— Да что же вы за люди такие! У меня мама, между прочим, умерла, а у вас никакого сочувствия!
— А ничего, что я твоя родная сестра? — опешила Варя, услышав претензию Даши в трубке, когда позвонила ей по поводу дела о наследстве. — Это была и моя мама тоже. Только вот тебя мои чувства почему-то не волнуют. Скажи, когда будешь готова говорить об этом. Через год?
— Ну, я не знаю… но пока не могу.
Варя представила как младшая (вообще-то тридцатилетняя) сестренка по-детски надула губы и пустила слезу. Ей всегда это было запросто ― плакать и дуться. Даша, казалось, научилась манипулировать людьми, еще не умея ходить. Она, как профессиональная актриса, умела сделать в нужный момент глаза мокрыми, при этом вид у нее становился такой несчастный, что все сразу же уступали, пусть только ребенок успокоится.
Родители тоже берегли младшенькую, появившуюся у них на склоне лет. Сейчас Варя это понимала. А прежде, будучи старшей сестрой с разницей в четырнадцать лет, тоже обращалась с Дашей как с куколкой и во всем ей потакала. А когда из маленькой капризной принцессы выросла скандальная королева ― уже никто не мог ничего поделать.
Варя надеялась, что хотя бы после ухода матери сестра поймет, что она уже не ребенок и, наконец, станет относиться к жизни ответственно, но Даша упорно не хотела взрослеть. А между тем прошло уже полгода, и им надо было вступать в права наследства.
Варя помнила, как примерно через месяц после кончины отца, мама вызвала ее на откровенный разговор.
— Ты старшая и разумная женщина, поэтому хочу с тобой обсудить то, как мы с папой договорились поделить между тобой и Дашей наше имущество.
— Мам, ну ты чего? — смутилась тогда Варя. — Разве это срочно? Мне кажется, ты неудачно выбрала время, давай попозже поговорим.
— Попозже может и не случиться, — ответила умудренная опытом Наталья Сергеевна. — Это все равно вас когда-нибудь коснется. Так что лучше договориться сейчас, как говорят, «на берегу». Чтобы потом не было никаких недомолвок. Итак: мы считаем, что эта квартира должна отойти Дашеньке.
Мать обвела ладонью комнату, где они сидели ― одну из трех имеющихся в квартире. Правда, после замужества обеих дочерей и ухода любимого мужа она словно совсем опустела.
— А тебе тогда отойдет гараж и дача, — продолжила она. — Надеюсь, что ты не будешь возражать. Ты же понимаешь, что твоя сестра совершенно не приспособлена к жизни.
«Дашка? Не приспособлена? — возмутилась про себя Варя. — Да она такие веревки из любого совьет, просто любо-дорого посмотреть!»
Но оставила свое мнение при себе. Решила, что, в конце концов, это имущество теперь только мамино, и она вправе распоряжаться им по своему усмотрению.
— Как скажешь, мам.
— Ну вот и отлично. Тогда я предложу Даше пойти и перерегистрировать эту квартиру на нее.
— Ты что? Вот прямо так сразу? А как же ты?
— Ну ведь она меня из родного дома не выгонит. А после моей смерти ей не придется возиться с документами.
Варя кивнула. Она была против такой авантюры, но переубеждать мать, которая только что пережила большое горе ― потеряла мужа ― считала неправильным.
Когда Даша узнала, что мама хочет переписать на нее квартиру, то ее первой реакцией была отнюдь не благодарность.
— Нашу квартиру? Это значит, что если вдруг мы разведемся с Ильей, то половина будет принадлежать ему?
— А ты что, собралась разводиться? — удивилась мать.
— Нет, но ведь в жизни всякое бывает, а это моя квартира. Ну, то есть ваша, доставшаяся мне по наследству. Я не хочу ее ни с кем делить!
— То есть ты против?
— Я такого не говорила! Я о другом. Давай я сначала разведусь с мужем, а потом мы переоформим квартиру на меня.
— Как так разведешься? Ты же только что сказала, что не собираешься этого делать, — не поняла логику Наталья Сергеевна. — А как же Даня?
— Мам, не переживай! Все у нас нормально. Есть же фиктивный брак, а у нас с Ильей будет фиктивный развод. Потом, когда мы провернем сделку, мы сможем зарегистрировать брак снова. Данька вообще ни о чем не узнает, его наши взрослые дела не касаются.
— А ты уверена, что твой муж согласится, на такое?
Даша презрительно фыркнула.
— Ну если он не захочет, значит, развод будет настоящий.
Даша вышла замуж, как только ей исполнилось восемнадцать. И сразу же родила ребенка. Она ни дня в своей жизни не работала, специальности не имела и с родительской шеи сразу пересела на шею Ильи. «Королеве работать не положено!» — вот ее кредо. Муж спокойно относился к капризам Даши, очень любил ее и ребенка и влился в семью жены, как будто всегда был своим.
Правда, это было не взаимно: сама Даша за двенадцать лет брака общалась со своей свекровью всего раз пять или шесть, и то по праздникам, когда семья собиралась вместе. Мать Ильи не понимала ее непомерных запросов и заносчивости и старалась как можно реже приглашать невестку в гости. Впрочем, с общением с собственной матерью Илья прекрасно справлялся один: приезжал к ней минимум раз в месяц и привозил погостить сына Даню, единственного внука бабушки Шуры.
На фиктивный развод Илья, конечно, согласился. Он вообще не мог ей ни в чем отказать. Судебный процесс прошел быстро, стороны друг к другу претензий не имели, ребенка не делили, а размер алиментов для Илья роли не играл, так как у него все равно вся зарплата уходила на семью. А вот дело с переоформлением родительской квартиры затянулось почти на год. То болела мама, то у справок заканчивался срок годности, то Даша была занята и не могла приехать в нужное время к нотариусу. Поэтому, когда она получила, наконец, на руки новенькое свидетельство о собственности, то сразу заявила мужу и матери:
— Я смертельно устала. Мне надо отдохнуть и съездить куда-нибудь на море, погреться на солнышке.
— Но у меня отпуск только через полгода, — растерялся Илья.
Даша смерила его презрительным взглядом.
— Значит, мы поедем вдвоем с Даней. Или ты хочешь, чтобы я тут умерла от усталости?
Муж оплатил путевку в Хорватию, и Даша, подхватив сына, укатила загорать и купаться. А обратно не вернулась ― позвонила и сказала, что она встретила свою любовь, то ли серба, то ли боснийца, и останется вместе с Даней и своим новым мужчиной там.
Наверное, это и было последним ударом по Наталье Сергеевне. Она свалилась с инсультом, после которого уже не оправилась. Вся тяжесть ухода за мамой в те полгода, которые она провела ни на том, ни на этом свете, легла на плечи Вари. Она наняла сиделку и, отработав целый день, ехала не домой к мужу и двум детям, а к матери.
Когда, наконец, Наталья Сергеевна тихо ушла, Варя, к собственному стыду, облегченно вздохнула. Иррационально, но ей было совестно за то, что Даша, зная, как тяжело больна мама, так и не смогла выбрать время, чтобы приехать и попрощаться с ней ― хотя это уж точно была не Варина ответственность. Зато на похоронах сестра появилась. И сразу же устроила скандал, обвиняя всех вокруг, что они плохо следили за «любимой мамочкой» и оставили ее умирать в одиночестве. Тогда у Вари не было никаких сил спорить. Она просто тихо плакала в плечо мужа, а тот, как мог, успокаивал ее.
После сороковин Даша наняла бригаду, чтобы сделать ремонт в родительской квартире, и Варя решила, что сестра одумалась и переедет жить обратно сюда, поближе к Илье и могилам родителей.
А поняла, как ошибалась, когда квартира была уже продана.
— Ты с ума сошла? — позвонила она Даше. — Что ты наделала? Где ты теперь будешь жить?
— Не твое дело. Это моя собственность, и я вправе ей распоряжаться как хочу. И вообще, я знаю, что делаю, — последовал ответ. А потом Даша вновь укатила в Хорватию.
Спустя полгода, когда огромная рана в душе после ухода матери немного затянулась, а Варе понадобилась какая-то подпись сестры в дачном товариществе, она позвонила Даше. Несмотря на планы родителей передать гараж и дачу Варе, мама сделать этого не успела. И по делу о наследстве, сестры владели оставшимся имуществом родителей в равных долях. Варю, конечно, обижало, что Даше досталась и квартира, и часть ее предполагаемого имущества. Она хотела договориться с сестрой и, отдав вдобавок к уже проданной квартире еще и гараж, забрать принадлежавшую Даше часть дачи.
В конце концов, Даша во взрослом возрасте на участке сроду не появлялась. Да и зачем ей этот летний домик с туалетом на улице, если она живет в другой стране?
— С чего бы вдруг я стала менять гараж на долю дачи? — возмутилась Даша, когда поняла, чего хочет от нее Варя.
— Потому что ты и так владела родительской трехкомнатной квартирой.
— Ну ты вспомнила! Где та квартира? Да и деньги уже почти кончились. Жизнь тут, знаешь ли, недешевая.
— А кто тебя заставлял туда уезжать? Тут у тебя и жилплощадь была, и любящий муж, а ты отправилась в далекие края за призрачным счастьем.
— Ты просто мне завидуешь. Сама-то пашешь от зари до зари то на работе, то на даче. А я тут на море отдыхаю.
— Ладно, это твое дело. Так что, мы договорились? Гараж твой. Продашь ― будут у тебя еще деньги на жизнь у моря.
— Нет, — неприятно засмеялась в трубке Даша, — я так не продешевлю, даже не надейся.
Варя тяжело вздохнула.
— Вообще-то гараж стоит больше, чем твоя доля дачи.
— Да, но дача-то тебе нужнее. Так что давай так. Гараж плюс миллион. И тогда забирай эту халупу.
— Миллион? — у Вари округлились глаза. — Да у нас вся дача столько не стоит!
— Ну не хочешь ― как хочешь, — и в трубке раздались короткие гудки.
* * *
— Мам, там какая-то женщина у калитки стоит, тебя спрашивает, — прибежала с улицы к Варе десятилетняя дочь.
Варя вытерла руки о полотенце, выключила газ и пошла на дальний конец участка.
— Да, что вы хотели? — спросила издалека у незнакомки.
— Варька, привет! Не узнала, что ли?
Подошла ближе и пристально вгляделась в гостью.
— Даша?
За шесть лет, что они не виделись, младшая сестра превратилась в необъятных размеров бабищу с выцветшими неухоженными волосами, в балахонистой одежде.
— Конечно, я. Уже забыла, как я выгляжу? Ну что? Пустишь?
— Тебе чего надо? — спросила Варя, загораживая плечом вход на участок.
— Значит, не пустишь… А как же «кто старое помянет ― тому глаз вон»?
— А кто забудет ― тому оба. Чего приехала?
— Ну так я вернулась и захотела проведать сестренку. Как живешь-то?
— Уж точно не твоими молитвами. Денег у меня нет, в дом не приглашу.
— А не очень-то и хотелось в эту халупу. Смотрю, твой-то Олег ее облагородил.
— Смотри, да только издалека. Где Данил?
— Илье отвезла, пусть у него поживет, пока я тут квартиру пытаюсь снять.
— Снять? А кто платить за нее будет?
— Пока у меня есть немного валюты, у своего Милоша отсудила. А потом посмотрим… Ну ладно, рада была тебя повидать.
Даша повернулась и пошла вдоль забора в сторону дороги. Варя смотрела, как грузно она передвигает ноги, как хрипло и надсадно дышит. Потом вспомнила свой инфаркт в сорок пять после требования Даши заплатить миллион в придачу к гаражу, как тяжело восстанавливалась после больницы ― на Олеге тогда лица не было от волнения, дети ходили бледные и тихие. В памяти всплыла фраза Олега, что, если Дашка еще хоть раз появится в их жизни, он выскажет ей все и выгонит взашей. А Варя тогда подумала, что этого, к счастью или к сожалению, уже никогда не произойдет…
— Даш!
— Что? — обернулась она.
— Погоди, зайди, хоть чаем тебя напою. А то не по-людски как-то. Да и отдохнешь с дороги. Вижу же, что устала.
Даша развернулась и зашагала обратно, уже бодрее и улыбаясь.
— Варька, ну я же знала, что ты меня не прогонишь. Родная кровь ― это тебе не вода!
Автор: Лариса Черная
Ненависть
Оля Миронова ненавидела Тасю всеми фибрами души. Ненависть была густой, вязкой и острой на вкус. Оля часто ловила себя на мысли: это чувство ей помогает выживать, словно двигатель внутреннего сгорания. Словно живая вода, эликсир молодости, триггер. Огонь в очаге – иначе не скажешь.
Миронова верила в Бога и понимала – жить, ненавидя, нельзя. Это порочный круг и путь в никуда. Во всяком случае, так говорили о ненависти. Она пыталась разобраться в причинах и следствиях своего состояния, но ничего толкового так и не выяснила. Грустно подбив итоги тщательного анализа Оля пришла к выводу: генетическая, впитанная еще с молоком деревенской мамы-простушки, нелюбовь ко всему отличному от общей массы. Эффект ненависти стаи к одиночке, этакой белой вороне. Врождённая неприязнь «черни» к рафинированным буржуям. Как-то так…
Что это за имя – Тася? Таисия? Что-то посконно-домотканое, из замшелой глубинки, пропахшее кислыми щами и ржаным хлебом. «Таси» не приезжают на работу на лаковых красненьких машинках, «Таси» не рассуждают о живописи средних веков и не спорят о поэзии Мандельштама и Хармса. Тася – это немолодая женщина в цветастом переднике, с прилипшим к рукам тестом и гулькой на голове. Тася присмотрит за соседским лялькой и вызовет милицию, если шумно во дворе!
Да. Еще у «Таси» отчество какое-нибудь, типа «Капитоновны» или «Никифоровны». У Оли в родном городке, находившемся где-то на «задворках империи», в отштукатуренном бараке со скрипучей от времени лестнице, в коммунальной клоповной халупе, была такая соседка – баб Тася. Типичная тетка в шлепанцах на уродливо варикозных ногах и гребешком в жидких волосах. Знатная скандалистка, но в душе – сама доброта. Тася из далекого детства, пахнувшего горячим хлебом, продававшимся в магазинишке местного хлебозавода.
Та баб Тася и близко не стояла с Таисией ЭТОЙ. ЭТА была настоящей петербурженкой. Тонкая, звонкая, в легкой, струящейся шёлком блузе, в юбке-карандаш (я надену узкую юбку, чтоб казаться еще стройней…), невесомых колготках на палочках-ножках в изящных лодочках на острых, как шило, каблуках.
Жесткое каре волос, коротенькая, над бровями, челка, тонкие брови, тонкий нос и карие глаза. Острые скулы и острые плечи. Что в ней? Что такого особенного в жалком тощем цыпленке, если язык не поворачивается назвать ее жалким тощим цыпленком? Тася (а она просила обращаться к ней именно так) несла себя с достоинством и с чувством превосходства над земным миром. При этом – ноль гордыни, со всеми проста и приветлива. Даже голос ни разу не повысила! Даже в тех случаях, когда голос нужно было повышать до благого матерного ора!
И пахло от Таси Францией. Нет, не пошлой искусственной, сделанной где-то в подпольных филиалах китайско-турецкой смесью, а именно - Францией семидесятых благодатных годов, когда потрясающе некрасивый Серж Генсбур сводил с ума женскую половину человечества потрясающе красивыми по эротичности композициями. Тася несла в себе тайну. А ведь именно тайна делала женщину женщиной.
Тася входила в серый офис, и в офисе становилось светло и уютно. В помещение вплывал аромат черного кофе и духов. С глаз падала тяжелая поволока утренней дремы, всем хотелось двигаться, как Тася, говорить, как Тася, дышать, как она. И все начинали двигаться и говорить, как Тася. Все подражали ей. Все, включая мастера чистоты, угрюмую Анну Сергеевну, любили Тасю. Все, кроме Оли, милой Оленьки, лицом похожей на «женщину в жутких розочках» из советского фильма. Такой женственной и мягкой Оли, с таким вкрадчивым и мягким голосом… ну а какой должен быть голос у работника бухгалтерии? Никто никогда бы даже и подумать не посмел, что за горгона сидит за третьим столом справа. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>