Когда Ирина впервые встретила Людмилу Сергеевну, она немного растерялась.
Не потому что та была холодна или груба — наоборот. Всё в ней было выверено до миллиметра. Прическа — не шелохнётся. Маникюр — будто с витрины. Даже улыбка — правильная, чуть приглушённая.
Но вот что-то… Что-то мешало расслабиться рядом с ней. Как будто вместо живого человека перед тобой — фарфоровая статуэтка, и ты всё боишься её случайно задеть.
— Ну наконец-то, — сказала Людмила Сергеевна, когда Костя привёл Ирину знакомиться.
Она встала со стула и будто скользнула к ней через комнату, тонко, точно, как по сцене.
— Дорогая. — Она взяла Ирину за руку — не сжала, а просто приложила свою ладонь. — Мне так много Костя о тебе рассказывал.
И добавила:
— Конечно, в его рассказах ты была... чуть повыше.
Ирина не сразу поняла, что это было. Шутка? Замечание? Сарказм?
Костя хмыкнул, будто не расслышал. А Людмила Сергеевна уже повернулась к столу — и подала чай. Без лишних движений. Без суеты.
После той встречи Ирина долго размышляла: всё ли прошло хорошо? Надо ли было надеть другое платье? Ответить как-то по-другому на её вопрос про работу? Почему вообще ей показалось, что за каждым «дорогая» прячется что-то ещё?
Но потом та встреча потерялась в хлопотах — свадьба, переезд, работа, редкие посиделки с друзьями. Всё налетело разом, и времени разбирать свои ощущения просто не было. Ирина старалась быть хорошей женой. Дом всегда был прибран, ужин — тёплый. Не ради похвалы. Просто хотелось, чтобы всё у них с Костей было по-настоящему.
А потом Людмила Сергеевна стала приходить в гости. Не часто. Раз в месяц. С подарками, с тёплым взглядом, с тем самым «дорогая…»
— Дорогая, я тут принесла салфеточки. На кухню. У тебя их не было — я заметила.
— Дорогая, ты молодец, конечно, что так всё сама делаешь. Но, может, тебе нужна помощь с гардинами? Они как-то... висят.
Всегда вежливо. Всегда с мягкой улыбкой. Только почему-то после каждого её визита Ирина чувствовала себя уставшей, как после тяжёлого разговора, где всё время приходилось угадывать — шутит человек или делает замечание.
Костя только отмахивался:
— Ну мама у меня… ну такая. Правильная. Но добрая же. Ты что, не чувствуешь?
А Ирина не знала, что чувствует. Только ловила себя на том, что каждый раз перед её приходом перемывает пол, переодевается, наводит порядок в ящиках, в которые Людмила Сергеевна никогда не лезет. Или... просто делает это незаметно?
Однажды Ирина вернулась домой раньше с работы — пробок не было, автобус пошёл быстрее обычного. В квартире было тихо. Только на кухне — голоса. Костин и Людмилы Сергеевны.
— Мам, ну не начинай...
— Я просто сказала, Костенька. Она неплохая. Но легковесная. Девочка без стержня. Таких... воспитывают.
— Она взрослая женщина, между прочим.
— Это ты так думаешь. Посмотри на неё. Даже как она ставит кружку — неуверенно. Ну, поживёт рядом со мной — может, научится.
Ирина стояла в коридоре, не в силах зайти.
Не потому что боялась — нет. Просто вдруг поняла, что всё то тёплое, что она копила к этой женщине — к этому ровному голосу, этим белым перчаткам и строгой спинке — всё это исчезло. Остался только осадок.
Она вышла из квартиры тихо, не закрыв дверь до конца, и пошла бродить по району. Вернулась поздно, сказала, что задержалась на работе. Никто не спросил, почему глаза были красными.
Через два дня Людмила Сергеевна появилась снова. На пороге. С сумкой.
— Дорогая, не пугайся. Я решила тебе помочь. Видела, как ты устаёшь. Поживу у вас недельку-другую. Пока не встанешь в ритм.
Ирина застыла.
— Я...
— Не спорь. — Голос был всё такой же мягкий. Но в нём не было вопроса. Только решение.
Костя поднял глаза от телефона:
— Мам, ты уверена, что тебе удобно здесь?
— Мне — да. А Ире будет легче. Дорогая, ведь ты не против, правда?
Ирина кивнула. Автоматически. Не поняла даже, зачем. Только позже, когда услышала, как в спальне свекровь располагается, в шкаф вешает аккуратно выглаженные блузки и платья, поняла — назад дороги уже нет.
В эту минуту всё стало как-то не по себе. Не громко, не драматично — просто что-то в ней замкнулось. Как будто место, где раньше жила она, теперь принадлежало кому-то другому.
А сама она... будто стала гостьей, которая стесняется лишний раз шумно вздохнуть.
Гостевая неделя, как обещала свекровь, плавно перетекла в месяц. Потом — в два.
И всё это время Ирина словно жила не в квартире, а на витрине. В каждом углу чувствовалось присутствие другой женщины. Не шумной, не скандальной — нет. Но такой, которая знала, где лежит лишняя чашка, когда именно следует вымыть пол, и каким должен быть «правильный» способ варить овсянку.
— Дорогая, не кипяти так сильно молоко, у тебя всё убежит.
— Дорогая, я всё перестирала. Ну как ты так носишь светлое с цветным?
— Дорогая, я положила тебе в сумочку таблетки от головы. Видела — ты сегодня слишком громко зевала. Это нехорошо.
Ирина всё чаще стала ловить себя на том, что двигается по квартире медленно, будто крадучись. Что перестала включать любимую музыку — «мешает». Что даже перед тем, как посидеть на подоконнике, задумывается: а не подумает ли кто, что это как-то… легкомысленно?
Костя тем временем будто исчез. Уходил рано, возвращался поздно, всё ссылаясь на авралы. А когда Ирина пыталась с ним поговорить, махал рукой:
— Ну мама у нас не молодеет. Потерпи немного. Она ведь всё из лучших побуждений.
Но это «потерпи» звучало всё чаще. А терпеть становилось всё труднее.
Однажды Ирина пришла с работы пораньше — у них отменили собрание. Зашла в квартиру тихо, с надеждой, что свекрови ещё нет — та обычно ходила гулять в парк.
Но в коридоре стояли чужие туфли. А на кухне раздавались весёлые женские голоса.
Ирина вошла и застыла. За столом сидели две женщины, одна постарше, другая моложе. Людмила Сергеевна наливала им чай.
— А вот и наша дорогая, — сказала она, заметив Ирину. — Заходи, милая. Мы тут с девочками решили пообедать. Надеюсь, ты не против?
Ирина кивнула, но взгляд поймал: на её любимой кружке — чужая губная помада. А на столе — икра, которую Ирина держала до определенного момента. О которой никто не спросил.
Гостьи ушли только к вечеру. Ирина, не выдержав, сказала:
— Вы могли бы хотя бы предупредить. Это ведь и мой дом.
Людмила Сергеевна не обернулась. Она просто медленно вытерла руки полотенцем, повесила его аккуратно на ручку духовки, и произнесла:
— Дорогая. Если бы ты знала, сколько мне пришлось терпеть в жизни, ты бы не жаловалась. Я просто хотела, чтобы в этом доме всё было по-людски. А ты ведёшь себя как квартирантка.
Слово ударило. Прямо в грудь. Не громкое, не обидное на первый взгляд — но с каким-то странным оттенком: будто твоё присутствие здесь — случайность.
На следующее утро Ирина обнаружила, что её ежедневник лежит на комоде. Открытый. Рядом — листок бумаги с подчёркнутыми словами: «раздражает», «устала», «всё по кругу».
Её записи. Её мысли. Чужими глазами.
Рядом лежала короткая записка. Аккуратным почерком:
"Дорогая, если тебе тяжело, ты всегда можешь взять паузу. Отдых полезен для хрупких людей".
Ирина встала, не доев завтрак, и ушла на работу.
На полпути ей позвонила коллега:
— Ты не заболела? Твоя свекровь звонила утром, сказала, что ты сегодня дома, неважно себя чувствуешь...
В голове словно хлопнуло что-то. Она остановилась прямо на середине тротуара, не обращая внимания на потоки людей.
Почему она молчит? Почему позволяет?
Вернувшись вечером, она тихо прошла в спальню, села на кровать и, не раздеваясь, уставилась в стену. Слушала, как на кухне льётся вода, как в кастрюле булькает суп, как из комнаты доносится радио.
— Дорогая, ужинать будешь? — крикнула свекровь с кухни.
— Нет, спасибо, — ответила она, и голос её прозвучал чужим.
Позже, когда Костя вернулся домой, она села напротив и впервые за долгое время заговорила без улыбки:
— Костя. Я не знаю, для кого мы живём. Но точно не для нас.
Он замер, держа вилку в руке.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что я не хочу быть третьей в нашей квартире. И не собираюсь больше делать вид, что всё хорошо. Потому что нет. Всё плохо, — сказала Ирина и не отвела глаз.
Костя уставился в тарелку. Помолчал. Сделал глоток воды. Снова поставил стакан.
— Ир, я понимаю, тебе непросто. Но ты ведь знала, куда идёшь. Это моя квартира. С самого начала.
— Знала. Но тогда ты говорил, что мы — семья. А не что я тут на птичьих правах, — голос у неё чуть дрогнул, но она сдержалась.
— Ты не на правах... Просто… ну, мама же временно.
— Временно? — Ирина усмехнулась. — Уже третий месяц. А у меня теперь даже зубная щётка стоит не там, где я хочу, а там, где ей “удобнее”.
— Не преувеличивай. Она ведь помогает. Стирает, готовит...
— Готовит. А ты видел, что я больше ничего не делаю? Не потому что не хочу — потому что она всё уже сделала. А если я что-то всё же приготовлю, она пересолит "по ошибке". Или выбросит. Или скажет, что «не совсем пригодно». Как с супом. Помнишь?
Костя тяжело вздохнул.
— Она старается. Она такая.
— А я? Я какая, Кость? Кто я в этом доме, кроме “дорогой”, которая должна всё принять молча и с улыбкой?
Он не ответил.
Ирина встала.
— Я ухожу.
— Подожди, ты сейчас куда?
— В смысле “куда”? Ты хочешь, чтобы я осталась жить с твоей мамой, спать в углу, говорить шепотом и ждать, когда она меня оценит по десятибалльной шкале?
— Не перегибай.
— Я не перегибаю. Я просто начала наконец говорить.
Она собрала свои вещи быстро. За годы жизни с Костей у неё не накопилось много — шкаф они делили, половина посуды была ещё от холостяцкой жизни Кости, а постельное бельё в последнее время выбирала Людмила Сергеевна.
Собирала молча. Без истерик. И только когда дошла до тетради с записями — той самой, которую кто-то открыл без спроса — задержалась. Провела пальцем по обложке. Закрыла. Положила в сумку.
В прихожей появилась Людмила Сергеевна. В халате, в тапочках, с выражением уставшего превосходства на лице.
— Ты куда-то собралась? Надолго?
— Не ваше дело.
— Я ведь говорила — не справится. А ты не верил.
— Я справляюсь. Просто не хочу больше справляться на вашей территории.
— Дорогая, ты не за квартиру замуж выходила — так не веди себя как квартирантка.
— Я не веду себя. Я просто выхожу. Сама. И дверь за собой закрою.
Людмила Сергеевна отступила на шаг, но продолжала стоять.
— Ты ведь даже не попрощалась.
— А вы ведь даже не попытались меня услышать, — тихо ответила Ирина и открыла дверь.
На лестничной площадке было свежо. Пахло чем-то простым — не духами, не стиральным порошком, не чужой жизнью. Просто воздух.
Она спустилась на первый этаж, вышла во двор, остановилась. Она стояла среди позднего вечера, не зная, куда идти. Никуда не бежать не хотелось. Но и возвращаться — тоже.
У подъезда, под навесом, стоял старик с овчаркой. Он курил и что-то бормотал собаке, как будто советовался. Ирина сделала вид, что ищет ключи в сумке, лишь бы не пересекаться взглядом.
Она достала телефон. Никаких сообщений. Ни от Кости, ни от кого. Села на скамейку. Мокрую, прохладную. Пусть.
И только тогда впервые за долгое время позволила себе — не слёзы даже, а дыхание. Полное. Ровное. Не под наблюдением.
Она вспомнила, как в самом начале Людмила Сергеевна сказала:
— Я никогда не повышаю голос. Женщина должна уметь говорить спокойно.
Ирина тогда даже восхитилась. Подумала: вот бы всем бы так. А потом поняла — иногда люди не повышают голос, потому что уверены: всё равно будет так, как они решили.
"Дорогая…" — всплыло в голове.
Как будто имя. Как будто ярлык. Как будто всё время тебе напоминали: ты не совсем своя. Ты — приглашённая. Пока приглашают.
Прохожий мальчишка в спортивной куртке выронил кошелек, Ирина машинально подняла, отдала.
— Спасибо, — буркнул он.
И побежал дальше.
А она осталась сидеть. В сумке — зубная щётка, два свитера, та самая тетрадь и пара носков. И больше ничего. Но впервые за долгое время — без ощущения, что кто-то стоит за спиной и оценивает.
Сперва она поехала к подруге. Потом сняла комнату. Потом начала медленно — без истерик и резких движений — собирать свою жизнь обратно. Не ту, что “правильную”, не “по инструкции”, не “под наблюдением”. Свою.
Костя не написал. Не пришёл. Может, не решился. Может, не счёл нужным. А может — так удобнее. Ирина не стала разбираться. Ей хватило одного: никто не кричал ей вслед.
И, пожалуй, это было самое честное из всего, что она когда-либо слышала — безмолвие, в котором не было ни любви, ни сожаления. Показательнее всего, где вместо “останься” было только “ну и ладно”. Читать ещё...