Марина разложила по полочкам свежее выглаженное белье и привычно смахнула невидимую пылинку с комода. Она жила одна уже почти пять лет — сначала это было болезненно, потом странно, теперь удобно. Развод с Анатолием казался давно отснятым фильмом, который можно вспомнить в деталях, но пересматривать не хочется.
Все изменилось в апреле.
Павел появился в её жизни случайно — через объявление в группе «Садоводы и огородники Краснодара». Он откликнулся на её просьбу найти хороший сорт роз для пересадки, а через неделю они уже пили кофе в новой кофейне рядом с её домом.
Павел был не похож на мужчин, которых она знала раньше. Он читал Кастанеду, рассказывал о том, как его «вытолкнули» из университета за слишком свободные лекции по философии, носил тонкий шарф и говорил чуть тише, чем принято.
— Вам не кажется, что большинство людей боятся одиночества просто потому, что не умеют слушать себя? — спросил он в ту первую встречу.
— А вы не боитесь?
— Я? Только пустоты. Но рядом с вами, Марина, пустоты не ощущается.
Ей было непривычно слышать такие слова. Почти неловко. Она не помнила, когда в последний раз кто-то так на неё смотрел — с теплом и вниманием.
Через месяц Павел начал ночевать у неё, а спустя два — перевез вещи. Всё складывалось почти идеально, за исключением одного нюанса.
Имя — Эля — прозвучало впервые почти случайно. Они готовили ужин, и Марина чуть пересолила суп.
— У Эли был рецепт без соли вовсе, только травы. У неё получалось… неординарно.
Марина засмеялась, но это странное имя поселилось в воздухе. Через несколько дней — новый эпизод.
— А зачем ты выбрала именно такие шторы? У Эли были… элегантнее. Хотя, конечно, тебе лучше знать.
Марина не сдержалась:
— Кто такая эта Эля?_
Павел усмехнулся.
— Да так… Человек из прошлого. Была со мной рядом долго. Но она ушла. Давно.
После этого разговор вроде бы затих, но имя «Эля» продолжало всплывать — то между делом, то в раздражении, то в виде восхищения.
— У Эли был идеальный вкус. Она могла одеться на барахолке — и всё равно выглядела, как с подиума.
— Эля всегда гладила рубашки «по мужски», с манжетов — не с воротника.
Марина однажды вскипела.
— Слушай, если ты так скучаешь по своей Эле, может, вернёшься к ней?
Павел среагировал неожиданно спокойно.
— Я просто вспоминаю. Мы прожили десять лет. Ты бы тоже вспоминала. Но я сейчас с тобой.
Он говорил убедительно. Гладил её руку. Готовил кофе с кардамоном, как в Турции.
Но Марина чувствовала — между ними сидит чья-то тень.
Однажды она вышла рано утром на балкон, и, сидя с чашкой чая, набрала в поисковике: «Элеонора, Краснодар, блог».
На третьем экране нашла её — Эля была настоящей. Яркой. Красивой. Ослепительной. Блог с рецептами зелёных смузи, медитациями и фотографиями на природе. И свежий пост с пометкой: «Мир можно начать заново в любом возрасте. Главное — уйти вовремя».
Ирина прокрутила вниз. Там был скрин переписки.
«Ты — мой свет, я живу с другой, но мыслями только с тобой. Жду, когда ты устанешь от этого балагана с молодым мужем и вернёшься…»
Подпись: «Мужчины прошлого не исчезают — они ждут, пока ты оступишься».
У Марины в груди что-то сжалось.
Это был Павел.
***
Весь следующий день Марина молчала. Не сдерживалась, не закатывала сцен, не искала подтверждений — просто молчала. Павел ходил по квартире, бормоча что-то о новых книгах, философских школах и "энергетике растений", а Марина всё слушала его как сквозь вату.
Вечером, когда он сел на диван с ноутбуком, она, словно невзначай, спросила:
— Ты ей писал? Недавно?
Он напрягся.
— Кому?
— Эле.
Павел быстро закрыл крышку ноутбука, будто в нём пряталось что-то живое.
— Марина, давай не будем…
— Ты писал или нет?
Он закатил глаза.
— Ну, может, один раз. Я просто поздравил её с днём рождения. Это было вежливо.
Марина кивнула.
— Ты написал: “Ты — мой свет, я живу с другой, но мыслями только с тобой”?
Павел побледнел.
— Ты шпионишь за мной?!
— Нет, Павел. Просто в этот раз «шпионила» твоя Эля — выложила скрин твоего письма у себя на странице. С замечательным постом о том, как мужчины из прошлого ждут, пока ты оступишься.
Он вскочил, будто под ним внезапно загорелся пол. Забегал по комнате, хватаясь то за подлокотник кресла, то за голову.
— Это подло! Это было личное, эмоциональное… не всерьёз! Просто… порыв, момент слабости!
— Ты назвал меня “другой”. Как мебель, Павел. Как временную подмену для тех, кто не открыл дверь.
Он вдруг начал оправдываться быстро и сбивчиво, как студент, попавшийся на списывании.
— Это была слабость! Я был пьян! Я просто… тоскую иногда! Я с тобой, разве это не главное?!
Марина подошла к нему очень близко.
— Ты с ней в мыслях. Ты со мной — в тапках и халате. Это не одно и то же.
Он молчал. Смотрел в пол.
— Если хочешь — уйди. Если хочешь остаться — забудь. По-настоящему. Я не собираюсь больше соревноваться с призраком.
Павел не ушёл. Наоборот, в ближайшие дни он стал удивительно внимательным. Покупал её любимый сыр с белой плесенью, приводил в порядок балкон, даже раз искупал кота. Но это было похоже не на любовь — а на капитальный ремонт перед сдачей квартиры.
Марина не верила ни одному слову. И решила пойти другим путём.
На очередной воскресный завтрак она упомянула, как её бывший, Андрей, всегда жарил яйца ровно до нужной степени — не такие резиновые, как Павел. Потом — как Сергей, «тот, с курса по живописи», умел рассмешить её в два слова. Потом — как Вадим дарил духи без повода.
Павел хмурился, морщился, кусал губу. На третий день он не выдержал:
— Хватит уже этого сравнения! Мне это неприятно!
— Добро пожаловать в мой мир, — ответила Марина.
— Ты мстишь мне?!
— Нет. Просто хотела, чтобы ты почувствовал, как это — когда твоя личность превращается в фон для кого-то из прошлого.
Он ушёл. Ушел на целый день.
Марина не писала, не звонила. Вместо этого она открыла ноутбук и записалась на гончарный мастер-класс. Её руки, впервые за долгое время, что-то создавали — не стирали чужие сорочки, не перемывали посуду, не наводили порядок. Они лепили.
К вечеру Павел вернулся. Молчаливый. Хмурый.
— Прости, — пробормотал он.
— Это ты у себя прощения попроси, — тихо сказала Марина. — За то, что продолжаешь жить прошлым и не замечаешь того, кто рядом.
Он обнял её. Но Марина знала — что-то в ней переломилось. Тихо. Навсегда.
***
Павел снова остался. Как будто ничего не произошло. Как будто письмо — это была просто шалость, как будто Эля — лишь блик в зеркале, а не та, к кому он продолжал обращаться мысленно, каждый вечер, когда гас свет.
Но в Марине уже что-то ломалось. Не внезапно, а медленно, но с нарастающей мощью. Как тонкий лёд, который трещит под ногами, прежде чем окончательно уйти под воду.
Он продолжал играть в заботливого партнёра.
— Тебе не надо гладить, я сам.
— Я записал тебя к массажисту — у тебя, кажется, зажим в шее.
— Хочешь, махнём в Сочи на выходные? Я бронирую.
Но это всё было не про любовь. Это было про вину. Про запоздалое замаливание.
Марина ходила на гончарку, лепила всё подряд: чашки, вазы, что-то странное и неузнаваемое. Её преподаватель — Пётр — был немногословным мужчиной с татуировкой в виде волны на запястье. Он никогда не говорил о прошлом, зато умел слушать так, что у Марины дрожали пальцы.
На третьем занятии он протянул ей пакет с мягкой глиной.
— Сегодня сделай что-то для себя. Не для дома. Не для кого-то. Только для себя.
Марина задумалась. А потом начала лепить женскую фигуру. Полную. С мягкими формами, чуть склонённую вперёд.
Павел тем временем вновь впадал в нервозность. Он не говорил о Эле, но её тень становилась гуще.
Как-то вечером, когда они собирались лечь спать, он подошёл к зеркалу, повёл пальцем по её щеке.
— У тебя появилась складка между бровей. Глубокая такая. Может, пора что-то с этим делать?
Марина не ответила.
Через два дня он заметил:
— У тебя волосы стали тоньше. Ты что-то меняла в уходе?
А за неделю до даты их запланированной свадьбы, он устроил настоящую сцену:
— Ты видела себя? У тебя прыщ на лбу! Один, но противный! Марина, это же день нашей свадьбы — неужели так сложно привести себя в порядок?!
И вот тогда Марина поняла всё.
Это был не бред. Не тревожность. Не придирка. Это было что-то другое.
***
На следующий день Марина сидела в кафе с Тоней — подругой, с которой они учились вместе на бухучёте, а потом случайно пересеклись вновь через много лет. Именно Тоня однажды обмолвилась, что знакома с Элей, они вместе ходили на ЙОГУ.
Марина покрутила в пальцах чашку, опустив глаза.
— Он стал придираться ко всему. Кожа не такая, волосы тонкие, прыщ на лбу...
Тоня, как всегда, не ходила вокруг да около.
— Это не про тебя. Это он сам боится. Свадьба — не про любовь для него. Это попытка закрыть дыру. Чтобы Эля увидела — вот, мол, я не один. Я нужный. Сильный. Женатый.
— Она выходит замуж, да? — спросила Марина, уже зная ответ.
Тоня кивнула.
— Седьмого. И, между прочим, совсем недавно Павел лайкал все её фотографии с помолвкой. Видимо, “перестал думать” только на словах.
Марина вернулась домой и вдруг поняла: ей не нужны больше ни разговоры, ни лайки, ни советы. Ей нужна правда. Не сказанная — увиденная.
Павел заснул рано, с телефоном в руках. Он храпел чуть-чуть, носом. На экране ноутбука мигал значок сна, но крышка была не закрыта.
Марина дотронулась до сенсорной панели — экран загорелся.
Папка на рабочем столе называлась просто: "Фото".
Никаких паролей, ничего спрятанного. Просто — открытая память.
Внутри — десятки снимков. Марина сначала даже не поняла, что за женщина на экране. Потом — сердце кольнуло. Волнистые волосы. Большие глаза. Танец на берегу моря. Йога на закате. То самое лицо с блога. Эля.
Но самое страшное было не это. А подписи.
«Весна 2020. Самая красивая женщина на свете».
«Эля, которая всегда слышала».
«Если бы можно было вернуться».
Некоторые фото были обработаны. Где-то Эля держала в руке букет, которого явно не было на оригинале. Где-то Павел вставил их общую старую фотографию в рамку. Как будто пытался воссоздать утраченный кадр.
Марина закрыла ноутбук. Медленно. Как книгу, где прочитала уже всё.
И вдруг всё встало на свои места. Он не злился из-за её кожи или волос. Он просто не мог заставить себя радоваться свадьбе — потому что в его сердце венчание должно было быть с другой. Марина была не невестой, а декорацией. Не женщиной — тенью.
Она долго сидела в темноте. Без слёз. Без истерик.
Потом встала, прошла в ванную, включила свет. Посмотрела в зеркало.
И впервые за долгое время сказала себе вслух:
— Я настоящая. А значит — больше не буду жить в чужом сне.
***
Утром Павел проснулся в пустой квартире.
Марина не ушла — она просто не приготовила завтрак, не поставила кофе, не включила радио, как обычно. Она сидела на кухне в белой рубашке, завернувшись в шерстяной плед, с чашкой чёрного чая в руках. Без молока. Без специй. Просто чай.
Он заглянул в комнату с привычной, сонной небрежностью:
— Ты чего такая хмурая?
Марина посмотрела на него спокойно. Как врач, который уже знает диагноз, но выслушивает симптомы.
— Павел, я не пойду с тобой в ЗАГС.
Он замер.
— Что? Почему? Ты же сама хотела! Мы уже всё подали!
Она поставила чашку на стол.
— Нет. Я хотела быть любимой. Нужной. Настоящей. А не женой вместо. Не голосом, который должен заглушить прошлое. Ты не отпустил её, Павел. Даже свадьбу со мной ты выбрал на тот же день, когда выходит замуж она.
Он попытался возразить, но Марина подняла ладонь.
— Я видела фотографии. И подписи. Мне не нужно объяснение. Мне нужно уважение. А у нас его нет.
Павел сел, уставившись в стену.
— Ты хочешь всё разрушить за день до свадьбы?
— Я ничего не разрушаю. Я просто ухожу из того, что уже давно не живо. Ты не плохой человек. Просто ты всё ещё в прошлом. А я — нет.
Он не стал кричать. Даже не злился. Только тихо спросил:
— И что теперь?
— Теперь — ты свободен. И я тоже.
Марина отменила заявление в ЗАГС. В тот же день.
По дороге обратно зашла в ту же кофейню, где они с Павлом встречались в первое время. Купила себе капучино с корицей и села у окна.
Телефон молчал. И это было хорошо.
Вечером она снова пошла на гончарку. На полке уже стояла её работа — женская фигура с округлыми формами. Рядом — новая. Груша. С идеальной линией изгиба.
Пётр, преподаватель, подошёл и кивнул:
— Хорошая форма. Чёткая. Уверенная.
— Как раз учусь быть такой. — улыбнулась Марина.
Он смотрел на неё чуть дольше обычного. Потом неожиданно спросил:
— А вы знаете, что из груши лучше всего делать кувшины? Они хорошо держат воду.
Марина взглянула на свою работу, потом — на свои руки.
— Я только начинаю. Но уже чувствую, что могу.
И впервые за долгое время ей стало по-настоящему спокойно.
***