Он выжил. Он молчал. Он ненавидел. История ветерана, который сорок лет носил в себе правду о том рейде. Три украденных «Опеля». Немецкий инженер, который должен был умереть. И мины, которые убили больше наших, чем вражеские пули. Правда о войне, от которой кровь стынет в жилах.
Дорогие подписчики и гости канала «Записки трудного ребёнка»!
Сегодня — 9 мая. День, когда даже самые отъявленные хулиганы и сорванцы должны на минуту остановиться, выпрямиться и сказать просто, без пафоса:
Спасибо!
Спасибо тем, кто в 41-м встал со школьной скамьи и ушёл в окопы.
Тем, кто в 43-м брал «языков» и горел в танках.
Тем, кто в 45-м оставил подпись на Рейхстаге — угловатую, с ошибками, как в школьной тетрадке.
Спасибо!
Мы – трудные, весёлые, иногда слишком шумные – знаем: если бы не они, у нас не было бы даже права хулиганить.
Спасибо, мы помним!
А вы, мои дорогие, сегодня достаньте старые фото (даже если на них нет ваших родных – там есть те, кто подарил вам эту жизнь). Сварите заветную гречневую кашу. Налейте фронтовые сто грамм (можно и чай — главное, помните, за что пьёте). Если увидите ветерана – не говорите громких слов. Просто скажите: «Здоровья вам». Этого достаточно. Впрочем, говорите это всегда, когда встречаете ветеранов, не только сегодня, не только в этот день.
А потом — живите. Шумите. Ошибайтесь. Любите.
Потому что они воевали именно за это.
С Праздником Победы, дорогие мои читатели, подписчики и гости канала!
А ваш автор, сегодня вспоминает Анатолия Григорьевича с пятого этажа и его историю о трёх машинах...
И вот рассказ из нескольких частей.
Сосед с пятого этажа
Каждый день в 7:30 утра я слышал его тяжёлые шаги на лестничной площадке. Медленные, размеренные - будто отсчитывающие секунды. Анатолий Григорьевич. Сосед по лестничной площадке, а жили мы на пятом этаже. Пустой рукав пиджака, аккуратно заколотый булавкой. Вместо левого глаза стеклянный. И та особенная, узнаваемая походка - будто человек несёт на плечах невидимый груз. (Я уже писал об Анатолии Григорьевиче поэтому ссылки на эти публикации я размещу в конце данной публикации).
Мы редко разговаривали, хотя он часто заходил в гости. Он покупал в киоске «Союзпечати» «Беломор» и «Правду», иногда брал батон «Подмосковный». Мы иногда встречались у киоска. Наши взгляды пересекались у газетного столика, он смотрел на меня одним глазом и кивал, я ему в ответ. Так и жили по соседству десять лет. Папа с ним дружил.
Всё изменилось 9 мая 1985 года. В сороковую годовщину Победы.
Я нёс ему торт - мама испекла «Наполеон» и велела отнести ветерану. Обычно это делал папа, но он был где-то занят. Дверь открылась не сразу. Когда Анатолий Григорьевич появился в проёме, я увидел, что его единственный глаз покраснел. С порога стало видно - на кухонном столе в прихожей стояла фронтовая стопка и фотография в чёрной рамке.
- Заходи, - хрипло сказал он. - Только... сегодня не лучший день.
В маленькой кухне пахло лавровым листом и чем-то лекарственным. На стене висел портрет молодого офицера - удивительно похожего на Анатолия Григорьевича, только с двумя глазами и обеими руками.
- Брат? - осторожно спросил я.
- Я, - он хмыкнул. - В сорок втором. До... - рука машинально дотронулась пустого рукава.
Я хотел извиниться и уйти, но он неожиданно налил мне полрюмки:
- Выпьешь за Победу?
Я хоть и был тогда несовершеннолетним, но не отказался. Опыт пития огненной воды у меня был.
Мы выпили. Он - до дна, я - половинку. Огненная вода была горькой и обжигающей.
- Спасибо за торт, - Анатолий Григорьевич отрезал себе кусок, аккуратно поддел вилкой. - Знаешь, в сорок третьем мы трое суток ели только снег...
И тогда он начал рассказывать. Впервые за все десять лет.
Задание для разведки
...Весна 1943-го. Харьковщина. Их разведгруппа из четырёх человек получила задание: взять «языка» с передовой. Перейти линию фронта было не сложно - распутица, туман. Они проползли буквально под носом у немцев.
- А вот назад... - голос соседа дрогнул. - Назад дороги не было. Нас ждали.
Он замолчал, достал из буфета потрёпанную карту, разложил на столе. Я удивился, как она у него сохранилась? – но спрашивать не стал.
- Видишь? Три дороги. И все три - под прицелом.
Я смотрел на жёлтые пятна на карте, на карандашные пометки, сделанные дрожащей рукой. Анатолий Григорьевич вдруг резко встал, подошёл к окну. Его плечи слегка дрожали.
- Мы взяли не просто «языка», - прошептал он. - Мы взяли инженера. Того самого, что разрабатывал новые мины. И чтобы вывезти его...
Он обернулся. В единственном глазу стояли слёзы.
- Завтра расскажу остальное. Сегодня... сегодня не могу.
- Нет, сегодня! – потребовал я. Мне было хорошо известно это «завтра» - там найдутся дела и станет не до рассказов.
- Хорошо, садись, — неожиданно покладисто кивнул он.
Он налил, сам выпил, закусил кусочком торта. Его единственный глаз смотрел куда-то сквозь меня, будто в ту самую весну 1943-го.
«Язык» и три «Опеля»
- Мы его взяли тихо, - начал он. – Немец, капитан, инженер. Сначала думали — обычный штабист, но, когда обыскали, нашли чертежи. Новые мины. Те самые, что полроты наших подорвали.
Он замолчал, провёл ладонью по лицу.
- Назад ползти - верная смерть. Немцы уже подняли тревогу. И тогда Кольцов - наш сержант - предложил безумное: «Берём машины».
На немецком командном пункте стояли три «Опель» грузовичка с работающими моторами. Часовой курил за углом.
- Сразу три машины будут заметны, - сказал Петрович.
- Разделились. Так мы их запутаем. Я - с «языком» в первой машине, Кольцов — во второй, Сашка с Петровичем - в третьей.
Первая машина рванула через поле. Пулемётная очередь - Сашка убит сразу, но какое-то время он ещё держал педаль газа, вот немцы и кинулись за ним, отвлеклись.
Вторая нырнула в лес. Кольцов отстреливался, пока не кончились патроны. Привёз машину к своим, но сам истекал кровью - три пули в живот.
Наша пошла по просёлку. «Язык» орал, пытался выпрыгнуть. Пришлось нажать пару точек на шее, и он обмяк. Молчал пока я его не доставил к нашим. Правда меня и наши ещё обстреляли. Они же не знали, что за рулём я, а не фашисты.
Анатолий Григорьевич достал беломорину, задымил. Я закашлялся, но молчал. Надеялся, это не конец истории. Закончив дымить, сосед продолжил:
- В багажнике нашей машины нашлись ящики с теми самыми минами. Новыми. Чертежи, которых мы добыли вместе с инженером. Но Кольцова это не уберегло, он позже на такой же подорвался...
Григорьевич достал из кармана смятый снимок: четверо у разбитого «Опеля».
- Вот он, Кольцов. Сашка. Петрович. И я. В живых сейчас только я. Остальные не дожили до конца войны.
После войны
- Того немца я разыскивал сорок лет, - вдруг сказал он. – Знал, что он был у нас в плену, чувствовал, что остался здесь, не смог выехать в свою Германию. Нашёл в восемьдесят втором. Работал на Урале, инженером.
- И что? - спросил я.
- Ничего. Посмотрел ему в глаза и ушёл.
Он допил стопку, встал и подошёл к окну.
- Война не заканчивается, сынок. Она просто прячется в шрамах.
И тут пришла его жена Нива Александровна.
- Ох! - возмутилась она. – Тебе же нельзя этой гадости пить!
- Всё, Юр, иди домой! – велела она.
Через год Анатолий Григорьевич уехал на другую квартиру, но мы ещё долго ходили к нему к ним в гости.
Я тогда у себя в дневнике написал: «Война не уходит. Она просто перестаёт рассказывать о себе.»
Вопросов не будет. Просто комментируйте…
Вот ссылки на статьи про Анатолия Григорьевича:
До свидания! И мира нам всем!