Окончание
Наконец, приехали квартиранты Соколовы – Миша и Гузель. Шумные, веселые, позитивные. И опять Маша в присутствии их почувствовала охватившую ее радость.
От квартиры они пришли в восторг. Миша тут же увидел отвалившийся паркет, посмотрел, поковырял, сказал, что отремонтирует.
Не успели расположится, как пришла тетка Клавдия.
– Здрасьте, – лицо хмурое, – Соседка я и родственница.
Миша улыбался, чуть было не представился, но Маша его опередила.
– Тёть Клав, знакомьтесь, это брат мой – Миша, а это жена его – Гузель.
– Ой! Я вас сейчас такой пахлавой угощу! – бросилась к сумкам Гузель, видимо пропустившая слово "брат".
А глаза Миши стали чуть шире, но улыбка с лица не ушла. Мария встала перед ним, спиной к соседке, положила руку на грудь и прикрыла глаза.
– Бра-ат, – медленно выдавил Миша, – А Вас-то по отчеству как? – проговорил уже быстрее.
– Клавдия Николаевна я...
– Очень, очень приятно, Клавдия Николаевна! Вот, возьмите угощение из солнечного Узбекистана.
– Да не надо мне. Свое имеем.
– Так ведь тут такого нет. Там бабушка Гузель ее сама делает, берите.
Миша улыбался, протягивал свёрток. Клавдия угощение взяла, но смотрела исподлобья.
– Надолго ль вы?
Маша ответила.
– Они год тут поживут, а дальше видно будет.
– Год? Зачем это?
– Работают тут. Предложили.
– А Георгий разрешил? – Клавдия спросила так, как спрашивают о главном, о хозяине дома. Дескать, он же решает, и его слово – закон.
Миша перевел вопросительный взгляд на Марию. Он уже ничего не понимал. И имя – Георгий слышал впервые.
– Так его нет. Я не успела сообщить. Приедет – скажу. Думаю, он не будет против, – сказала, чтоб успокоить ребят.
Соседку выпроводили. У Гузель и Миши в глазах вопрос.
– Я расскажу сейчас всё. Давайте присядем. Уж, простите, что втянула...
Маша, села на тахту, рассказала суть своей истории. Слушали они внимательно, улыбки с их лиц стёрлись.
– Да-а, дела, – провел Миша пятерней по чубу.
– Нельзя же так ... Нельзя ... , – меж бровей Гузель вертикальная складка, – Не по-людски это!
Клавдия успокоиться не могла. На следующий день прибежала опять. Квартирантов дома ещё не было. С работы по Москве они ехали далековато. Поджав губы, Клавдия зашипела, как змея. Опять утверждала, что Машу обманывают, что по хитрым глазам Гузель она прочла, что та – мошенница, а по Михаилу явно – "тюрьма плачет".
Маша – девушка была ведомая. Привыкла верить. Остался горький осадок, неуверенность в правоте, ещё какие-то страхи и подозрения. Поэтому этой ночью почти не спала, думала о словах соседки.
А на день следующий позвала в гости Зинаиду Матвеевну. И такой славный вечер получился, что не хотелось расставаться. Они пили чай и болтали о разном. Оказалось, что Гузель замечательно поет свои национальные песни. Так поет, что душа замирает и расцветает.
– Замечательные ребята! Простые и добрые, Маш! А вот родня твоего Жорика – дрянные людишки, – констатировала Зинаида Матвеевна.
Жорика не было пару дней. А когда появился, протянул руку Мише, был довольно дружествен и общителен. Он умел быть любезным.
Несколько дней жили вполне мирно. Гузель и Михаил работали и учились. Утром, с открытием метро, убегали из дома, а вечером возвращались усталые.
Гузель ловко готовила, предпочитала кухню свою, национальную. Они ужинали, пили вечерний кофе, болтали о пройденном дне. Михаил долго сидеть не умел. В квартире потихоньку ремонтировалось поломанное, менялись краны, трубы, загорелась давно уж вышедшая из строя люстра.
Готовить начали врозь, но как-то не задалось. Гузель все равно тянула Машу за стол, угощала, Маша тоже не могла есть одна. Всё смешалось.
– А где Георгий? – спрашивала Гузель вечером.
Маша разводила руками.
– Маш, чего Вы тянете? Зачем? Подавайте на развод. Хотите, я ему сам об этом скажу, как брат, – предлагал Михаил.
– Нет. Я сама. Только... Побаиваюсь. Но скажу.
Вечером следующего дня разговор с Георгием состоялся. Он изменился в лице, помолчал, а потом посмотрел на нее так, что у Маши побежали мурашки.
– А ты попробуй. Не дам развода. Думаешь, калеченность твоя тебе поможет? Наоборот. В психушку угодишь. Так и знай. Я – твой муж. И имею право на прописку. Пока не пропишешь, не разведусь...
Он хлопнул дверью и был таков. Руки Маши дрожали, вечером она была рассеянна.
– Маш, Вы какая-то ... С Георгием говорили? – Гузель была очень внимательной.
– Да, сказал, что не даст развода, что в психушку засунет...
– Совсем нехороший человек. А я надеялась. Только Вы не огорчайтесь. У Вас есть друзья –мы, Зинаида Матвеевна. И мы не дадим Вас в обиду. Смело подавайте на развод, – Гузель положила руку на ладонь Маши, – Не сомневайтесь. Знаете, как у нас говорят: плохие дни будут хорошими, а дурные люди хорошими уж не будут.
Маша так и сделала – подала заявление на развод. Она нервничала, кусала губы. Но оказалось всё не так сложно.
Но ... Жорик написал встречное заявление, просил о сроке для примирения. Суд определил срок – месяц.
А на следующий день в театре Зинаида Матвеевна шепнула Маше на ушко:
– Маш, хочешь развестись поскорей?
И дала совет. Маша сомневалась. Нет, совет этот ей не подходит совсем. И решила, что разведется без таких вот выкрутасов.
Как же рада была она, что живет у нее теперь "брат" с женой. Теперь она не страшилась прихода Георгия, в квартире не мельтешила обиженная Клавдия, которая почему-то сразу почувствовала себя тут хозяйкой, и даже начала понукать.
А Миша и Гузель, хоть и уставали, учась до обеда, работая – после, привносили в дом жизнь.
– Ура! В воскресенье молодежный фестиваль. Маш, Вы с нами? Мы по Садовому пойдем. Шествие будет, – глаза Гузель горели, но вдруг она вспомнила об инвалидности Маши, – Ой, простите. Вы...
– Со мной ..., – перебивал Миша, – На стадион пойдете. Нам нужны болельщики. Билеты завтра возьму. Чур, болеть за наш институт.
– Да пожа-алуйста. Наши все равно выиграют. Сильная команда. Хочется болеть за проигравших, пожа-алуйста.
Маша улыбалась. Она готова была болеть за всех сразу, лишь бы быть там, где эти ребята, где их друзья, где учатся и работают, поют и смеются, целуются и думают о светлом.
Как она прошла мимо этого? Молодежного, живого и настоящего.
Наверное, слишком ее оберегали родители, наверное, работа ее не способствовала общению, да и характер замкнутый. Ни с кем она не была по-настоящему близка, доверительных отношений строить не умела. Даже Зинаиде Матвеевна рассказывала далеко не всё.
Она по жизни шла особняком. Потому что и считала себя особенной. Не хотела навязываться, быть обузой. Вот только мама и папа были ей близки. Растерянная и сонная проплыла сквозь молодость. Ждала, пока судьба повернется к ней лицом. Поэтому так легко и влюбилась – хотелось быть хоть кому-то нужной. А теперь, несмотря на разницу в возрасте с ребятами, лет, этак, на пятнадцать, хотелось жить, ехать, лететь туда, куда зовут. Она вдруг поняла, что может жить, как живут обычные здоровые люди.
Они сдружились так, что перешли на "ты".
В конце мая у ребят началась сессия. Учились они неплохо, экзамены щелкали, как орехи, делились впечатлениями. А Маша переживала за каждый их экзамен.
В эти дни Маша и Гузель увлеклись шитьем. Маша обучала.
– Ты же портниха от Бога! – восхищалась Гузель.
И Маша, хоть и засмущалась, но поверила. Ведь и правда, она и в театре безошибочно угадывала фасоны, удачно скрывала недостатки фигуры. И костюмы, и брюки получались у нее превосходно и раньше. Но особенно любила шить она платья. Уже сокурсницы Гузель стояли на очереди по пошиву.
Гузель оказалась старательной ученицей, и они порой засиживались допоздна. Швейная машинка стрекотала.
Именно поэтому и прибежала поздним вечером тетка Клавдия. Она кричала, что пойдет в милицию, напишет жалобу. Кричала на весь подъезд: "Понаехали! Нормальным людям жить не дают! Тюрьма по вам плачет!"
Маша не выдержала.
– Пойдемте-ка, тёть Клав. Новость есть, – а когда зашли в прихожую к той, быстро, но твердо проговорила, – Нельзя мне волноваться, тёть Клав. Беременная я, да ещё и двойней. Так что у Жорика вашего скоро дети будут.
– Чего? – рот тетки Клавдии открылся, – А разе ...разе тебе можно? Больная ж вся...
– Ну, можно иль нет, уж поздно думать. Лишь бы дети не унаследовали мое...
– Так аборт делай, глупая! Делай! Здоровья нет. Ведь не поздно ещё, да? Не поздно?
– Не-е, тёть Клав. Я рожать буду...
– Какое... Совсем дура– девка, – она растерянно смотрела по сторонам, как будто просила помощи, – Ведь ты ж разводишься!
– Нет-нет. Я ж не знала, а теперь ... Какой развод? А кто содержать меня будет, если я рожу? Не-ет. Жорик – отец. Если помогать не станет, на алименты подам.
– Та-а... Да какой из него помощник? Ты подумай! Он бежит от нее, как черт от ладана, а она... Какой он помощник? Ты ж... Ты ж парня погубишь своими алиментами! – тетка Клава жалела племянника, жалела его мать..., хваталась за голову.
– Да-а, – добивала ее, старательно строя наивную, Маша, – Зря он с разводом затянул. Уже б развелся, так и поди, потом, установи отцовство. А раз в браке, ничего устанавливать не надо. Муж ведь.
Было ужасно стыдно, и о своем обмане Маша рассказала Гузель.
– Ох, Маша... Ох! – качала головой Гузель, – Зря ты это ... Впрочем, может Зинаида Матвеевна и права. Если они от своих детей - внуков откажутся, значит уж совсем никудышные. А вот что ты будешь делать, если встретят новость с радостью? Если подарки привезет бабушка?
Конечно, обман – это всегда плохо. Но все же Зинаида Матвеевна оказалась права! Беременность напугала всех. Через пару дней к Клавдии приехала Альбина, и сразу пожаловала к Маше с дарами – домашними заготовками.
– Машенька, что мне Клава-то сказала. Что сказала..., – а на лице надпись: горе-то какое! – Как быть-то теперь? Как? А если инвалидов родишь?
Такая вот радость с надрывом звучала в голосе будущей бабушки. Маша уж и сама была не рада, что соврала.
Обе женщины такого поворота не ожидали. Всего-то хотели дуреху обмануть, а она – то свадьбу закатила, то – беременность. Одна беда у Клавдии с сестрой – они не знали куда подевался Георгий. Вероятно, он жил опять у одной из своих бабенок, но где его искать, они не знали. Москва уж слишком большая. Сообщить новость новоявленному папаше не было никакой возможности.
Свекровь охала, вздыхала, ждала сына, приходила и уговаривала молодую сноху идти в больницу – на аборт. Делала она это по-возможности тактично. Уж очень не хотелось вешать на сына алименты.
– Я ведь только рада, но плохой из него муж, Машенька. Вот где его черти носят?!
– Может, в командировке..., – повторяла Маша то, что говорили они сами ей, в отсутствии Жорика, не раз.
– Да какое там! – Альбина махала рукой, сейчас она хотела одного, чтоб этого брака сына вовсе не было, – Маш, разводитесь. И о детях подумай. Как ты ростить-то их будешь? Он ведь и не работал ни дня. Врёт, как сивый мерин.
– Так не разведут теперь, коль беременна, – спокойно отвечала Маша.
– Вот и говорю – сходила б ты в больницу. Ну какие тебе дети?
– Так ведь это он разводится был не согласен. А теперь уж и я...
Альбина плакала. Она поссорилась с Клавдией, обвинила ее во всем, та гнала ее прочь, но Альбина не уезжала: ждала сына. Вот только сын запропал.
Однажды, когда Мария возвращалась с работы, у подъезда встретила мужчину средних лет с вещмешком за спиной. Он мял в руках сигарету, окликнул ее.
– Извините, Вы – Мария?
Мужчина был среднего роста, статный, сероглазый, с большими сильными руками. Лето стояло знойное, и было видно, что ждёт он давно – разморила его жара, вид усталый.
– Да, Мария, – обернулась Маша.
– А я Егор Палыч, отец Миши. Мне Гузель адрес прислала.
– Ох! Мишин отец? Так пойдёмте-пойдемте... Их ещё нет. Они позже приезжают.
Было ему неловко, он смущался, извинялся. Маша предложила ужин, но он лишь выпил чаю.
– Понимаете, Маша. Я с сыном мириться приехал. Написала мне Гузель в тайне от Миши уж с месяц назад. Адрес Ваш сообщила. Пишет – плохо, когда отец и сын в ссоре. Удивительные слова пишет. И девушка она удивительная. Я ведь против ее был – ругал Мишку на чем свет стоит: наших что ль девок мало? Нашел, понимаешь... А она просит помириться. Как я письмо не выкинул тогда? Злой был. А тут в отпуск меня отправили. Я – слесарь на заводе. А я хожу по дому один, места себе не нахожу. Письмо это достал ...
– Как же хорошо! Как хорошо, что приехали. Вы помиритесь обязательно!
Она ещё не успела убрать со стола, заглянула в зал –а гость ее уже спал, сидя в кресле, прислонившись головой к польской ореховой стенке. Они были очень похожи с Мишей. И Маше показалось, что знает она его давно. Какое-то чувство материнства колыхнулось в груди – захотелось этого мужчину жалеть.
Отец с сыном долго и тихо беседовали на балконе, Егор курил и курил, волновался, что-то говорил. А Гузель и Маша то и дело поглядывали на них с замиранием сердца, накрывая стол.
Наконец, Миша зашёл на кухню, почесал грудь.
– Ну, чего у нас сегодня на ужин?
Сзади стоял Егор Павлович – он улыбался. Было понятно: отец с сыном помирились. Отлегло...
Егор остался на пару дней. Утром следующего дня ребята уехали в институт, а отец Миши решил погулять по Москве.
У Маши была работа – по заданию Зинаиды Матвеевны шила дома кое-что для реквизита театра. Нервничала, то и дело машинка рвала нить. Ткань особенная шелковистая с серебряной нитью ее машинке пришлась не по нраву.
Она и не заметила, как просидела полдня. Подпрыгнула, когда в дверь громко загрохотали. Вернулся Жорик. Узнал от тётушки новость о беременности. Тетка Клава ему тараторила о прерывании, о больных детях, а он таращил глаза, ничего не понимая.
Жорик знал – беременность от него невозможна. Но тетка не верила ему, твердила и твердила свое. Мать его к тому времени уехала.
Он забарабанил к Марии в дверь, ворвался, как вихрь. Для Маши все это было каким-то страшным сном.
Он кричал, швырнул стул, требовал объяснения.
Маша оцепенела, испугалась, прижала к груди ткань с серебряной нитью.
– Ты правда беременна?
– Да...
– От кого? От кого? От этого паскудного "брата"?
– Вот-вот, не соглашайся, Жора! – поддакивала Клавдия, – Я сразу поняла, что это заговор.
– Ты мой муж, значит – от тебя, – Маша смотрела в пол.
– Что?! Да я... Мне к тебе притронуться противно, не то что... Москвичка она! Не нужна мне такая москвичка! Пошли вы все...
– Ты мой муж, значит – от тебя, – твердила перепуганная Маша.
Он подошёл вплотную, выдернул ткань из ее рук, бросил ее на пол, схватил Машу за плечи и начал трясти.
– Ты – лгунья, лгунья! Паршивая калека! Дебилка! Если ты беременна, то сейчас же едем в больницу. Я не собираюсь отвечать за твоих заморышей!
Маша была напугана. Она и не заметила, когда в квартире появился Егор Павлович. Он услышал крики ещё на лестничной клетке, зашёл без стука.
Георгий вдруг отшатнулся от нее, и перед ним вырос Егор. Был он ниже его ростом, но смотрел уверенно и жёстко. Не спуская с него взгляд, спросил Машу:
– Маша, кто это?
– Эт-то... Это муж..., – ответила дрожащим голосом Мария.
– Муж? – он перевел удивлённые глаза на Машу, – Я и не знал, что Вы замужем.
– Замужем замужем, – кивала Клавдия.
– Мы разводимся, – произнесла Маша тихо.
– Ага! Ага! – завопил вдруг Георгий, поднял руки, – Во-от он! Вот кто отец ребенка!
– Двойня у ней, двойня, – исправляла Клавдия.
– Так ты тут с этим кувыркаешься, а мне алименты платить! – он махал на Егора, – Думаете, обвели, да? Думаете дурак я? – он повернулся к Маше, шагнул к ней, – Да это тебя в психушку сдавать надо, это ты...
Договорить он не успел. Маша лишь услышала удар, клацающий звук, а потом увидела Жорика, скрючившегося в углу, и услышала истошный крик Клавдии, выбежавшей в коридор, призывающей к помощи всех, кто может слышать.
– Убивают! Помогите! Милиция!
– Маш, Вы как? Присядьте, – Егор склонился к ней.
А у нее и правда, кружилась голова. Егор усадил ее на диван, и вытолкал Жорика. Впрочем, он и не сопротивлялся. Ретировался, бормоча угрозы.
– Вам нельзя волноваться, раз Вы беременны, нельзя. Сейчас я воды принесу.
Вечером Егор Павлович тактично об инциденте молчал. Рассказала сама Маша. Гузель качала головой, а Маша понимала – права Гузель: обман – путь плохой.
Клавдия и Жорик больше не появлялись. Но Егор решил подстраховаться. Он отменил обзор Москвы и остался дома. И как хорошо, что остался: швейная машинка была им разобрана, собрана и теперь строка шла, как по маслу.
Маша быстро закончила работу.
– Маш, а не прогуляться ли нам с Вами по вечерней Москве?
– Ох! Смеётесь? Со мной? Я ж хромая. Какая из меня прогульщица?
– А мы недалеко. Я тут парк видел. Лимонаду попьем, мороженое... Ну, пойдемте. Я приглашаю.
Маше казалось, что стыдно появляться здоровому мужчине с такой вот, как она. Она ещё попыталась отказаться, но Егор Павлович был настойчив.
Когда вышли, показалось Маше, что на окне Клавдии дернулась занавеска. Наверное, нужно было придумать версию – кто ей этот гость. Видно же, что похож на "брата". Но лгать так надоело, что Маша отбросила эти мысли.
Они прошлись, потом долго сидели на скамье, ели мороженое. Маша рассказывала о ребятах, особенно о Гузель, помятуя, что отец Миши был против брака. Говорила об этом московском районе. Здесь она прожила почти всю жизнь, и много знала. Они смотрели на людей, а люди на них не обращали внимания.
И Маша уж не первый раз за последнее время подумала, что жизнь затворницы надо заканчивать. Нельзя всю жизнь прятаться в кокон, нужно выбираться, даже если ты – так и осталась гусеницей.
– А я хулиганом рос. Гроза двора. Ходили двор на двор у нас в Иваново. Мать за голову хваталась. Не знаю, как у нас Мишка такой правильный получился. В жену, наверное. Хорошая она была.
– А что случилось с ней? Если Вам трудно...
– Нет. Много времени прошло. Рак. Мы прожили вместе пятнадцать лет.
Неожиданно начался дождь, сильный, прозрачный, грибной. Он надувал пузыри на лужах. Все бежали, махая руками, женщины торопливо отделяли от намокших колен прилипшие юбки. Маша быстро бегать не умела, и Егор накрыл ее своей широкой ладонью, как будто она спасет. И так было забавно и приятно это.
Вскоре Егор уехал, а следом и ребята – на практику в Подмосковье.
План сработал. Вернулась Альбина, вызванная сестрой. Она "уговаривала" "сомневающуюся" Машу на развод, который вскоре и состоялся. Им с Георгием даже встречаться не пришлось.
– Маш, ты детей-то, детей...На него будешь писать, когда родются? – лебезила несостоявшаяся свекровушка, встречая ее в подъезде.
– Нет, не волнуйтесь.
– Так ить, я и не волнуюсь, просто он говорит, что не его это ..., – она было шагнула в квартиру за Машей, но та закрыла перед ней дверь, и мельком уловила ненавистный взгляд.
Ух, всё... Научилась закрывать дверь перед теми, кого видеть не хочет.
Только паспорт осталось опять поменять.
Она зашла в свою пустую квартиру, оглядела милое пространство. И показалось ей на миг, что эта квартира ее – живая, что вздохнула она вместе с ней облегчённо. Маша встала посреди зала и вдруг закружилась.
А вскоре пришло письмо от Гузель. Маша не выдержала, развернула его тут же, у почтового ящика. Гузель писала о том, что с Мишкой они попали в разные места, что скучают и видятся лишь по выходным, что ждут не дождутся, когда вернутся к ней. Оставалось учиться им ещё год.
А ещё писала, что свекр ее очень переживает за Машу, спрашивает, как жить она будет с детьми? Предлагает помощь. Писала, что будет он в Москве скоро – едет с группой от завода. Заскочит и к ней повидаться.
Клавдия с Машей не здоровалась, отворачивалась, когда шла мимо. А Маша прибавляла шаг, почему-то стыдливо улыбалась и кивала. Хотелось скорей забыть эту некрасивую историю.
Однажды июльским вечером Маша открыла дверь большому букету цветов. За ним прятался Егор Павлович.
– Надеюсь, аллергии у Вас нет?
– Не-ет, – смеялась Маша, – Как же рада-то я Вам! Как рада! Ждала.
В этот раз Маша рассказала Егору всю правду. Уж слишком переживал он о ней с будущими детьми.
– Егор Палыч, да не беременная я. Это всё фарс... Свадьба моя была фарсом, и беременность – фарс.
И Маша рассказала всё, как есть. И о своей влюбленности, и о встрече с ребятами на мосту, и о выдуманной беременности. Как близкому человеку рассказала, как рассказала бы маме или отцу.
Егор слушал внимательно, хмурился и даже сжимал кулаки.
– Больше они не беспокоят? – спросил с заботой. И Маше показалось – и с готовностью побить кого-нибудь ещё раз.
– Не-ет! Они ж не знают, что никакой беременности нет. Боятся меня ещё..., – Маша улыбалась, глядя на нее, засмеялся и Егор.
– Неужто все это из-за какой-то прописки? – искренне удивлялся он.
– Не из-за какой-то, а из-за московской. Пропиши я – пол квартиры, считай уж – его. Эти стены тоже испугались.
Егор уехал, простились тепло. И начал он с этой встречи писать Маше письма. Письма были такими тёплыми и светлыми, дышали любовью. А Маша всё сомневалась, всё смотрела на себя в зеркало. И отвечала... Писала, что больная она, что нельзя ей влюбляться ...
Егор переубеждал. Сообщал, что заметил ее особенность лишь, когда увидел первый раз, а потом и забыл. Писал, что у нее красивые волосы и выразительные глаза, и что ему с ней хорошо.
И уже осенью, в очередной свой приезд, отец Миши готовился сделать Марии предложение. Об этом намерении знали Миша и Гузель. Гузель накрыла торжественный стол и волновалась больше всех.
А Егор начал с фразы:
– Маш, ты не подумай, я это не из-за московской прописки ...
***
🙏🙏🙏
За сюжетную линию благодарю Галину Ж.
Пишу для вас
Читайте ещё рассеянные истории: