Если бы кто-то десять лет назад спросил меня:
“Ну, Светка, о чём мечтаешь к своим пятидесяти пяти?”
Наверняка бы пошутила — о золоте, дворце и господском покое… А если честно? Всё проще: чтобы дом был как крепость. Тихо, без штормов, без глухой обиды в груди. И чтобы вещи — вот эти мелочи, уютные, любимые — были на своих местах, чтобы я знала: моё рядом, под рукой, как свежий хлеб на скатерти
Но годы прошли, жизнь стала плотной, как пирог: где верх горелый — заботы чужие, а середина мягкая — редкие радости. Муж, дочка взрослая, забота, работа — всё, как у всех.
А себя — едва ли не забыла, честно говоря.
В тот день, что перевернул мою “тихую бухту”, я была особенно измотана. На работе — четыре отчёта за день, начальство бурлит, коллега с температурой, а тебе — держись, улыбайся, тащи.
В подъезде пахнет каким-то детством, где я — девчонка с непослушной косой, а внутри уже всё кругами ходит:
“Дома, Света. Потерпеть чуть-чуть — скоро диван, чай, любимый сериал…”
Я открываю дверь, и первое — почему-то тишина.
Даже кот Барсик не царапается от радости у порога… Странно.
Скидываю туфли, ищу тапки, и вот — взгляд цепляется:
На комоде… пусто.
— Где ваза, — шепчу я себе в ладони. — Мама же… та самая…
Её нет.
В кухне — голоса, приглушённые, что-то прячут.
Я стою за углом, слышу, как муж говорит слишком быстро, тараторит, будто боится, что его застукают:
— Доча, держи, вот сковородка, тут полотенца, вон ваза — она без надобности сто лет стояла, пыль только собирала…
А у меня внутри — будто кто пальцем по стеклу провёл: звонко, холодно, трещина.
Я захожу и не узнаю свой голос — чужой, хриплый от сдержанных слёз:
— Кому ты ещё раздаёшь мои вещи, пока я не вижу?!
Резко. Даже пугаю себя.
Катя застыла, опустила глаза. Муж жмурится, будто ослеп от лампы.
В воздухе — тяжелое, как бабушкина слоённая перина, молчание.
Иван — муж мой, жизнью многому наученный, но вот одним простым словам, оказывается, не научился никогда: “Свет, можно?..”
Он выпрямился, поджал губы:
— Катя ж на новую квартиру переехала… Девчонка как-никак. У неё ничего нет, даже поварёшки! Я подумал, у нас и так всё в избытке… Что тебе, жалко ей, что ли?
— Вот именно, — поддакивает Катя еле слышно, как будто сама себе.
Стоит, перебирает мой синий платок — и не смотрит мне в глаза.
У меня в груди закипает что-то ядовито-горячее: не жалко!
Дело не в этом.
Почему ты решаешь? Почему не спросить прежде, чем перетряхивать мой шкаф, мои полки, мою память?
Думала, я одна такая — ревную к своим вещицам, к старым фотографиям и фарфоровой вазочке, которую мама подарила на “пятнадцать лет совместной жизни”.
Но сейчас, глядя, как Катя мнёт в руках мой платок, а Иван исподтишка пакет плотно завязывает, понимаю:
это не просто мои вещи…
Это МОЯ жизнь. По кусочкам, по мелочи растаскиваемая.
— Папа же сказал — тебе всё равно, — бормочет Катя, вроде извиняясь.
Чашка на столе дрожит, в голове гудит — ну как же ты, Света, умудрилась до такого дожить?
Семья — твой дом, казалось бы. А тут — тебе и словом не моргнут.
Я пытаюсь отдышаться:
— Иван, это уже не первый раз — так нельзя.
И он как заезженный диск:
— Ну! Катя дочка — ей нужнее. Мы и так не выбирались давно, у неё совсем ничего…
Вот оно, извечное “во благо семьи”.
Я сорок лет коплю, берегу, шью, перебираю, ищу подходящий сервиз к празднику — а в итоге всё в чужой пакет.
Без “можно”. Без “Свет”. Даже без “спасибо”.
Вечером, когда Катя ушла — уже не с моей, а “чужой” вазой — тревога только прибавилась. Я бродила по комнатам, как дерганный часовой: тут — пустая полка, там — книги исчезли, а тут и вовсе, как ни странно, мои серебряные серьги, те самые, что мама хранила к свадьбе — видимо, ушли “во благо”.
Тишина какая-то сизая и холодная… Даже чайник гудит “на выдохе”.
И тут с Иваном случилась наша давняя, затяжная, загнанная вглубь ссора —
— Разве ты один? — шиплю я. — Разве ты спросил когда-нибудь: а Свете не нужно, а Света не любит, а Света не бережёт?!
— Хватит! Ты всё для себя — да ты сама по дому зарастаешь! Я просто хотел сделать, как лучше. Что мы, жили бы чужими? Всё же общее! Ты сама учила Катьку, что “делиться надо”. Вот и делимся.
Да… но не так, чтобы за спиной! Не сваливая моё “добро” в чьи-то карманы. Делить — не значит терять себя по кускам.
Я впервые вижу себя жалкой — в своём же доме. Впервые прямо ощущаю:
никто не замечает мои границы.
Никто — не ценит мои руки, мои тихие радости.
“Домработница, жертвенная мать…” — изнутри злым эхом.
Я стою перед шкафом и будто сама себя не вижу: тень, рабочая лошадка, которая молча пускает на ветер всё, что растила и берегла.
Тишина к вечеру становится оглушительной…
Глаз не сомкнула, сердце всё ныло:
А вдруг я завтра проснусь, а вещей больше нет?
А вдруг… на месте меня — только чужой “общак”?
Всё, что накопилось — внутри и снаружи, — за вечер превратилось в густой, тяжёлый ком. Можно было бы молчать и дальше. Можно — как обычно — сделать вид, что не заметила… Поплакать в ванной, постучать венчиком по раковине — и утром снова на работу, будто ничего не произошло. Но нет. В этот раз — какой-то внутренний стержень защёлкнулся: ГОТОВО!
Дождавшись, когда Иван отложит свой допотопный пульт и ляжет на любимый диван, я встаю — иду прямо в кухню, где он устраивает целый штаб пересылок:
то пакет Кате, то банку варенья соседке, то плед — "кому нужнее".
— Нам надо поговорить, — мой голос звучит не как обычно. Я сама его не узнаю: будто другой человек поселился во мне, решительный такой, с острыми скулками и твёрдым подбородком.
Иван поднимает взгляд, делая вид, что ничего не понимает:
— Чего опять? Успокойся ты, Свет! Не драматизируй…
Но внутри всё горит:
— Драматизируй?! Да я годами смотрела, как таскаешь по углам мои серьги, чайники, книги… Ты Кате уже мой фартук, мамины открытки, даже свадебные фотографии засунул “для интерьера”! Ты у меня за спиной распоряжаешься, как будто я мебели прибавка!
Слова выпрыгивают — острые, быстрые. Губы дрожат, но я не отступаю.
— Всё равно всё это общее! Ты сама говорила! Да если б не ты, Свет, у нас и у Катьки никогда бы ничего не было, — Иван машет рукой, пряча раздражение, будто мух гоняет.
Общее?!
В голову стучится:
Сердце будто леденцом прижгли.
Я подступаю ближе — голос уже срывается, почти шёпот —
— Если это “общее”, почему ты никогда не приносишь домой ничего своего?..
В этот миг даже стены, как мне кажется, слышат — больше нельзя донести спокойным голосом, только криком, только дрожью в пальцах.
— Я не позволю. Всё. Ты слышишь меня, Иван? Я не позволю — никогда больше не распоряжайся моим. Не делай этого. Не вздумай!
Катя — у порога, словно тень, застывшая с пакетом. Руки дрожат, ресницы мокрые — стыдно и страшно.
— Мам, извини, — шепчет она, смотря мимо меня, в пол.
Я вдруг понимаю: жалеть себя уже не хочется. Не ребёнок только что унижен — а взрослая женщина, хозяйка дома.
Я беру у Кати пакет — возвращаю себе вазу, книжку, какую-то мелочь:
— Это моё, Кать. Мою память отдавать не буду. Не проси.
Катя роняет пакет — губы закушены, слёзы текут.
Иван опускает глаза, впервые за долгое время — молчит. Не оправдывается, не выступает. Словно всё, что можно было разбросать и растащить — уже разбросано.
Дверь закрывается мягко — Катя уходит в ночь, будто в холодную воду.
В доме глухо, вязко, сумрачно. Даже часы идут тише…
Я стою в коридоре, прижав к груди свою вазу. И внезапно — впервые за долгие годы — не плачу. Просто стою.
В ту ночь я не спала почти до рассвета.
Окно раскрыто, луна как чужая лампочка над чужим двором, а квартира — точно аквариум, полный тусклой тишины.
Всё было странно: слишком аккуратно вокруг, будто я осталась ночевать в гостинице…
Барсик пришёл, ткнулся лбом в ладонь — и растёкся клубком у ног.
Я глажу его по уху, а мысли — бегают по кругу: где там в шкафу спрятано “моё”; как давно я последний раз что-то купила ДЛЯ СЕБЯ; когда я вообще — разговаривала с собой?
Где-то за стенкой постанывал Иван. Тяжело, хрипло; наверное, тоже не спал. Я чувствовала эту тягучую, глухую обиду — в себе и в нём.
На кухне было особенно пусто. На подоконнике осталась только старенькая сахарница, купленная ещё в наш первый год брака. Рядом когда-то стояла та ваза — теперь она снова у меня в руках, но у меня самой ощущения — как будто сегодня я взяла взаймы у юной себя всю силу, что было.
Я стою в шёлковом халате, ноги мерзнут, Барсик урчит — и вдруг понимаю:
если я сейчас не начну собирать себя — меня не станет, пусто будет, только воспоминания.
Утро началось тягуче — гремел троллейбус, кто-то ссорился на первом этаже, а у нас в кухне вдруг — совсем тихо. Я, как обычно, поставила чайник. Но не было ни Иванова бурчания, ни Катькиных рассказов, ни даже пульса привычного: всё будто на исходе.
И тут я замечаю нечто небывалое.
Иван стоит с полотенцем в руках — моет посуду. Старательно так, скрипит, хмыкает, но МОЕТ. Я — только моргаю. Такое у нас последний раз было, кажется, когда мы ещё на даче вдвоём картошку чистили!
Неловкое молчание, только ложки стучат.
И прямо на столе, между вареньем и хлебницей — аккуратная записка.
— Извини. Я не думал, что тебе это так важно — Простые слова, корявый почерк, зато честные.
Я сжимаю бумажку в руке, не знаю, рыдать или хохотать. Глоток чая — горький, но что-то внутри мягчеет. Я долго смотрю на записку — читаю и перечитываю.
И тут заходит Катя, с глазами после слёз, держа мой старый платок — тот голубой, что из пакета.
— Мам, ты не злись… Я всё принесу обратно. Мне — быт ещё наладить, а мамина ваза пусть дома живёт.
Я улыбаюсь впервые за долгое время.
Да, больно — обидно. Но, кажется, что главное пришло: услышали. Я — себя, они — меня.
Потом, после завтрака, я собираю все вещи, что по-настоящему люблю. Книги, письма в коробке, те серьги и вазу, любимую скатерть, платок, свою тетрадь с детскими стихами. Несу в свою комнату — даже Барсик удивляется:
— Мяу? Хозяйка, что ты там устроила?
Разбираю полки. Перелистываю открытки. Смотрю на отпечатки своих пальцев на фарфоре — и впервые, как за много лет, чувствую себя хозяйкой.
И этот светлый, хрупкий момент — мой собственный остров среди суеты. Пусть небольшое, пусть по уголочкам…
Но МОЁ.
От слов “делиться” до “раздавать” — пропасть.
И теперь я знаю: буду говорить “нет”, когда обидно,
“Да” — когда хочу сама.
И буду — собой.
С этого дня — только так.
Выбор наших читателей
Присоединяйтесь к нашему каналу в Телеграм о психологии, саморазвитии, поддержке и мотивации.
Поддержать канал можно по ссылке