Знаете, в детстве я верила в сказки. Нет, не в те, где принцессы и заколдованные замки. Верила в сказку о правильной жизни: школа, институт, замужество, дети. Как и положено. Как у всех. А потом — внуки, вязание, дача и тихие вечера у телевизора. И вот мне сорок два, а я влюбилась, как девчонка. И вся моя "правильная" жизнь полетела к чертям.
Меня зовут Елена. Учительница русского языка в провинциальном городке, где все знают друг друга, а новости разлетаются быстрее ветра. Мой муж Сергей ушёл пять лет назад. Просто собрал вещи и сказал: "Лен, я больше не могу". Ни скандалов, ни измен, просто — "не могу". А что я могла ответить? "Оставайся и мучайся дальше"? Дети уже взрослые: сын в столице, дочь замужем и живёт в соседнем городе. Так что я осталась одна в нашей двушке с видом на облезлый тополь во дворе.
Первый год я топила тоску в работе. Проверяла тетради до полуночи, возилась с отстающими учениками, организовывала литературные кружки. Мама звонила каждый день и вздыхала в трубку: "Доченька, может, к нам переедешь? Чего одной куковать?" Но я не хотела к родителям. Мне было сорок с лишним, и возвращаться в родительское гнездо казалось каким-то окончательным признанием поражения.
На второй год я начала ходить на занятия по йоге. Смешно сказать — решила заняться собой. Записалась в библиотеку, купила абонемент в бассейн. Соседка Галка, увидев меня с новой стрижкой, покачала головой и сказала: "Смотри, Ленка, не наделай глупостей на старости лет". А мне вдруг стало обидно — какая, к черту, старость? Мне сорок с небольшим, я здорова, работаю, читаю, плаваю... Неужели уже пора на покой?
А потом я встретила Андрея. Он приехал из Питера налаживать оборудование на нашем местном заводе. На родительском собрании объявился с виноватым видом: "Извините за опоздание, только вчера приехал, еще не освоился". Отец-одиночка, дочь в восьмом классе, тихая и серьезная девочка. Я заметила его сразу — высокий, с легкой сединой на висках, с такими смешными морщинками вокруг глаз. Он смотрел на меня внимательно, будто действительно слушал всю мою болтовню о подготовке к экзаменам и внеклассном чтении.
После собрания подошел, представился: "Андрей Викторович, отец Маши". И добавил с улыбкой: "Знаете, мне кажется, вы первая учительница, которая говорит нормальным человеческим языком, а не заученными фразами". Я почему-то смутилась как девчонка.
А через неделю он пригласил меня на кофе. Просто так, без повода. Встретил у школы и спросил: "Елена Сергеевна, а вы не против немного прогуляться? Тут недалеко открылась новая кофейня". Я согласилась, сама не понимая, почему.
Нам было так легко разговаривать. О книгах, о кино, о детях, о работе. Никаких намёков, никаких двусмысленностей — просто разговор двух взрослых людей. Но внутри меня что-то уже дрогнуло, сдвинулось с места. Как будто включили свет в комнате, которая долго стояла тёмной.
Наши встречи стали регулярными. Кино по пятницам, прогулки по выходным. Наши дети подружились — его Маша и моя Анька, когда приезжала в гости. Мы стали чем-то вроде семьи, сами того не замечая.
А потом были его руки на моих плечах, его губы, его шепот: "Лена, я, кажется, влюбился, как мальчишка". И я поняла, что тоже влюбилась, до дрожи в коленках, до бабочек в животе.
О нас заговорили. Конечно, заговорили — маленький город, все на виду. "Смотри-ка, училка нашла себе хахаля", — услышала я как-то в магазине. И пусть, думала я, пусть говорят что хотят. Впервые за долгое время я чувствовала себя живой.
Но настоящие проблемы начались, когда о нас узнали мои родные.
ама позвонила в слезах: "Лен, что же это такое? Ты о чем думаешь? О людях не думаешь? О детях своих? О внуках?"
Я пыталась объяснить: "Мама, мне хорошо с ним. Мы любим друг друга. Что в этом плохого?"
"В твоём возрасте уже не до любви! — всхлипывала мать. — Пора о душе подумать, а не о..."
"О чём, мама?" — я почувствовала, как закипаю.
"Ну, ты понимаешь... Это же неприлично в твоем возрасте. Как девчонка, честное слово!"
А потом был "семейный совет". В квартире родителей собрались все: мама, папа, мой брат с женой, моя дочь с мужем, даже сын примчался из Москвы. Меня усадили в центре комнаты, как на суде. И началось.
"Мам, ты понимаешь, как это выглядит со стороны?" — мой сын, такой взрослый и серьезный в свои двадцать пять, смотрел на меня с тревогой.
"Нет, не понимаю," — я чувствовала, как внутри поднимается волна возмущения. — "Объясни мне, как это выглядит?"
"Ну, ты... Ты же взрослая женщина, а ведешь себя... Неподобающе."
"Неподобающе? Я влюбилась. В чем неподобающее?"
"Елена," — вмешалась жена брата, Ольга, вечно сующая нос не в свои дела, — "ты должна думать о репутации. Ты учительница, на тебя смотрят дети, родители..."
"И что они увидят? Что их учительница — живой человек? Что она имеет право на счастье?" — мой голос дрожал.
"Мама," — моя Анька подсела ко мне, взяла за руку, — "мы просто беспокоимся. Ты так мало о нем знаешь. Вдруг он аферист какой-нибудь? Охотится за твоей квартирой?"
Я рассмеялась: "За моей хрущевкой с текущими трубами? Он инженер с питерским образованием, Ань. У него своя трешка в новостройке."
"А может, он женат?" — не унималась дочь.
"Вдовец. Жена умерла от рака пять лет назад."
Родные переглянулись. Аргументы заканчивались, но смириться они не могли.
"А что, если он тебя бросит? Ты же не переживешь," — это уже мама, со слезами в голосе.
"Мама, я пережила, когда ушел папа моих детей после пятнадцати лет брака. Переживу и это, если случится. Но я не хочу отказываться от шанса на счастье из-за страха."
"Какое счастье в твои годы, Лена?" — тихо спросил отец. — "Тебе уже за сорок. Пора успокоиться."
И тут я не выдержала.
Встала, обвела взглядом своих родных — таких любимых и таких сейчас чужих.
"Вы что, похоронили меня заживо? Почему в сорок два я должна «успокоиться»? Почему должна отказаться от любви, от близости, от радости? Потому что какие-то люди считают, что мне уже «не положено»? Да кто это решил вообще?"
"Лена, не кричи," — мама испуганно оглянулась на окна, словно боясь, что соседи услышат.
"Я буду кричать! Потому что я живая! Я дышу, чувствую, мечтаю. У меня еще, дай бог, лет тридцать впереди. И что, все эти годы я должна сидеть дома и вязать носки? Ждать, когда вы соизволите навестить меня раз в месяц?"
В комнате повисла тишина. Даже обычно бойкая Ольга молчала, опустив глаза.
"Я всю жизнь делала то, что от меня ждали," — продолжила я уже тише. — "Училась, работала, вышла замуж, родила детей. Вырастила их достойными людьми. Отдала всю себя семье, работе. А теперь я хочу пожить для себя. Я хочу просыпаться с улыбкой, хочу, чтобы меня обнимали, целовали, хочу планировать отпуск вместе, ходить в кино, держась за руки. Это так ужасно?"
Мой сын вдруг встал и обнял меня. Крепко-крепко, как в детстве.
"Прости, мам. Ты права. Ты имеешь право на все это."
Анька тоже подошла, уткнулась носом мне в плечо: "Мам, мы просто боимся за тебя. Но если ты счастлива, то и мы счастливы."
Родители молчали. Брат смотрел в окно, избегая моего взгляда. Ольга поджала губы. Но мне было уже все равно.
Андрей ждал меня у подъезда. Я выскочила из дома как пуля, прижалась к нему, чувствуя, как отпускает напряжение.
"Всё в порядке?" — спросил он, заглядывая мне в лицо.
"Теперь да," — я улыбнулась. — "Теперь всё хорошо."
Мы пошли по вечернему городу, держась за руки. Плевать на косые взгляды, на шепотки за спиной. Я имею право на эту любовь — позднюю, неожиданную, но такую настоящую.
Прошло два года.
Мы с Андреем живем вместе. Его Маша поступила в университет — на филологический, представляете? Говорит, что это из-за меня, что я ее вдохновила. Моя Анька родила мальчика, моего первого внука. Когда мы приезжаем в гости, малыш тянет ручки и к маме, и к бабушке, и к "деде Андрею".
Мама потихоньку смирилась. Особенно после того, как Андрей починил их вечно протекающий кран и настроил телевизор. Папа и вовсе подружился с ним — оказалось, у них общая страсть к рыбалке.
А на днях мы решили пожениться. Без пышного торжества, просто распишемся и устроим семейный ужин. Я примеряла платье — кремовое, с кружевом, — и вдруг поймала свое отражение в зеркале. Морщинки вокруг глаз, седина в волосах... И такая счастливая улыбка, какой не было даже в двадцать лет.
Андрей подошел сзади, обнял, поцеловал в шею: "О чем задумалась, невеста?"
"О том, что мне сорок четыре, и я выхожу замуж, как девчонка."
"Ты и есть девчонка. Моя любимая девчонка."
Я повернулась к нему, заглянула в глаза: "Знаешь, я благодарна судьбе. Не за то, что встретила тебя — хотя за это тоже. А за то, что нашла в себе смелость пойти против всех, против условностей, против страха. За то, что не сдалась."
Он улыбнулся: "Ты сильная. Всегда была сильной."
"Нет," — я покачала головой. — "Я просто очень хотела быть счастливой. И имела на это право."
Я верю, что у каждого человека есть право на любовь. В двадцать, в сорок, в шестьдесят — неважно. Пока ты дышишь, пока твое сердце бьется — ты имеешь право любить и быть любимым. И никто — ни родные, ни общество, ни сплетники за спиной — не вправе отнять у тебя это право.
И если ты, читающий эти строки, стоишь сейчас перед таким же выбором — знай: ты имеешь право на счастье. В любом возрасте. Несмотря ни на что. Вопреки всему.
Потому что жизнь одна. И проживать ее нужно полной грудью, с открытым сердцем. Даже если тебе сорок два, и ты вдруг влюбилась, как девчонка.
Особенно если тебе сорок два, и ты вдруг влюбилась.