Этой весной я участвую в марафоне чтения японских авторов Цветение сакуры на канале @oknigah , в рамках которого решила погрузиться в литературу эпохи Хэйан, золотого века Японии, ещё до воюющих провинций, сёгунов и прочего.
Моногатари значит повесть. То есть Исэ моногатари переводится как повесть об Исэ. Написанная более тысячи лет назад, своей формой она вызывает недоумение у многих. То ли повесть, то ли сборник стихов с комментариями. Каждая глава/эпизод начинается фразой "В давние времена кавалер...", что заставляет думать о том, что кавалер каждый раз новый. Что, конечно, не обязательно. И хотя стихотворения из повести входят во многие стихотворные сборники, рассматривать их как основу, к которой лишь прилагается вводный текст, неправильно, считал востоковед Николай Иосифович Конрад, переводивший повесть в 1923-м и написавший весьма подробный комментарий к ней. Напротив, прозаическое введение это зачин эмоции, которая достигает своей кульминации в стихотворной форме. При этом всякий автор эпохи Хэйан в свою поэзию уже как бы включает ответную эмоцию Читателя или Читательницы (как это делал Кальвино, вот сюрприз, постмодерн придумали за тысячу лет до того, как он получил название). "Когда кавалер Хэйана бросал даме при мимолетной встрече во дворце коротенькое стихотворение — танка, то оно было совершенно неполно, его смысл и фактический, и эмоциональный был совершенно недостаточен, если тут не подразумевать ответное стихотворение дамы, ее соответствующую эмоцию," - объясняет Конрад.
Стихи были очень важной составляющей придворной культуры эпохи Хэйан, поскольку чужим мужчинам запрещалось видеть лицо дам, а знакомиться-то как-то нужно было. Для общения использовали шторы в качестве экрана, а стихи в качестве средства общения. Эти шторы, как почти все, что было важно в японской культуре, попали на ткани в качестве узора, о чем интересно рассказывает Рина Румянцева в паблике kimono inspiration:
Читая Исэ Моногатари, я все время вспоминала посты этого паблика про орнаменты кимоно, а затем нашла подтверждение своему впечатлению в серии иллюстраций к повести, написанных в конце XVIII века Кацукава Сюнсё, и так и называвшихся "Повесть об Исэ в модных парчовых картинках".
Повесть получилась не только сборником любовных историй, но и путеводителем по орнаментам на кимоно? Нет, это орнаменты кимоно путеводитель по Японии. Нельзя умалять значение мелочей в японской культуре, их словно бы просто нет, всякая мелочь полна значения и смысла, и заслуживает любования. Например, сезоны года. По традиции, заимствованной из Китая, год разделяли на 24 периода ("сэкки"), каждый из которых разделялся на три части, примерно по пять дней каждая, а всего в году было 72 коротких сезона, которые называли «ко».
В нашем саду тоже сейчас цветет японская айва. Как удачно)
А майские цветы, ирисы, в Японии символизируют мужественность и силу, так как их листья похожи на лезвие меча. Поэтому праздник мальчиков в пятый день пятой луны имеет ещё одно название - Себу-но-сэкку - праздник ирисов.
Конечно, в эпоху Хэйан привычных кимоно ещё не было. Женская придворная одежда дзю:ни хитоэ состояла из двенадцати слоёв, каждый из которых должен был быть виден, ведь изящное и осмысленное сочетание тканей могло стать поводом для влюблённости. Однако именно этот период в истории Японии во многом знаменует дивергенцию китайской и японской традиции как в языке, так и в придворной культуре. Поэтому дзюнихитоэ вполне можно рассматривать как протокимоно, отличавшееся от китайского костюма из короткой накидки и юбки.
Уже в первой главе Исэ Моногатари ткань одеяния вдохновляет на стихотворчество восхищённого деревенскими девушками юного вельможу, только надевшего мужской головной убор:
"В селеньи том проживали две девушки-сестры, необычайно прелестные и юные. Их подглядел тот кавалер сквозь щели ограды. Не ждал он этого никак, и так не подходило все это к старому селенью, что сердце его пришло в смятение. Кавалер оторвал полу охотничьей одежды, что была на нем, и, написав стихи, послал им.
Был одет тот кавалер в охотничью одежду из узорчатой ткани Синобу.
С равнины Касуга
молодых фиалок на тебе
узоры, платье…
И не знаешь ты пределов
мятежным смутам, как и Синобу."
Конрад пишет: "на гладкий камень накладывались различные травы и цветы, поверх их расстилался холст, который имели в виду окрасить, а затем по нем проводили гладким камешком, так сказать, натирая его. Сок находящихся под холстом растений впитывался при этом материей, и на ней выступали и окраска, и узоры." Сложный узор Синобу на ткани символизировал смятение чувств героя, а сами цветы, послужившие основой для орнамента - цветение деревенских девушек.
В третьей главе я вспоминаю узор мирубун:
"В давние времена жил кавалер. Даме, в которую был он влюблен, пук послав морской травы, сказал при этом:
Если б любила меня ты,
легли б мы с тобой в шалаше,
повитом плющем.
И подстилкою нам
рукава наши были б…"
Иероглиф водоросли "морская сосна" означает также и "свидание" и достаточно часто эта водоросль используется в повести как иносказание.
В 8-й главе один кавалер покидает столицу, думая, что он там никому не нужен. В провинции Микава у восьми мостов он со спутниками любуется ирисами (которые в переводе Конрада превратились в лилии, чтобы получился акростих):
"Любимую мою в одеждах
Изящных там, в столице,
Любя оставил…
И думаю с тоской, насколько
Я от нее далек…
Так сложил он, и все пролили слезы на свой сушеный рис, так что тот разбух от влаги."
Ирисы эти имели интересную судьбу. В расцвет эпохи Токугава художник Огата Корин создал ширму с ирисами, иллюстрирующую восьмую главу Исэ Моногатари.
Вероятно, именно эти ирисы послужили вдохновением для одноименной картины Ван Гога. Европейские художники того времени щедро заимствовали у японских, потому что реставрация Мэйдзи открыла Европе удивительную культуру Японии, пребывавшую в изоляции на протяжении многих столетий.
Венцом творчества Огаты Корина признают ширму Цветение красной и белой сливы. Эти сливы напомнили мне о 4-й главе, в которой герой все ещё жил в столице, но возлюбленная уже покинула его:
"На следующий год — в том же январе, когда в цвету полном были сливы, минувший вспомнив год, ко флигелю тому пришел он: смотрит так, взглянет иначе — не похоже ничем на прошлый год. Слезы полились, поник на грубый пол дощатой галереи кавалер и пробыл там, доколе не склоняться стал месяц; в тоске любовной о минувшем он так сложил:
Луна… Иль нет ее?
Весна… Иль это все не та же,
не прежняя весна?
Лишь я один
все тот же, что и раньше, но…"
В 12-й главе кавалер, уже добравшись в провинцию Мусаси, стесняется признаться столичной возлюбленной, что изменил ей, и отправляет пустое письмо с одной лишь надписью "стремена Мусаси", что напомнило мне другой популярный орнамент кимоно из конской упряжи - уздечку.
Несмотря на то, что многие эпизоды складываются в сюжетные арки, некоторые выглядят как вставные новеллы. При этом эпизод 64 про любовь юного Аривары к фаворитке императора (микадо) как будто "перезапускает" историю, потому что юный герой уже был у нас в первом эпизоде, где любовался деревенскими девушками и писал им на своем подоле стихи. Впрочем, эпизоды вполне могут идти не в хронологическом порядке. Ведь в 64-м эпизоде юному вельможе ещё позволено появляться в покоях дам, где он и влюбляется в фаворитку, а в первом у него уже мужской головной убор и обязанности по инспекции провинций. 64-й эпизод интересен рядом других обстоятельств. Во-первых, он представляет одну из наиболее разработанных с сюжетной точки зрения историй во всем сборнике. И, во-вторых, там появляется имя кавалера - он из рода Аривара. Возможно, именно это обстоятельство послужило основанием традиции приписывать авторство Исэ Моногатари хэйанскому поэту Аривара-но Нарихира. Он был не просто мальчиком при дворе, а дважды принцем, потомком двух императоров, как по материнской, так и по отцовской линии. Конечно, с учётом большого количества императорских наложниц, это положение не было исключительным. Но он мог бы построить весьма впечатляющую карьеру, если бы не его роман с будущей супругой (или с фавориткой) императора. Возможно, именно его история вдохновила Мурасаки Сикибу на написание повести о принце Гэндзи, также пережившего запретную любовь.
Юный Аривара пытается бороться с собой, но подросткам это обычно даётся с трудом. Он зовёт кудесников и чародеев, чтобы провести обряд очищения от любви: "Очистился уже - а тоски размеры ещё больше возросли".
В 68-м эпизоде кавалер наконец прибывает в провинцию Исэ, которая дала название всей повести. Его отправили туда в качестве "охотничьего посла", то есть проверить охотничьи угодья вокруг императорской дачи к сезону. Там он знакомится с принцессой-жрицей. Ну, как знакомится... как принято у хэйанских кавалеров... Короткая встреча, которой было не суждено повториться.
«У той сосны морской,
что в Оёдо на побережье
растет, — сердце
в покой приходит, хоть
и не говорит она…»
В последних эпизодах весна постепенно сменяется осенью, а кавалер печально размышляет:
"Так и оставлю,
никому не сказав,
свои думы!
Ведь нет никого,
кто был бы со мною…"
У нас сегодня не коктейль, а моктейль, то есть микс без алкоголя, в который вы, конечно, всегда можете добавить унцию-другую любимых градусов. Это фантазия на тему матча бамбла, включающая две унции охлаждённого чая матча, две унции апельсинового сока и две унции лимонада одзу-лимон в бокале со льдом. Если честно, ещё холодно пить такие напитки на свежем воздухе, но он так безапелляционно зелен, что требовал себе соответствующего фона)
Мне кажется, получился вполне себе цвет миру иро, как те водоросли в послании влюбленного кавалера.
"Сам бог морей „сосной морской“ —
чем дорожит, чем украшает
главу свою —для вас, друзья,
не поскупился!"