Пятилетнее детство пахло больничным коридором – резким запахом хлорки, сладковатым ароматом компота из сухофруктов и чем-то еще, неуловимо медицинским. Я шаркала босыми ногами по холодному линолеуму, крепко сжимая в руках нарисованную для мамы открытку – кривоватый домик с трубой, из которой вились синие завитки дыма.
"Опять без тапочек!" – ворчала тетя Таня, санитарка, но тут же смягчалась, видя мой рисунок. Она знала – я спешу в палату №7, где на третьей койке у окна лежала моя мама.
Палата была светлая, залитая июньским солнцем. Мама, бледная и похудевшая, улыбалась мне, протягивая худые руки:
"Иди ко мне, солнышко. Что это ты сегодня такая нарядная?"
Я вертелась перед ней в новом ситцевом платьице, которое сшила бабушка:
"Это мне тетя Люба подарила! Смотри, тут цветочки и бантик сзади!"
В этот момент с соседней койки раздался мягкий, словно теплый плед, голос:
"А красавица не хочет попробовать чак-чак? Свежий, только из дому привезли."
Курулай-апа – так мы ее называли – сидела, подложив под спину подушку, и ловко орудовала спицами. На тумбочке рядом с ней всегда стояла баночка с чем-то вкусным: то домашняя пахлава, то лепешки с маком, то эти удивительные восточные сладости, которые таяли во рту.
Я робко подошла ближе. Курулай-апа была круглолицей, с добрыми морщинками у глаз и седыми волосами, собранными в тугой узел. Ее большие руки с короткими пальцами казались созданными специально для того, чтобы утешать и дарить тепло.
"На, доченька," – она протянула мне золотистый кусочек чак-чака, посыпанный сахарной пудрой.
Мама кашлянула в кулак:
"Не надо ее баловать, апа. Она и так каждый день клянчит у вас сладости."
Курулай-апа только махнула рукой:
"Пусть ребенок радуется. У меня внучка в Казахстане, такого же возраста. Когда я вас вижу, мне кажется, будто и ее вижу."
Так начались наши странные больничные посиделки. Пока мама отдыхала, я сидела у Курулай-апы на краешке кровати и наблюдала, как ее спицы ловко переплетают нитки.
"Что это ты вяжешь?" – спросила я однажды, тыча пальцем в коричневый комок шерсти.
Курулай-апа загадочно улыбнулась:
"Секрет. Скоро узнаешь."
Ее пальцы двигались удивительно проворно, несмотря на возраст и больные суставы. Иногда она останавливалась, чтобы поправить очки, съехавшие на кончик носа, и тогда я видела, как в ее глазах отражается какая-то далекая грусть.
"Тебе не скучно со старой казашкой?" – спрашивала она, протягивая мне очередную сладость.
Я бурно мотала головой, роняя бантики:
"Нет! Вы расскажите еще про степь и про лошадей!"
Тот день запомнился мне до мельчайших деталей. В палате пахло лекарствами и свежим бельем – только что прошла смена постелей. Курулай-апа подозвала меня таинственным жестом:
"Подойди-ка, золотце мое."
Она достала из-под подушки сверток, бережно развернула его и...
"Это тебе. Носи на здоровье."
В ее руках лежала вязаная жилетка – простенькая, коричневая, с полосками на груди из более светлой шерсти. Я замерла, пораженная.
"Мне? Правда?"
Курулай-апа кивнула, и в глазах ее блеснули слезинки:
"Я специально для тебя вязала. По ночам, когда все спят. Ну-ка, примерь."
Жилетка оказалась чуть великовата, но для меня это было самое прекрасное одеяние на свете. Я кружилась перед больничной тумбочкой, воображая себя принцессой.
"Смотри, мама! Мне подарили!"
Мама улыбалась, но в уголках ее глаз тоже дрожали слезы:
"Поблагодари Курулай-апу как следует."
Я бросилась обнимать старушку, впиваясь носом в ее плечо, пахнущее шерстью и лекарственными травами.
"Спасибо! Я никогда ее не сниму!"
Так появилась наша "курулайка". Я носила ее и в садик, и на прогулки, и даже спать ложилась, не снимая. Когда маму выписали, мы долго стояли в дверях палаты, прощаясь. Курулай-апа махала нам вслед и вытирала глаза уголком платка.
"Ты обязательно поправься!" – кричала я ей, уже из коридора.
Жилетка служила мне верой и правдой, пока не стала мала. Тогда мама аккуратно распустила швы, добавила новой пряжи и... "курулайку" стал носить мой младший брат.
Сейчас, спустя столько лет, я иногда достаю из шкафа ту самую фотографию: я в коричневой жилетке, мама в больничном халате и Курулай-апа – седая, улыбающаяся, с вечными спицами в руках.
И кажется, что где-то там, в далеком детстве, до сих пор пахнет больничным компотом, шерстяной жилеткой и безграничной добротой незнакомой женщины, подарившей мне кусочек тепла на всю жизнь.
P.S. Через много лет я узнала, что Курулай-апа так и не увидела свою внучку – та жила слишком далеко. Возможно, поэтому она так щедро одаривала меня, маленькую девочку, ставшую на время ее утешением.
А жилетка... Она до сих пор хранится у меня в комоде. Иногда я достаю ее, прижимаю к лицу и вдыхаю едва уловимый запах прошлого – шерсти, степных трав и той самой больничной палаты, где когда-то зародилась любовь длиною в жизнь.
