- Что это опять за бурда? - Валера скривился, шумно отодвинул тарелку. - Ты хоть пробовала, прежде чем на стол ставить?
Ирина убрала локон с лица, продолжая нарезать хлеб. Не ответила.
- Я с работы прихожу, а ты мне это? - Он пнул ножку стула. - Ни ума, ни вкуса. Хоть бы раз нормальную еду сварила, не эту... баланду.
Она молча поставила на стол блюдце с солёными огурцами. Не потому что просил. Просто привычка. Огурцы всегда смягчают острое.
Валера вскочил, взял кастрюлю, и, не глядя на неё, вылил остатки супа в раковину. С шумом бросил половник. Тот ударился о край и упал на пол. Стук, звон, капля бульона на кафеле. Тишина.
- Купи уже себе мозги, если уж с руками не сложилось, - буркнул он и пошёл в комнату, захлопнув за собой дверь.
Ирина осталась на кухне. Руки дрожали. Не от страха - от бессилия. Не первый раз. И, наверное, не последний.
В детстве она считала, что взрослые не плачут. Просто молчат, стискивают зубы и продолжают делать своё. Теперь знала: взрослые тоже плачут. Просто тише. Внутри.
Села, уставившись на пустую кружку. Ту самую, старую, с трещиной по боку. Валера обещал выкинуть её ещё год назад. Но не выкинул. Может, забыл. А может, думал, что ещё пригодится.
Ирина поднялась, вымыла кружку, поставила сушиться. Потом долго стояла у окна, глядя, как во дворе мальчик гоняет мяч. Он споткнулся, упал - и тут же встал, отряхнулся и побежал дальше.
Вот бы так и с жизнью, подумала она. Упал - встал - пошёл.
Только внутри что-то щёлкнуло. Не громко, но отчётливо. Как будто где-то глубоко в душе кто-то впервые за долгое время зажёг свет.
---
Ирина родилась поздним, нежданным ребёнком. Мать уже тогда ворчала: "На старости лет ещё одна обуза". В доме всё было "по нужде": еда - чтоб сытно, одежда - чтоб не холодно, разговоры - чтоб не мешали. Никто не спрашивал, как дела. Никто не называл ласково.
В детском саду Ирина долго не могла выучить стишок. Воспитательница рявкала, дети смеялись. Тогда она впервые поняла: если хочешь, чтобы тебя не трогали - молчи и не мешай. Это правило она унесла во взрослую жизнь.
Валеру встретила случайно - в очереди в поликлинике. Он был разговорчив, уверенный, пошутил, купил ей кофе в автомате. Она улыбнулась. Сердце, заткнутое годами молчания, вдруг дёрнулось.
Он красиво ухаживал. Цветы, звонки, шутки. А потом сказал: "Ты мне подходишь". Не "люблю", не "не могу без тебя". Просто - "подходишь". Как мебель. И она согласилась.
Сначала он просто повышал голос. Потом - мог стукнуть по столу, хлопнуть дверью. Никогда - по лицу. Он же не зверь. Он просто "раздражается". А она? Она всегда "не вовремя", "не так посмотрела", "не ту курицу купила".
Работа в магазине стала для неё зоной спасения. Там - порядок. Там - другие лица. Там её звали по имени. Иногда даже улыбались. Ирина ценила эти мелочи больше, чем можно было объяснить.
Каждое утро она вставала раньше, чтобы успеть заварить чай, прогладить ему рубашку, выгулять их старого пса. Пёс умер два года назад. Рубашки гладить она не перестала.
Недавно на остановке рядом с работой Ирина услышала разговор двух женщин. Одна сказала:
- Ты не кружка с трещиной. Ты человек. Живи.
Фраза прилипла, как наклейка. В голове её крутились слова: кружка... трещина... человек... живи.
В тот день она долго смотрела в зеркало в примерочной. Снимала и надевала кофту, задерживала взгляд на своём отражении. Не то чтобы хотела купить - хотела посмотреть. На себя. Вспомнить: а кто там внутри? Что-то дрогнуло. Неудобно, неловко - но дрогнуло.
Впервые за много лет она поймала себя на мысли: а что, если... можно иначе?
---
- Флористика? - Валера поставил кружку на стол, как будто не услышал правильно. - Это ты, значит, решила цветочки изучать? На старости лет?
- Мне просто интересно, - тихо ответила Ирина.
Он усмехнулся:
- Интересно... Дурью маяться тебе интересно, да? Лучше бы научилась готовить нормально.
Но она не отступила. Курсы шли два раза в неделю - в районной библиотеке. Там было тепло, пахло бумагой и жасминовым чаем из пакетиков. Ирина впервые за много лет услышала фразу: "Какой у вас вкус!" - и сердце дрогнуло.
Группа была небольшая: женщины от двадцати до шестидесяти. Кто-то пришёл, чтобы отдохнуть от детей. Кто-то - после развода. Кто-то - просто потому, что "всегда мечтала".
Ирина молчала. Но слушала.
На одном из занятий преподавательница предложила:
- А теперь соберите букет для самой себя. Не для мамы, не для подруги, не на праздник. Просто так. За что вы себя благодарите?
Сначала рука потянулась к привычным гвоздикам - строгим, крепким. Потом она вдруг выбрала полевые: васильки, астры, сухоцветы. И добавила каплю розового - как будто разрешила себе немного тепла.
- Я бы поставила его на кухне, - сказала она. - Чтобы утром видеть.
Вечером Валера хмыкнул:
- Опять хлам какой-то притащила? Цветы из мусорки, что ли?
Он прошёл мимо и задел вазу локтем. Та не упала, но вода плеснулась на стол. Ирина молча вытерла. Не сказала ни слова. Только крепче сжала губы.
На следующий день она купила себе новые наушники. Слушала музыку в ванной. Закрывала дверь на защёлку.
Валера злился:
- Ты что там, по часу теперь моешься? И музыку слушаешь? У тебя, случайно, любовник в телефоне не завёлся?
- Завёлся, - тихо ответила она. - В голосе певца. Он не орёт на меня. Не выливает суп.
Он молча вышел. А она осталась - с полотенцем на плечах и лёгкой дрожью в пальцах. Это было не храбрость. Это было почти ужасно страшно. Но впервые - живо.
---
Вечером, в пятницу, она пришла домой позже обычного - на курсах задержались, обсуждали букет на весеннюю выставку. У неё на руках был небольшой пакет с цветами и коробка с ленточками.
Дома было тихо. Не тот уютный покой, когда ждут. А тягучее, напряжённое молчание. Валера сидел на кухне, курил - в доме, где она всегда просила этого не делать. На столе стоял её букет. Размятый, с заломанными стеблями.
- Это что? - Он поднял глаза. - Думаешь, тебе теперь всё можно, да? Ходишь, шляешься. Хлам таскаешь. Думал, у нас семья. А ты...
- А ты сломал то, что я делала три часа, - спокойно сказала она. - Ты не спросил. Просто взял и сломал.
- Ты что, сдурела? Это же просто цветы!
- Не просто. Это - я.
Он посмотрел на неё, будто впервые увидел. Улыбнулся зло:
- Ну-ну. Становишься дерзкой? Может, ты и жить теперь будешь где-то ещё, а?
Она вздохнула, как человек, уставший объяснять очевидное. Пошла в спальню, достала сумку. Спокойно, без истерики. Сложила пару вещей, документы, старый кошелёк, в котором хранились детские фотографии, и коробку - ту самую, где раньше лежала кружка с трещиной. Она не разбилась. Просто однажды Ирина поняла: не хочет пить из неё.
- Ты куда собралась? - Валера стоял в дверях, растерянный. Его голос был уже не злой. Просто удивлённый. Он не верил, что она уйдёт. Не верил в неё.
- Домой, - ответила она. - В то место, где меня не будут ломать.
Он ничего не сказал.
Ирина вышла. За дверью стояла мать. Та самая, с которой она не разговаривала почти год.
- Я... я случайно зашла. Мимо шла. - Мать смотрела куда-то мимо. - Ты уходишь?
Ирина кивнула.
- У меня... диван есть. Если хочешь.
Они ехали молча. Ирина смотрела в окно. Мать за рулём. Руки дрожат.
- Почему ты не ушла от отца? - спросила Ирина.
- Тогда было нельзя, - ответила мать. - А потом... уже не было сил.
- Я боюсь, что и у меня их не будет.
Мать кивнула.
- Значит, надо уходить сейчас. Пока есть.
---
Прошёл месяц. Ирина жила у матери. Диван скрипел, на кухне пахло вареньем из прошлых лет, окна выходили на школьный двор. По утрам она варила кофе - настоящий, в турке, с корицей. Впервые - для себя.
На работе заметили перемены: стала улыбаться, строже отвечать на грубость, чаще смотреть в глаза. Коллега однажды спросила:
- Ты, что ли, замуж собралась?
Ирина засмеялась. Сначала тихо. Потом - вслух.
Флористика стала не просто хобби. Преподавательница предложила вести кружок в библиотеке. Ирина испугалась, но согласилась. Первый урок посвятила "восстановлению сломанных стеблей".
- Даже у надломленных веток есть шанс зацвести, - сказала она. - Важно - не притворяться целыми, а быть живыми.
Однажды, разбирая старые вещи, нашла ту самую кружку с трещиной. Подумала: странно, почему не выбросила? Поставила её на подоконник, насыпала земли и посадила семя лаванды. Трещина осталась. Но теперь в ней была жизнь.
Иногда по вечерам она смотрела старые фотографии. Валера не звонил. Ирина тоже нет. Не потому что обида. Просто пустота - это не то, что нужно носить с собой.
Весной она переехала в маленькую студию. Сама. Своими руками покрасила стены. Купила простую посуду - белую, гладкую. И вазу. Для себя.
Иногда ей снился голос: "Ну, что, опять суп испортила?" - и она просыпалась с комом в горле. Но потом вставала. Делала зарядку. И варила себе кофе. Только для себя.
А вы как считаете: стоит ли терпеть ради привычки? Или жизнь одна — и кружки с трещинами лучше заменять, пока не поздно?