В тот вечер мартовский ветер бился в окна нашей квартиры, словно предупреждая о чем-то. Я заканчивала готовить ужин, когда входная дверь хлопнула. Павел вошел в кухню с охапкой мимоз — моих любимых.
— Мариночка, у меня для тебя сюрприз, — глаза его лучились гордостью, а на губах играла улыбка, какую я не видела уже давно.
Я вытерла руки о фартук и осторожно приняла цветы. От них пахло весной и почему-то тревогой.
— Что случилось? — спросила я, чувствуя, как холодок пробежал по спине.
Павел торжественно достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.
— Помнишь, ты все переживала о будущем Леночки? — он положил бумагу на стол между нами. — Я все устроил. Оформил квартиру на нее. Теперь наша девочка обеспечена жильем.
Я не сразу поняла. Моя рука потянулась к документу, но замерла на полпути.
— Эту квартиру? Нашу?
— Да, — кивнул он, довольный произведенным эффектом. — Все официально. Вот, посмотри, — он развернул лист с печатями.
Я смотрела на бумагу, но строчки расплывались перед глазами. Мимозы в моих руках вдруг показались неуместными, почти кричащими.
— А как же... — голос предательски дрогнул. — Как же ты это сделал? Ведь для переоформления нужна моя подпись.
Его улыбка дрогнула, но лишь на мгновение.
— У меня была доверенность от тебя, помнишь? Еще с прошлого года, когда ты болела. Все законно, Мариш. Я же для нас, для семьи.
В комнате вдруг стало душно. Я кивнула, не найдя слов. Положила мимозы на стол, даже не подумав поставить их в воду.
— Ты не рада? — его голос звучал удивленно и немного обиженно.
— Нет, я... спасибо, — выдавила я. — Просто неожиданно.
Он подошел, обнял меня за плечи. Я прижалась к нему, пытаясь проглотить комок в горле и унять дрожь. Что-то было не так. Внутри поднималось смутное беспокойство, предчувствие беды.
Тем вечером я почти не притронулась к ужину. А Павел рассказывал, как все гениально придумал, как теперь Лена будет защищена от любых невзгод. И я кивала, улыбалась через силу, не понимая, почему его забота вызывает во мне не благодарность, а странный, иррациональный страх.
Мимозы так и остались лежать на столе. К утру они завяли.
Письма правды
Конверт с гербовой печатью я нашла в почтовом ящике три недели спустя. Налоговое уведомление. Уже разрывая бумагу, я поняла — что-то изменилось. Буквы прыгали перед глазами, но одну строчку я разглядела четко: «Собственник: Савельева Елена Павловна». Моя дочь. Не я.
Руки задрожали, и я прислонилась к стене подъезда. Это было не предчувствие — это была реальность, безжалостная и холодная, как мартовский ветер за окном.
К полудню я уже стояла в очереди МФЦ. Женщина за стеклом равнодушно постукивала ногтями по клавиатуре. Ей не было дела до того, что земля уходит у меня из-под ног.
— Выписка из ЕГРН? Да, конечно. Ваш паспорт.
Я смотрела в монитор через ее плечо, буквы расплывались от нахлынувших слез. Квартира, которую я получила еще от родителей, в которой прожила всю жизнь... теперь принадлежала моей дочери. Но что-то подсказывало — это только верхушка айсберга.
— Дата регистрации перехода права... три месяца назад, — прошептала я.
— Все верно, — кивнула сотрудница. — Распечатать выписку?
Я не помню, как заплатила, как взяла бумаги. В голове стучало: «Три месяца. Три месяца он молчал».
На улице моросил дождь. Я раскрыла зонт и медленно двинулась к остановке. В кармане завибрировал телефон — Павел. Я сбросила вызов.
Капли дождя смешивались со слезами. «Что происходит?» — этот вопрос пульсировал в висках. Я прижимала к груди папку с документами, словно улики преступления. Павел что-то недоговаривал. Это не просто забота о Лене. Тут что-то еще.
Память услужливо подкинула обрывки фраз, тихие телефонные разговоры, его нервозность последние полгода. Внезапные командировки. Странные встречи. Все складывалось в мозаику, рисунок которой мне совсем не нравился.
Я не поехала домой. Позвонила Лене, попросила встретиться в кафе. Дочь должна знать правду. А еще — она поможет разобраться. Лена всегда была сильнее меня.
Осколки доверия
— Мама, ты уверена? — Лена смотрела на меня широко распахнутыми глазами. — Может, это какая-то ошибка?
Я покачала головой и пододвинула к ней выписку из реестра.
— Никакой ошибки. Квартира теперь твоя. Поздравляю с приобретением, — мой голос звучал глухо, с горечью, которую я не смогла скрыть.
Лена пробежала глазами документ, потом резко отодвинула чашку с остывшим кофе.
— Я позвоню Кириллу, он работает в юридической конторе. Нужно выяснить детали сделки.
Через час мы уже сидели в небольшом офисе. Кирилл, бывший однокурсник Лены, хмурился, просматривая документы на компьютере.
— Договор дарения оформлен правильно, — медленно произнес он. — Но есть нюанс. В тот же день была проведена еще одна операция. Перевод крупной суммы со счета... — он запнулся, глядя на экран. — Со счета некоего Соколова Игоря Владимировича на счет вашего мужа, Марина Андреевна.
— Сколько? — голос Лены звенел от напряжения.
— Два миллиона рублей.
Я прикрыла глаза. Внутри что-то оборвалось, последняя ниточка надежды.
— Соколов... — пробормотала я. — Его старый приятель. Они вместе работали когда-то.
Лицо Лены окаменело.
— Он продал твою квартиру, мама. Оформил на меня и получил деньги.
Всю дорогу домой мы молчали. Лена крепко сжимала мою руку, иногда бросая взгляды, полные тревоги и решимости. Я чувствовала себя оглушенной, словно после удара. Предательство. Самое настоящее предательство.
Павел был дома. Сидел на кухне, просматривая что-то в телефоне. Увидев нас, вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
— Где вы были? Я звонил...
Я положила выписку на стол. Прямо перед ним. И спросила в лоб, глядя в глаза:
— Ты продал мою квартиру?
Он побледнел. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на страх, потом — попытка возмутиться, но слова застряли в горле. Он опустил голову.
В этот момент я поняла — все правда. Человек, с которым я прожила пятнадцать лет, которому верила безоговорочно, предал меня. Сознательно, расчетливо.
— Мама, собирай вещи, — тихо сказала Лена. — Мы едем ко мне.
Чай с горечью
Это случилось через неделю. Я вернулась в квартиру забрать зимние вещи — наступала весна, но они могли понадобиться. Не ожидала застать Павла дома в середине дня.
Он сидел на кухне, перед остывшей чашкой чая. Осунувшийся, с потухшим взглядом. Когда я вошла, даже не поднял головы.
— Ты за вещами? — спросил он тихо.
Я молча кивнула и двинулась к шкафу в спальне. Но что-то в его голосе, в поникших плечах остановило меня.
— Почему? — спросила я, обернувшись. — Просто скажи — почему?
Он поднял глаза — воспаленные, с красными прожилками.
— Я был должен, Марина. Много. Очень много.
— Кому?
— Не важно, — он покачал головой. — Игорь помог решить проблему. Квартира все равно осталась в семье, у Ленки. Я думал...
— Что ты думал? — перебила я. — Что я не узнаю? Что это нормально — распоряжаться тем, что тебе не принадлежит?
Он встал, нервно прошелся по кухне.
— Я не знал, как тебе сказать. Я был должен. Если бы не сделал этого — нас бы отключили от всего, — его голос сорвался. — Я пытался заработать, вернуть... но только глубже увязал.
— В чем увязал, Паша? Игорный долг? Кредиты? — я смотрела на чужого, незнакомого человека.
— Какая разница? — он дернул плечом. — Теперь-то уже все... Я пытался как лучше. Для всех нас.
— Для себя, — тихо сказала я. — Только для себя.
Повисло тяжелое молчание. За окном кричали птицы, где-то играла музыка. Обычный день. Только моя жизнь рухнула.
— Что теперь будет? — спросил он наконец.
— Суд, — я произнесла это спокойно, почти равнодушно. — Я подаю в суд. Сделка будет признана недействительной.
Он вскинул на меня измученный взгляд.
— Без суда никак?
— Никак, — я повернулась, чтобы уйти.
— Марина... — позвал он. — Я правда любил тебя. И сейчас люблю.
Я остановилась в дверях, не оборачиваясь.
— Любовь не предает, Паша. Никогда.
Ушла, не оглядываясь. И впервые за эти страшные дни почувствовала не боль, а странное облегчение. Словно сбросила тяжелый груз.
Новая страница
Зал суда оказался маленьким и душным. Несколько рядов скамей, судья в черной мантии, монотонные голоса. Все как в тумане. Я отвечала на вопросы, слушала выступление своего адвоката, кивала.
Павел не пришел. Его представлял юрист — молодой парень с цепким взглядом и папкой документов. Он пытался что-то доказывать о доверенности, о законности сделки. Но было видно — дело проигрышное.
— Сделка признается недействительной, — голос судьи прозвучал как сквозь вату. — Право собственности возвращается истцу...
Я слушала и не верила. Неужели все? Так просто? После стольких бессонных ночей, слез, унижения — просто несколько формальных слов, и справедливость восторжествовала?
— Мама, ты слышишь? Мы выиграли! — Лена трясла меня за плечо. — Ты снова хозяйка квартиры!
Я кивнула, собирая документы. Странно, но радости не было. Только опустошение. И усталость — бесконечная усталость.
На улице было солнечно. Май радовал теплом, молодой листвой, запахом сирени. Мы с Леной медленно шли по аллее.
— Что дальше? — спросила дочь. — Вернешься домой?
— Конечно, — я слабо улыбнулась. — Это мой дом.
— А папа?
Я покачала головой.
— Не знаю, Лен. Это не моя забота.
Вечером я переступила порог своей квартиры. Нашей с Ленкой, но уже не с Павлом. Стояла посреди гостиной, оглядываясь, словно впервые видела эти стены. На столике — засохший букет мимоз, который я так и не выбросила тогда. Покрытая пылью фотография нашей свадьбы. Часы с остановившимся маятником.
Я открыла окно. Впустила свежий весенний воздух. Потом сняла со стены свадебную фотографию, аккуратно положила ее в ящик комода. Выбросила мимозы. Подтянула гирьки часов — маятник дрогнул и пошел.
— Мам, ты как? — Лена появилась на пороге с чемоданом моих вещей.
Я повернулась к ней и впервые за долгое время искренне улыбнулась.
— Знаешь, дочь, я в порядке. Правда в порядке.
Она обняла меня, и я почувствовала, как отступает тяжесть последних месяцев. Нет, боль предательства не прошла. Эта рана будет затягиваться долго. Но сейчас, в этот момент, я вдруг поняла — главную победу я уже одержала. Не над Павлом, не над обстоятельствами. Над собственным страхом.
За окном пели птицы. Начинался новый день. И новая жизнь — моя собственная.