Клавдия Сергеевна недавно отметила юбилей. Ей исполнилось девяносто лет. Понаехало народу – сразу и не сосчитаешь. И не разберешься – кто и где. Дети, внуки, правнуки, праправнуки – целая рота! Вот сколько людей от одной бабы Клавы получилось!
Ну, конечно, приходили местные журналисты. Освещали знаменательное событие. Немного в городе осталось таких долгожителей. Все Клавдины подружки на погосте давно. И муж Петр там обосновался с комфортом и на почетном месте, возле покойных родителей, справа. Клавдия на Радоницу с внучкой и дочерью специально ездила на кладбище – повидаться.
Повидалась. Пока Татьяна и Кристя возились с цветами, украшая клумбочки возле могил, Клавдя сидела на скамеечке, смотрела на фотографии Пети, мамы Раи и дяди Славы, сыночка Димы и свежую почти, внука Сергея, Кристи мужа, помершего три года назад от инсульта. Кристина буднично переругивалась с Серегой, ругала его, на чем свет стоит. И такой он, и сякой, и нервов ей кучу перемотал, и баб десяток перебрал при живой-то жене, и бросал ее три раза, и возвращался назад, и снова бросил – навеки. И дела ему нет, как тут она с детьми, с их проблемами и заботами живет. И вот она, назло ему, любовника собралась заводить, и заведет, как пить дать, заведет, вот тогда он пожалеет, ох, пожалеет и сто сорок раза в могиле перевернется, паразит!
А Клавдия думала о своем, плакала внутренними слезами и совсем, ну совершенно не вспоминала о своей будущей смерти. Даже не собиралась.
Ей собственная жизнь вовсе не надоела, хотя была нелегкой, как у большинства Клавдиных ровесниц. Закрывая за собой оградку, она тайком от дочери и внучки взглянула на фото свекрухи, недовольно поджавшей губы, а потом взяла, да и показала свекрохе язык – «не дождешься». Сиди покуда с мужиками тут, старая ты вешалка. А я погуляю на белом свете.
Свекруха на фото прямо излучала недовольство и возмущение. Клавдя не удивилась бы нисколько, если бы та вдогон ей пробурчала обычное: ветрогонкой была, ветрогонкой и осталась! Зараз-за! Ни меня, ни свекра, ни мужа ни во что не ставит, гадюка, ша*ава, тьфу на тебя, тьфу!
А Клавде наплевать. Пусть себе бормочет, коли делать нечего. Ручки коротки достать, да земелька не пускает ведьму старую.
- Лежи, лежи, Марья Федотовна, пока лежишь, а мне бежать надо.
И «побежала» Клавдия Таню с Кристиной догонять, тихохонько, аккуратненько, мелкими шажочками малюсеньких ножек, обутых в яркие спортивные тапки какой-то заграничной фирмы, мягонькие, как пух. А все равно в них тяжко нынче бегать – годы одолевают.
Выбрались с погоста, свечки в церквушке поставили и поехали домой. Дома свои заботы-хлопоты. Клавдя по причине преклонного возраста от домашних дел давно освобождена – хозяйничает в квартире Кристина, внучка. Таня тоже хворает: то ноги, то спина, сахар, опять же. Вот и сидят на пару мама с доней, два молодца, одинаковых с лица, с виду и не разберешь, кто мама, кто не мама, годы стерли разницу, сделав ее несущественной, мизерной. Сидят, да переругиваются временами, когда по телику шоу с этим, Го*доном, смотрят. Этот Гордон вечно каких-то непонятных граждан тащит, будто приличнее в стране народу не нашлось.
Клавдя с Таней очень жалеют непутевых мужчин и женщин, кого-то больше, кого-то меньше. Спорят, ругаются, переживают за них, пьющих и несуразных. Пока переживают, и день прошел.
Так и живут, пока весна не придет, и Кристя их не отвезет на дачу, на все лето, чтобы «бабки воздухом дышали, про*ерделись, как следует, и мозги Кристе не выносили».
Так вот, собрались потомки на юбилей. Журналисты пришли. Праздник. Стол накрыт яствами различными. Молодежи полон дом, ткнуться некуда. Девочка с микрофоном пристала с вопросами, мол, тяжело ли было Клавдии жить, трудиться на заводе, поднимать страну с колен после войны? Дурочка молодая, дите совсем. Ногти на розовеньких пальчиках страшные, черные, блестящие… Клавдя на ногти с опаской смотрит, но отвечает исправно, мол, так все жили, работали, трудились, детей рОстили, учили.
А девочка пристала:
- А расскажите нам про свое военное детство? Как жилось вам? Голодно, холодно?
Ну, дело к праздникам, вот и старается под эту черту разговор подвести.
- Голодно, холодно, конечно, - отвечает Клавдия, - всем было и голодно, и холодно.
- А как вы, Клавдия Сергеевна, помогали стране одолеть врага?
А Клавдия, возьми, да и скажи (вот характер):
- Да никак я не помогала. Какой из меня помощник? С Гунькой и Васькой в няньках сидела! Мама в поле, да все тогда бабы в поле пластались. А мы, кто поменьше, в няньках. Мама картошки отварит, вот и весь обед. А я картошку на всех делила. Разделю, поедим, а потом ревем до вечера, потому что не наелись. Вот и вся моя помощь.
Ну, девочка, конечно, красиво так разговор закругляет: про свое «голодно-холодно» талдычит, про работников тыла и всяких тружеников. Потом подарок торжественно вручила, вазу какую-то. Потом камеру выключили, Кристя ей салату навалила, стопку налила. Оператору тоже салату навалили и стопку налили. Пьют, едят, галдят, иногда за бабкин юбилей тосты поднимают. Праздник и праздник. Молодежь вежливо из-за стола повылезла, да и смылась. Да они и были, как вроде их нет – уткнулись в телефоны, как сурки.
Клавдя на них не обижается: кой им интерес со стариками сидеть? А вот на тех, кто старше, разобиделась. Вот всю дорогу: та-та-та-та, кости друг другу перемывают. Кто кому должен, да у кого какое наследство – стоило было с разных концов страны собираться, чтобы гавкаться лишний раз? Показуха сплошная. Так увлеклись своими расчетами, что про юбиляршу напрочь забыли.
Нинка, невестка, завела опять свою песню:
- Дашка с Колькой хорошо живут! Дом – полная чаша. Отстроились недавно. Все у них есть, и всего достаточно! На море каждое лето ездят. Денег – куры не клюют. Колька – молодец, все в сЕмью, все в сЕмью несет. А почему? Потому, что послушалась меня в свое время! Я сразу увидела, что из Кольки будет толк! Я сразу это поняла! Дашка тогда все с этим, с Петровым шоркалась, так я костьми готова была лечь, чтобы Дашку от Петрова отвадить! Уголовник! Как есть, уголовник! Как в воду глядела – таки сел! И всю жизнь по тюрьмам. Вот и вся любовь!
Это она кивала в сторону Кристи. Мол, Кристя по любви замуж пошла, и все у нее наперекосяк. Любимый Сережа оказался бабником и гуленой. Истаскался весь, потому и в могилу рано лег.
Нинка не только на Кристю кивала, она и на саму Клавдию целилась. Клавдия никогда не мешала своим детям любить того, кого хочется. И поперек дороги никогда не стояла. И Нинку эту самую терпела, хоть и не нравилась она ей. Склочная, базарная какая-то, скользкая. И чего в ней покойный Димочка нашел? Зачем привел в дом? Димка-то, ангел во плоти, веселый, добрый, красивый. Честный.
Вот, потому что, честный. Снюхался с Ниной по пьяному делу, а она взяла его в оборот. Ребеночка с первого раза заделали. И все – женись, Димка. И женился. Клавдия слова не сказала против. Ни одной сплетни никто про нее не услышал – рот на замке держала. А ведь чувствовала – врет собака! Врет! Не Димкин ребенок, и не с Димкой она его прижила! Дурная слава про Нинку ходила, мол, Нинка никому не отказывает. Никому, потому что страшная и дурная! Но работает в магазине, а тогда был всему дефицит. И мужики толпами к ней ходили. За дефицит чертов.
И Димка, дурак, пошел однажды. Выпить с дружками хотелось, а магазины закрыты. Вот и пошел к Нинке домой. Она из дому отпускала. Ну и…
Дашутка родилась. Полюбили ее всем сердцем. Вырастили. Хорошенькая такая девочка была, добрая, скромная. А вот кровушка-то… Не общается совсем с бабушкой. Чванится. Как за Колю замуж вышла, так и здоровается сквозь зубы. А ведь хороший мальчик был, Сашка Петров. Из-за нее вся жизнь у Саши кувырком. Нинка руку приложила. С Нинкиной подачи тюрьма эта. Сволочная она. Сидит, задница с обоих сторон свисает, зятем хвастает. Умом своим хвастает. А у мужа десять лет на кладбище не была. Ей Дима не нужен, отработанный Дима. Попользовалась вдоволь Димкиной добротой и простотой.
Нет, не ей, Нинке, Кристину судить. Кристина любила, и детки у Кристи в любви рожены! Пусть тяжко было ей с Сергеем, шебутной Сережа был, но… Любовь, штука дорогая. Многими бедами частенько аукается. Но нелюбовь – хуже смерти самой лютой. Хуже всего нелюбовь!
Кристина шепнула Клавдии, что пора отдыхать. Она не со зла так сказала, не выгоняла бабушку из-за стола, нет. У Клавдии ярко алели щеки – переутомилась. Ничего, все хорошо прошло, дай Бог каждому, все накормлены, напоены и довольны. Просто переутомляться нельзя. Татьяна давно спит, и Клавдии пора.
Клавдия не сопротивлялась. Надо, так надо. Кристя и так устала – такой день шумный. Попрощалась Клава с гостями, поклонилась им. Гости понятливые. Посидели немного и разошлись. Разошлись, разошлись, а ни один не остался, чтобы внучке помочь. Бьется, бедная, одна на кухне, посуду моет. А все из-за кого, из-за нее, Клавдии! Не захотела юбилярша в ресторане праздновать. Денег жалко, лучше детям и правнукам побольше отвалить. А внучка страдает.
Клавдия поднялась с постели, по стеночке – на кухню.
- Бабуля, ты чего? – у Кристи заплаканные глаза. Уставшая, бледная, расстроенная.
- Помочь хочу.
- Да ты с ума сошла, ба? Да что я, одна не управлюсь?
Клавдя взяла полотенце – посуду вытирать.
- Кристинка, может, машинку посудомоечную тебе купить? Убиваться так…
Кристя смахнула смолистые кудряшки со лба.
- Вот еще, машинку… Баре какие… Машинку…
Клавдия вытирала тарелки. Кристя бойко звенела посудой. Плохо ли хорошо – управились. Внучка поставила чайник на огонь.
- Ну и *ука, эта Нинка! Будто я не знаю, как Дашка с Колькой живет. Как в спецлагере – шаг вправо, шаг влево – расстрел. Он даже не абьюзер, он у*од конченный! Он садист, ба! А эта… Деньги, деньги… Дашка на улицу не выходит. У тебя который год не была, а ведь любила больше всех!
- Да Бог с ней, Кристиночка!
- Да не Бог с ней! А этот, черт, Коленька! Баба из синяков не вылезает! Вышла замуж, называется… Бабе сорок шесть лет, а она на все шестьдесят выглядит!
Клавдия замерла.
- И еще Нинка на меня кивает, мол несчастная я! – Кристина тонкими, нервными пальцами вынула из пачки сигарету и закурила, - да меня Серега на руках носил! Да я с ним, как у Бога за пазухой! Да встань он сейчас, позови меня, на край света за ним побегу! Поползу!
Клавдия сложила руки замочком. Растерянно потупилась. Седенькие волосы ее тускло поблескивали при свете яркой, энергосберегающей лампы.
- Так тебе тоже несладко было с Сережей. Непростой он…
Кристина затушила окурок.
- Несладко. Его любили. Все любили. Король, блин, солнце! И плакала из-за него, и вешаться собиралась… И выгоняла сколько раз. И ни о чем не жалею! И ты права, ба, жениться надо по любви, а не по мамкиному расчету! Мама с папой – душа в душу! И ведь ты им не препятствовала, так?
- Я никому не препятствовала. Жизнь так сложилась – не хотела мучить детей. На маму насмотрелась вдоволь. Уж тогда, помню, решила – не буду поперек дороги детям своим вставать. Не буду.
Кристина выключила газ. По старинке, в пузатый расписной чайник налила кипяток, прикрыла полотенцем, чтобы заварился вкусный, крупно-листовой чай. Ни Татьяна, ни Клавдия, пакетики не переносили. Капризничать не капризничали, в позу не вставали, но ужасно страдали, если Кристина по запарке угощала их ненастоящим, суррогатным, настоянном на чайной пыли, напитком.
- Расскажи, ба? Я этой истории не знаю.
Клавдия прикрыла глаза. Попыталась вспомнить все, как было. Получилось, что помнила она свою маму прекрасно. Четко. В цвете. Даже запахи помнила. Будто в кино.
Автор: Анна Лебедева