Дачу я впервые увидела ранней весной. Тогда ещё стоял снег — мокрый, рыхлый, такой, что при каждом шаге брызгал за голени. Мы с Валерой шли по узкой тропке между чужих участков, а потом махнул рукой:
— Вот она, наша крепость! Ну, почти наша. Пока ещё дядя Миша числится собственником, но он старенький, хочет передать мне, как единственному племяннику.
Сначала я насторожилась. Эти «почти наши» — слишком зыбкое основание для вложений. Но дом, хоть и потрёпанный, был с характером: деревянные ставни, облупленные, но резные; крыльцо, будто старый друг, приникшее к земле. И сад — заросший, но живой: яблонька одинокая, кусты малины. Казалось, природа сама ждала, когда её разбудят.
Я тогда ещё не была женой Валеры. Жили вместе второй год. Он вдовец, у него есть дочь, которая училась в другом городе. Я — из тех, кто жизнь строит с нуля, без родительской подушки. До тридцати пяти вела бухгалтерию в автосалоне, копила, платила за съём, не жаловалась. Валера показался мне спокойной гаванью. У него всегда было ощущение, что «всё под контролем». И мне это нравилось.
После весеннего визита я начала ездить туда одна. Он не возражал. Говорил, что у него на работе завал. А я, как заведённая, рыла, копала, отчищала. Взяла отпуск в мае — весь месяц мыла окна, белила потолки, выносила старую мебель. Из кладовки вытащила потрёпанную садовую скамейку, покрасила её в зелёный. Сделала клумбы — круглые, с бортиками. Соседи стали здороваться, приносить рассаду.
— Это ваша дача? — спрашивали.
— Почти, — отвечала я, не вдаваясь в подробности.
Я не считала. Но за первый сезон ушло около двухсот тысяч. Всё с карты. Всё — добровольно. Без упрёков. Валера приезжал по выходным, жарил на мангале, говорил, что с таким уютом тут хоть жить можно. Его дочка — Лена — заезжала на день-два летом, вечно с телефоном, недовольная. Сад у неё вызывал аллергию, комары кусали, кровать скрипела. Она приезжала как в гостиницу и уезжала, не попрощавшись.
На второй год я сделала кухню. Заказала мастеров — недёшево. Новая плита, гарнитур, выложенная плиткой рабочая зона. Сами стены мы покрасили вместе — в лимонный, как я мечтала. Валера шутил:
— Ну теперь это точно твой храм! Ты у меня такая хозяйственная. Но меня же на долго не будешь бросать, мне тоже нужно внимание.
Мы посмеялись. Он принес ландыши, поставил в банку. И я подумала, что это счастье.
Но в августе начались странности. Однажды Валера вернулся с работы и сказал, что к нам скоро приедет Лена — пожить немного. Я пожала плечами. Раз надо — пусть. Но Лена приехала с таким видом, словно всё здесь — её с рождения.
— А дача-то неплохая. Не думала, что вы её так привели в порядок, — проговорила она, проходя босиком по только что вымытым мною полам. — Наверное, это вы старались?
Я кивнула.
— Ну, у папы руки не из того места, это давно ясно.
После ужина она включила музыку и пошла купаться, оставив полотенце на моём кресле. Я вышла в сад, поливать георгины. Вечер был тихий, прохладный. И почему-то я вдруг ощутила себя гостьей в своём собственном труде.
На третий день Лена уехала. За ней остался беспорядок, два мокрых полотенца, фантики от шоколадок и чипсов, бутылки от газировки и ощущение неуютного вторжения.
— Не придирайся, — сказал Валера. — Молодёжь. Ну погостила тут немного. Она и так с обидой — я ведь вдовец, её мать любил. А теперь вот с тобой. Это непросто.
Я не спорила. Мне и самой было неуютно. Что-то в том визите оставило странный привкус.
Но я уговаривала себя — всё пройдёт. Главное — мы вместе. И я не жалею ни одного потраченного дня.
Осень принесла свои дела. Работа, отчёты, короткий световой день. Дача на время ушла на второй план, но каждую субботу я думала: а как там перезимует виноград, не подмёрзнут ли розы, которые я всё-таки рискнула посадить у южной стены.
Валера был занят. Поздно возвращался, хмурился, говорил, что на фирме начались проверки. Я старалась не лезть — у каждого свои сложности. Иногда он брал мою машину, говорил, что дешевле, чем на такси. Я не возражала — привыкли делить всё поровну.
В январе мы расписались. Без праздника. Вдвоём. Он сказал, что торжества были с первой женой, а мне не нужно этого балагана. А я и правда не хотела ни платьев, ни конкурсов. Только обняла его в коридоре ЗАГСа и сказала:
— Ну вот и муж ты теперь. Смотри не подведи.
Он поцеловал меня в лоб, как-то буднично. И мы пошли в столовую есть солянку.
Весной я поехала на дачу раньше, чем обычно. Хотелось проверить, не прорвало ли трубы. Всё было в порядке. Даже чисто. Я удивилась — Валера, видно, всё-таки заехал в мой выходной и проверил. Это было приятно. Мы стали выезжать вдвоём — на два-три дня. Я красила забор, он чинил крышу сарая. Всё было по-настоящему, просто, без фейерверков, но тепло.
А потом наступило лето. И вместе с ним — странная суета. Валера стал чаще звонить дочери. Обсуждать что-то шёпотом. Иногда прерывал разговор, когда я заходила в комнату. На дачу он теперь не торопился. Говорил, что спина ноет, голова гудит. Я не настаивала. Всё равно ездила — полив, покос, ремонт. Приезжала с банками малины, кабачками, луком — всё это выращивали сами.
А потом… потом он забыл закрыть ноутбук.
Это произошло случайно. Я зашла за утюгом в комнату и краем глаза увидела открытое письмо. От нотариуса. Тема — «Подтверждение регистрации права собственности». Ниже — адрес. Адрес нашей дачи.
Я застыла. Прочитала. Потом перечитала. Дача теперь принадлежит Елене Валерьевне. То есть его дочери.
Я не поверила. Даже не разозлилась — просто не поверила. Позвонила Валере. Голос у него был обычный, усталый:
— Да, я знаю. Всё по закону. Ты ведь сама говорила, что у нас всё общее. Вот и подумал — вдруг со мной что… Хотел, чтоб у дочки хоть дача осталась. Она ей так нравится. Я не смог ей в такой прихоти отказать. Ты ж ей не позволила бы туда друзей привозить, а так имеет право. Шашлыки, природа, сама понимаешь!
— Но ты же даже не сказал мне, — проговорила я, и голос сорвался.
— Ну а что говорить? Ты же не против, правда? Ты её любишь, она тебе как родная. Ты ж всё равно на бумажки не смотришь.
Я повесила трубку. Потом поехала на дачу, сидела на крыльце и думала о жизни. Был жаркий день. Над головой жужжали осы. Я смотрела на грядки — прямые, ухоженные. На веранде висели фонарики, купленные в «Леруа». Всё — моими руками. А теперь это было чьё-то.
Соседка Нина, увидев меня, подошла через забор:
— Ой, а что это ты одна опять? Где твой?
Я только улыбнулась. Но внутри уже поселилось какое-то спокойное знание: это не случайность. Это не ошибка. Это выбор. Сделанный не мной.
Через два дня Валера приехал. Привёз арбуз, говорил как ни в чём не бывало. Я накрыла на стол, молча нарезала. Он жевал, смеялся, вспоминал, как в прошлом году мы на рыбалку ходили. А потом заговорил:
— Я понимаю, ты злишься. Но ты ведь ничего не потеряла. Всё по любви. Мы же вместе. Разве тебе чего-то не хватает?
Я не ответила. Только потом, когда он уснул в гамаке, я вышла к почтовому ящику, где лежала копия выписки из Росреестра. Бумага — с гербовой печатью. На ней чётко стояло имя: Лена.
На следующий день я уехала в город. Ничего не сказала. Ни криков, ни скандалов. Просто собрала сумку. Ту самую, которую Валера звал «дачной». И поехала домой. Только вот впервые за всё время я не знала, куда это — домой.
В квартире было тихо. Даже пыль казалась растерянной. На кухне стояла кружка с его логотипом фирмы. Из ванной смотрело полотенце, которое я в последний раз вешала ровно. Я прошлась по комнатам — будто гость. В спальне лежала моя пижама, аккуратно сложенная. А под ней — маленький свёрток. Записка. Его почерк.
«Ты обиделась. Но это всё ради семьи. Ты поймёшь. Я люблю тебя».
Я не разрывала бумагу. Просто скомкала. Потом легла на диван, не раздеваясь.
Два дня я не отвечала на звонки. На третий — пришла СМС: «Ты где? Я волнуюсь». На четвёртый — позвонила Лена. Первый раз в жизни.
— Слушайте, вы что, обиделись? Ну папа просто переживает. Он же сказал, что всё равно будет вашим общим — ну, теоретически.
Я молчала. А потом произнесла:
— Теоретически — это как? Я сажаю клубнику, а она ваша?
— Ну… — она засмеялась, будто я пошутила. — Вы же не ребёнок. Всё же понятно. Это всё из добрых побуждений. Не воспринимайте буквально.
Слово «буквально» вывело меня из равновесия. Я представила, как через год Лена поставит на мою грядку мангал, пригласит друзей. Или сдаст дом посуточно. Или продаст, и мне скажут: «Ну а что ты хотела? Это же было не твоё».
И тут я поняла — я не смогу. Жить в чужом, прятаться за привычкой, утешать себя «мы же вместе». Всё, что мы построили, можно было сдуть одним нотариальным вздохом. Без обсуждений. Без моего участия.
Я съехала. Не сразу. Сначала переехала к подруге, Ирине, у которой была лишняя комната. Потом сняла студию недалеко от работы. Купила себе недорогой диван, постельное и посуду. И впервые за много лет чувствовала себя на месте.
Валера звонил. Потом начал писать. Потом — перестал. Ни скандала, ни разговора. Только — молчание.
А через пару месяцев я встретила знакомую с дачи. Ту самую соседку, Нину. Она стояла в очереди на рынке и махнула мне.
— Ой, а я думала, вы с Валерой! А то он с какой-то девушкой приезжал на выходных. Моложе вас. Вроде бы родственница, но уж больно вальяжная. Сидела на веранде, чай пила, ногти красила.
Я кивнула.
— А клубники-то ваши — шикарные. Мы с мужем даже думали попросить усов. Но, наверное, теперь уже поздно…
Я не стала ничего объяснять. Улыбнулась, как умеют улыбаться те, кто слишком хорошо всё понял.
Вечером зашла на сайт объявлений — просто так, без цели. И увидела участок. Маленький, сорок километров от города. Без построек, зато с озером рядом. Продавала женщина, лет шестидесяти, писала: «Отдаю тем, кто будет любить этот клочок так, как любила его я».
Я написала ей. Потом съездила посмотреть. Там не было ничего — только трава по пояс и куст вишни у дороги. Но пахло там — как дома. Землёй, тишиной, началом.
Я купила. Сама. Без подсказок. Без одолжений. Без «почти наше». А потом поехала в строительный рынок и, смеясь, спросила у продавца:
— А у вас есть краска для счастья?
Он посмотрел, пожал плечами и сказал:
— У нас только зелёная, под скамейки.
И я купила. Ту самую. Скамейку я ещё не сделала. Но она будет.
Прошло два года. Многое изменилось. Я больше не жду звонков. Не заглядываю на чужие участки. И даже не спрашиваю у соседей, как у них дела. У меня теперь всё своё — пусть с нуля, но своё. Стены я красила сама. Крышу помогала ставить бригада из соседней деревни — мужики немногословные, но честные. Печь сложил дедушка по имени Аркадий, взамен я раз в неделю привожу ему молоко и творог из фермы.
Сначала всё шло медленно. Деньги утекали, усталость накапливалась, иногда казалось — не вытащу. Но земля — она как живое существо. Если к ней с добром — откликнется. И уже следующим летом у меня была редиска, укроп и клубника. Да, совсем немного. Но она была. Моя.
С Валерой мы больше не пересекались. Совсем. Общих друзей не было. И город у нас такой, что можно жить на двух концах и не столкнуться ни разу. Но однажды, в супермаркете, я увидела Лену. Она стояла у кассы, грузила продукты в тележку. Выглядела усталой. На каблуках, с укладкой и каким-то равнодушием в глазах. Не сразу меня узнала. Я хотела пройти мимо, но она вдруг окликнула:
— Это вы?
Я остановилась. Кивнула. Она посмотрела на меня сверху вниз, затем — мимо. И сказала:
— Там всё заросло, если что. Дом теперь только сдаём. Папа не приезжает. Ему неинтересно стало. А я и подавно.
Я поблагодарила её. Не знаю, за что именно. Но как будто за правду. И ушла.
Теперь каждое утро, когда я выхожу к грядкам и вижу первые капли росы на листьях, я говорю себе: «Вот она — моя территория». Не ради собственности. А ради чувства. Чувства, что ни один человек, ни одна бумага, ни один «добрый поступок» за спиной больше не лишат меня права жить так, как я считаю нужным.
Скамейка, кстати, готова. Та самая, зелёная. Стоит под тополем. Иногда на неё садится соседский кот — рыжий, с характером. А по вечерам я сажусь сама. Завариваю чай. Без ритуалов, без гостей, без показухи.
И думаю, как странно: счастье бывает таким тихим, что его легко не заметить. Но как только поймаешь — уже не отпустишь. Потому что оно — твоё. По-настоящему.