. Мамы-одиночки не всегда справляются, а уж папа-одиночка — вообще случай единичный.
Дочь назвал Марией. Хотел назвать Настей, но ему сказали, что нельзя давать имя только что умершего. Никогда не был суеверным, но послушался: правда ли это — не важно, не стоит искушать судьбу. Первые полгода Костя вообще не помнил: кормление, купание, прививки, больной животик, бесконечный крик, бессонные ночи, голова кругом, ни мыслей, ни чувств.
Потом стало полегче, втянулся. И ещё через пару месяцев понял, что сбережения резко стремятся к нулю, надо зарабатывать. А как? На работу не выйти, Машу не с кем оставить, няню нанять не на что — сначала надо заработать. Замкнутый круг. Друзья помогали, но это же не выход.
Костя тосковал по Насте, по любимой работе, по экспедициям, в которых он был царь и бог, по маме и брату, которые так легко от него отказались, но возвращаться в затхлый мир искусственного дворянства не хотел. Он похудел, осунулся, валился с ног от усталости, но помощи не просил.
Не мог допустить, чтобы его беззащитную девочку, его крошку называли ребёнком с сомнительной наследственностью, смотрели с презрением, а любой проступок бабушка бы комментировала — так, дескать, дурной ген, и не скроешь. Понимал, что одному не справиться, а выхода не видел. Накатывало отчаяние, но Машунь взмахивала ресничками, открывала ясные чудные глазки, улыбалась — и Костя начинал барахтаться и в очередной раз выползал из отчаяния.
Заявились две серьёзные дамы из органов опеки. По их глубокому убеждению, мужчина один не способен растить ребёнка: не тем кормит, не так одевает, нет порядка и чистоты, а тут ещё съёмная квартира, отсутствие дохода, ни бабушек, ни тётушек, какие-то сомнительные друзья, которым доверять ребёнка категорически нельзя. Вынесли вердикт: ребёнок находится в опасности.
Костя еле сдерживался — хотелось вышвырнуть их из дома, но терпел, как бы хуже не сделать. Ясно было, что раз тётки вцепились — не отстанут. Жди неприятностей. Тут ещё Маша заболела. Поднялась температура, тяжело дышит, плачет, не переставая.
Приехавшая на вызов врач-педиатр сказала:
– Не хочу вас пугать, но есть подозрения на пневмонию. Девочку надо госпитализировать.
– А можно как-то без больницы?
– Не советую вам рисковать жизнью ребёнка.
У Кости были такие испуганные глаза, что она добавила:
– Вы, папочка, не волнуйтесь так. Клиника специализированная, врачи высшего класса, всё будет хорошо.
Оказалось — совсем нехорошо. Нет, с Машей всё в порядке, выздоровела, только Константину её не отдавали. Тётки из опеки грудью встали: видите, до чего ребёнка довёл! Костя бился, ходил по инстанциям, но всё отчётливее понимал, что быть беде. Не алкаш, не маргинал, но без работы и жилья. Родительских прав не лишат, но ограничить в правах могут.
Что тогда будет с Машенькой? Неужели детский дом — это при живом-то отце? Жутко, страшно, спать невозможно. А тут ещё начали намекать, что есть очень хорошая семья, которая даст девочке счастливое будущее. Откажись — у ребёнка всё будет хорошо. Костя метался, с ума сходил и не видел выхода.
Вот тут его нашёл Евгений. Видеть брата в таком состоянии было невыносимо. Тот извёлся и не понимал, как дальше жить. Евгений был готов на что угодно, но чем помочь брату — не знал. Если не дать согласие на усыновление, Маша попадёт в детский дом — этого допустить нельзя, но и отказаться от дочери Костя не мог.
Он не заплетёт ей косички, не отведёт в первый класс, не увидит, какая красавица выросла и как она похожа на маму. В отчаянии он был готов забрать дочь, бежать с ней на край земли, скрываться и скитаться — лишь бы не расставаться. Такие мысли приходили глухой ночью, когда тоска становилась невыносимой, но утром он приходил в себя: такой жизни для дочери он не хотел.
Приход Евгения стал для Кости глотком свежего воздуха. Он не один, у него есть брат — поддержка сейчас, ох, как нужна. Братишка-то вырос, женился, как-то умудряется выживать рядом с мамой.
– Женя, а мама жену твою не загрызла ещё?
– Да, они спелись. Нинель за мамой хвостиком ходит, боюсь, я скоро там лишним стану. Странно, мама Нинку и в грош не ставит, но ей поклонники нужны. Мы с тобой её надежд, судя по всему, не оправдали, так она теперь за Нинель взялась. Воспитает из неё новую дворянку.
– Да пусть развлекаются, может, не до меня будет. Обо мне вообще не вспоминает.
– Вспоминает, тоскует, переживает. Я же вижу. Давно упростила, но сама никогда первый шаг не сделает. Не по чину. Ну, ты же знаешь нашу маман. Мне кажется, она немного поутихла после твоего ухода, задумалась, так ли безупречна её система воспитания, как-то помягче стала, уже не рубит с плеча.
– Странная у нас семья, – замечал Женя. – Мы никогда не разговаривали. Мама говорила, а мы делали вид, что слушаем, будто в разных мирах живём, у каждого своя правда. В том и проблема, что разговоры по душам в число маминых правил не входят.
– Костя, я сейчас, наверное, дичь скажу, но ты сразу на дыбы не вставай. Подумай и взвесь. Мы с Нинель можем удочерить Машу. Тогда она останется пусть не в идеальной, но всё-таки родной семье.
– Нет, я Машу не отдам.
– Кто бы сомневался. Но лучше так, чем совсем потерять ребёнка. Я по всем параметрам подхожу: работа, семья, жильё. К тому же родственник. У хорошей семьи шансов не останется. Понимаю, ты сейчас будешь сражаться за дочь, но если совсем труба, если загонят в угол — знай, что я готов. Думай, решай, только не затягивай, а то можем не успеть.
Дальше неприятности посыпались с такой чистотой, что одуматься было некогда.
Машу Константин не видел ни разу с того дня, как она попала в больницу. Опека заняла круговую оборону, был назначен день слушания дела по ограничению родительских прав. Хорошая семья уже была готова, все бумаги собраны. Самым мерзким было то, что они пришли к Косте поговорить по душам — убедить не сопротивляться, отойти в сторону.
Холеные, скользкие, липкие, с приклеенными ненастоящими улыбками. Они начали с того, что посочувствовали Константину: как тяжело одному с ребёнком, полно забот и не хватает денег. С этим они могут помочь. Если Костя не будет мешать, его материальное положение значительно улучшится. Прямым текстом: «Тебе деньги — нам ребёнок», и разошлись.
Как же хотелось вмазать по этим самодовольным рожам, чтобы улыбки набок сползли. Хозяева жизни, детей покупают. Зачем им Маша? Точно не для того, чтобы сделать счастливым маленького человека. Хотят быть идеальной, показушной семьёй с ребёнком, а самим рожать хлопотно: фигура испортится, карьера затормозится, бессонные ночи счастья не добавят. Лучше взять готового — для благостной картинки подойдёт. Главное, одень погламурнее, а любить необязательно.
Отдать Машу этим людям?
В страшном сне не привидится. Чем жёстче Костю загоняли в угол, тем чаще он задумывался над предложением Жени.
Вдруг это единственный выход?
продолжение