Вот скажите мне честно: вы бы поехали на юг с мужем и его любовницей в одной гостинице? Я, кажется, слегка сдвинулась — и вот что из этого вышло…
Фотографии на коленях
Я всегда думала, что прошлое имеет свойство становиться легче. Со временем. Ну, или, по крайней мере, становится менее острым. Ошибалась — раны зарываются глубоко, только стоит задеть — и снова жгёт. Каждый раз.
У меня особый день — приближается годовщина свадьбы. Двадцать лет, немалый срок…
Вот сижу на кухне, перебираю старые фотографии в шкатулке. Кофе давно остыл, но рука всё тянется за чашкой, будто в этом глотке — хоть крупица покоя. Фотокарточки шелестят, как прошлогодняя листва.
Вот Катька в детсаду — хвостики, губки бантиком, снует вокруг ёлки с картонным зайцем. Вот Роман, мой муж — на даче, босиком, с лопатой и глупой усмешкой.
Моя рука сама гладит его лицо на карточке. Разве тогда знала, как остро будет потом…
Я помню тот зимний вечер двадцать лет назад до противного чётко: мыла раковину, Роман вернулся с работы, трижды меня позвал. Был нервный, но будто чем-то опьянён.
Суетливо протягивает мне конверт — тогда было модно крепить билеты на толстом картоне.
— Люда, ты не поверишь… Бал правит романтика: едем в Сочи!
Я поверила — обняла его, чуть не расплакалась. Катька радостно прыгала вокруг нас, и мне на миг казалось — вот она, та семейная жизнь, ради которой терпишь, делаешь хлеб с солью, учишься быть «идеальной женой».
А спустя неделю, перетряхивая вещи перед отъездом, из внутреннего кармана куртки выпал второй конверт с билетами. Второе имя… не моё.
Сказать, что у меня земля из-под ног ушла — не сказать ничего. Он потом стоял, разводил руками, кричал, клялся, что случайность, ошибка, купил для «коллеги». Я сидела на кухне, прижимая к себе плачущую Катьку, и не могла подобрать слов.
Только стук в груди: «Не уходи, не рушь наш дом». Я осталась — ради дочери, ради привычки, ради самой себя, вернее, той, что уже жила не ради себя.
Годы шли, у каждого накапливались заботы, обиды, но мы не разводились. Только всякий раз, когда слышала: «Сочи», — внутри вздыхало что-то уставшее.
А Роман — всё такой же: шумный, с шутками, уверенный в себе, но чуть более уставший, чуть чаще избегающий мне в глаза смотреть.
Сегодня — эти двадцать лет накатывают особенно остро. Катька теперь взрослая, живёт отдельно, звонит мне каждый вечер.
Я ставлю чайник, разбираю продукты — картошка, курица, помидоры — ничего особенного. Дверь хлопает, ветер несёт с порога затхлый запах дождя и мужского одеколона.
Роман врывается, словно мальчик, которому выдали зоологический приз.
— Люд, угадай, что?
Я улыбаюсь, как учили в детстве — широко, приветливо.
— Цветы?
— Ха! Ближе! — шутит он, звонко щёлкая по коробке из-под торта. — Ну давай, открывай!
Вижу у него в руках не букет, а новый конверт, только не из плотного картона — теперь всё электронно: распечатка билетов, проживание, экскурсии.
— Сочи, Людка! Мы с тобой, наконец, как мечтали!
И всё бы ничего, если бы не тень в его глазах. Фальшивый блеск.
Позже, отстирывая пятно от сока на рукаве, вижу, как Роман суетится за компьютером. Заметила — слишком быстро выключил экран. Да и телефон подлокотником прикрыл, но всё-таки уронив его, не вовремя убрал руку: на экране мелькнула третье имя — Ирина. У меня словно мигрень сквозь сердце прошлась.
Попыталась убедить себя: ерунда, всё намечалось, мы вместе, планировал удивить... Но к ночи всё внутри сжалось: это не мне сюрприз, это мне новое испытание.
Открываю, когда он в душе, его переписку — не шпионю, а просто чувствую, что теперь уже нельзя закрывать глаза. Пару строк:
«Она проглотит, как всегда...»
«После этой поездки сама уйдёт».
И ниже: три билета. Для него, для меня… и для Ирины.
Я села на стул — не красное дерево, а старый облезлый кухонный друг, ему столько лет, сколько мне теперь — и вдруг разревелась, не сдержавшись. Пошлое, неуместное унижение, но будто горячий суп проливается куда-то внутрь, и я ничего не могу с этим сделать.
Звоню Катьке, дрожащими пальцами, как в детстве, когда забыла стихотворение и боялась двойки.
— Мам, что случилось?
— Кать, ты взрослая… Скажи, как уйти, когда всю жизнь рядом только боль от одного человека?
Молчит, слышу запах её детства — клубничный леденец, шуршание учебников…
— Мама… ты имеешь право быть счастливой. Если уйдёшь — я всегда с тобой. Только не молчи о том, что тебе больно.
Так просто, но как будто надели лёгкое платье после тяжёлого старого пальто.
Лежу в темноте, в комнате только настольная лампа и сумбур мыслей. Двадцать лет назад простила, потому что боялась остаться одна. А теперь боюсь остаться с собой — той, которая никогда не выбирала себя.
Но, кажется, эта ночь меняет меня.
Я не хочу больше быть “терпеливой”.
И, может быть, завтра — впервые за все эти годы — выберу себя.
Вылет
Утро заваривается в чайнике вязким туманом. Я передвигаю вещи по старому дивану — никогда столько не нервничала перед поездкой: там, где ждёшь чуда, обычно оказывается суета.
Вещи — под мышкой, паспорт в боковом кармане. Отражение какое-то чужое, совсем не курортное. Привычно пробегаю пальцами по лицу: морщина у губы, шрам старый — вот и всё, что нажили.
Роман носится по квартире с деловитостью предводителя спасательного отряда. «Успеваем, Люд!» — много нервной бодрости, шуток, сарказма — всё для галочки.
Перед выходом взгляд на стену: фото — Катька с Леной с выпускного, мы втроём у фонтана — и так щемит сердце, словно я уже не здесь, а тогда, двадцать лет назад, когда первая измена только зарождалась.
Багажник хлопает, шины свивают последние разговоры в длинные трещины дороги. В аэропорту — поток лиц, запах кофе, чужие чемоданы, будто все бегут куда-то прочь от своих бед.
Мы встречаем Иру — она сразу прячет улыбку за густо накрашенными губами. Говорит медленно, будто пробует каждое слово на вкус:
— Доброе утро, Людмила. Как настроение перед морем?
В каждом её «Как» — невидимая игла. Я вежливо киваю, иду вперёд — будто они с Романом пасутся на другом пастбище, а я просто случайно шла мимо.
Роман копается с регистрацией, называет Ирину коллегой, что «с документами надо решить», что «номеру один - не придираться — экономия»… Всё очень логично, всё будто как у людей. Только кто мы теперь друг другу — уже не поймёшь.
В самолёте сажусь у окна. Под крылом — сырая земля, серые лоскуты тайги, и мысль: если я сейчас исчезну, кто обо мне вспомнит?
Катька присылает смс:
«Мамуль, держись. Если всё будет невыносимо — возвращайся. Я всегда тебя жду».
Перечитываю её слова — и впервые за долгие годы чувствую не одиночество, а опору, настоящую, чуть грубоватую, как шерстяная кофточка.
Ирина играет в телефоне, что-то строчит, фыркает в ответ на Ромкины сообщения — между ними искрит заряженное электричество. Я чувствую себя лишней — даже не пассажиркой, а случайной попутчицей их нового романа.
— Всё хорошо? — вдруг спрашивает меня Роман.
В его голосе столько фальши, сколько хватит на три драмтеатра.
Я улыбаюсь:
— Конечно, поем мандаринов, гляну в иллюминатор, — всё в порядке.
— Вот и славно, — выдыхает он и тут же отворачивается к Ирине.
А внутри у меня уже не сомнения и не страх. Только какая-то яростная ирония: если бы двадцать лет назад кто-то сказал мне, что я полечу на юг с мужем и его новой пассией в одной компании, — я бы не поверила. Но жизнь любит скуку превращать в сюжет.
В самолёте пахнет кофе и пересохшим воздухом. Я мысленно репетирую: как бы я ушла, если бы осмелилась. Как бы выглядел мой уход.
И вдруг, среди облаков, меня накрывает ощущение лёгкости. Я — больше не их заложница. Я просто лечу.
Я еду на юг. Я могу вернуться. Я могу остаться. Я могу вообще всё.
Наконец-то за много лет мне стало хоть что-то не безразлично.
Когда самолёт выравнивается и шкребётся по взлётной полосе Сочи, я уже не та женщина, которая вытирала слёзы на кухне. Я — та, кто может решить за себя. Может быть.
В гостях у сочинского бытового "рая"
Выхожу на перрон — солнце другое, пахнет полынью и горячим асфальтом. На лице — ни одной привычной морщинки: как будто сбросила старую кожу.
В Сочи шумят чужие чемоданы, чьи-то крики: «Тамара, иди сюда!», хохочут дети, а внутри всё равно тоска — будто море растворено в воздухе, а тебе нельзя к нему прикоснуться.
До отеля едем втроём: я, Роман, Ирина. Такси гудит, водитель скрашивает трассу затяжными анекдотами про тёщу и светку из бухгалтерии. Роман смеётся, Ирина поддакивает, мне тошно — хочется выпрыгнуть на полном ходу.
Номер — скромный, чуть прокуренный, шкаф с рассыпанными плечиками.
— Дорогая, тут всем хватит места, — жизнерадостно кричит Роман. — Экономия!
Я снимаю обувь, скольжу носком по серой плитке. Ирина ставит чемодан аккуратно на тумбочку, отряхивает песчинки со своей сумки: хозяйка.
— Я, если что, почти не мешаю, — театрально объявляет, будто извиняется за то, что вообще существует.
Роман открывает балкон, машет руками:
— Люда, иди сюда! Смотри, море какое, ха-ха, живём!
Море и правда красивое, голубое, как с открыток детства. Только не для меня это море. Я вглядываюсь вдаль, где солнце касается воды — и кажется, если там сейчас утонет счастье, никто даже не заметит.
Пытаюсь скрыть раздражение:
— Хороший вид, — выдавливаю и тянусь к солнцезащитным очкам, чтобы никто не угадал по взгляду, насколько мне противно.
Всё первое утро — как картинка для рекламы: Роман водит нас по набережной, лезет фотографироваться с дельфиновым памятником, суетится, будто детскую экскурсию устроил.
— Вот тут шашлык! А тут — экскурсии! А здесь помнишь, Люда, как мечтала? Теперь — твое морское счастье!
Улыбаюсь и думаю: разве счастье так выглядит — когда улыбаешься из вежливости, чтобы не выглядеть лишней на семейной фотографии?
На пляже тысячи людей, чужие разговоры как сквозняк. К утру нахожу спасение: в какой-то момент на соседнем лежаке замечаю женщину — лицо будто родное, но постаревшее, чуть потускневшее.
— Барнаул? — негромко спрашивает она.
Вздыхаю с облегчением — землячка!
Галина. Помню и не помню, главное — родная тёплая интонация. Она отдыхает с сестрой, уже вторая неделя на море. Мы смеёмся:
— Вот она, Барнаульская дружба! Кто первый к солнцу, тот и всех к чаю зовёт!
Слово за слово, рассказываю Галине всё, что держала в себе двадцать лет, и что проснулась снова этим летом. Как затянутая пружина внутри — в двух словах не рассказать.
Галина слушает — внимательно, не перебивая, не жалеет. Только говорит:
— А ты что терпишь-то? Муж мой так гулял, так гулял… Была покорная, пока не выгнала вон! Пять лет как вышла из дома — и каждый вечер живу не чужой, а своей жизнью. Знаешь, Люда… после пятидесяти живёшь иначе. Сильнее, свободнее. Только надо рискнуть разок, чтобы захотеть потом жить для себя каждый день.
Смотрю на Галину, как на маяк: так вот что значит — не бояться!
Вечером сижу на балконе, гляжу на закат Чёрного моря, а за спиной слышу, как Ирина "тихо" поздравляет Романа с удачным ходом:
— Ну что, теперь точно решится, ты молодец, Ром.
И всё становится яснее, чем когда-либо.
Тихонько набираю Катьке:
— Доченька, не жди меня раньше срока. Я тут кое-что о себе узнаю.
— Мам, я тобой горжусь!
И впервые за долгое время я ложусь спать не заламывая пальцы. Пусть ночь будет долгой, я её выдержу.
Кафе на набережной. Случайная встреча
Новое утро. Воздух — тяжёлый, влажный, пахнет чуть подбродившими абрикосами, кофе и морем. Я иду вдоль набережной — кажется, все куда-то опаздывают, а мне торопиться некуда. В голове — тишина, только строчки из прошлых лет: «терпи», «ради семьи», «так все живут».
Роман остался в номере — суёт телефон в карман, делает вид, что что-то рабочее решает. Ирина исчезла в спа: её запах парфюма тянется за мной, будто тонкая верёвка.
Мне не хочется искать компанию; впервые за много лет у меня есть несколько часов абсолютно для себя.
Сажусь в кафе у воды — столик у края террасы. Официантка предлагает лимонад, я соглашаюсь, просто чтобы не уходить. Смотрю, как чайки охотятся за уродливыми креветками у самого волнореза. Думаю: вот бы тоже — раз, и прочь от привычек.
Вдруг слышу голос Ирины. Оборачиваюсь будто невзначай: она за пальмой в углу, полубоком к морю, но голос её не спутаешь — сухой, сосредоточенный. Мерцает экран телефона, она говорит слишком громко, чтобы громче соседа за столиком.
— Да, Роман сам сказал — через месяц разведётся, если она не уйдёт сама. Ну да, терпит… проглотит, как всегда, — такие слова льются, как горький коньяк. Я будто впала в забытый сон.
Она улыбается вскользь, бросает взгляд на меня — нет, не замечает, я для неё — пустое место.
Меня трясёт. Не от страха. От злости и такой усталости, что хочется кричать. Двадцать лет — и «терпит»? «Работа проведена»? Значит, я для них инструмент для домашнего фокуса?
Закрываю глаза: вспоминаю Галину, её горько-светлый смех — «дыши свободно». Впервые чувствую: осталось что-то от меня, ещё не убитое этими годами.
Официант приносит счёт, а я не тороплюсь уходить — слишком хочется побыть просто собой.
И тут слышу позади знакомый хрипловатый голос:
— Людка, неужели ты?
Оборачиваюсь. За соседним столиком Виктор — бывший коллега Романа, барнаульский весельчак, в прошлом технарь на заводе, а теперь — на солнце, с двумя друзьями, весь в рыбацких байках и железнодорожных анекдотах.
— Вот не верю — ты не меняешься! Только глаза стали грустнее…
Он хлопает меня по плечу так неловко, как будто я по-прежнему его соседка, а не чужая женщина в неожиданной грусти.
— Чё, муж твой опять… э, ну, — Виктор сминает фразу. — Не изменился, вижу, Роман-то…
— Всё так, — усмехаюсь, — прямой конкурент тебе по части хитростей.
Разговор идёт легко, как будто двадцать лет не видились не мы, а наши тени. Самое главное — он говорит со мной, не жалеет, не давит, просто слушает.
— Завтра с ребятами в горы поедем, на водопады и форель. Присоединяйся, Люд, сменишь обстановку, развеешься. Вдруг поймёшь, что мир — шире трех мест в "экономе".
Такой шанс выпадает не каждому. Я улыбаюсь:
— Виктор, если завтра вы не передумаете — я готова.
Вечером возвращаюсь в номер, а там — напряжение гнездится даже на подушках: чужие духи, застёжки, чужие цепочки на прикроватном столике.
Роман делает вид, что всё под контролем, перекладывает какие-то бумаги и громко вздыхает:
— Ну ты где всё время витаешь? Мы же вместе отдыхаем… Люда, морской бриз, все дела!
А у меня на душе — новая легкость, как будто фата сползла с плеч:
— Просто хочу побыть одна, Ром. Завтра к Виктору с ребятами поеду, на экскурсию в горы.
Он хлопает дверцей шкафа, делает вид, что шутит:
— А меня взять не хотите?
— Может, и возьмём, если захочет форель с тобой фотографироваться, — фыркаю, и впервые ловлю себя на том, что мне совсем не стыдно быть дерзкой.
Вечером звоню Кате. Она шепчет в трубку:
— Мам, главное — живи для себя!
— Попробую, доченька, — отвечаю, и вдруг в голове щёлкает: я уже пробую, прямо сейчас. Мне двадцать лет не хватало этого ощущения.
Пусть завтра всё переменится навсегда — сегодня я впервые не хочу возвращаться в ловушку привычки.
Горы
В жизни бывают дни, когда воздух другой, и ты будто впервые дышишь. Вот таким мне показался этот рассвет: с окна тянет сырой мятой, вдали искрится вершина, и даже чемодан, который собираю, не кажется тяжёлым.
Виктор ждал в фойе, улыбался своей беспечной улыбкой победителя по жизни, у него всё было просто:
— Вот она, Людмила — не зря же Барнаул слывет сибирской выносливостью!
С горной дорогой шутки коротки: повороты, обрывы, резкое солнце, смех. Его друзья — крепкие, простые мужики, в каждом — выражение лица «я видел жизнь и ничего не боюсь».
Едем, окна настежь, где-то за поворотом пахнет чабрецом, вода журчит, греет сердце. Виктор рассказывает байки — не про старость, а про то, как можно жить и после боли. Байки — это его защита, его способ не признаваться, что он понимает мою боль слишком хорошо.
— После развода, думаешь, боялся тишины? Ерунда! — улыбается он. — Зато теперь каждое утро — своё. Не хочешь — никому не объясняешь, почему свет поздно выключил или с другом поехал за рыбой, а не на рынок.
Я смеюсь, и вдруг сквозь этот смех приходит облегчение. За двадцать лет мне не приходилось так просто и легко быть собой — без страха, что скажут за спиной, без чувства долга. В горы приезжают не просить, а отпустить.
У подножия водопада Виктор подаёт руку, его ладонь — крепкая, тёплая, не обещает ничего, кроме поддержки здесь и сейчас.
— Люда, а ты сама-то — чего хочешь сейчас?
В его голосе нет ни осуждения, ни давления; мне кажется — если отвечу честно, впервые не подведу ни себя, ни его.
— Я хочу… чтобы меня хватало для себя. Без оправданий.
Он кивает:
— Самое трудное — разрешить себе хотеть…
***
В это утро я не отвечаю на звонки. Телефон разбухает от пропущенных — Роман, Ирина, даже СМС от Кати:
«Мам, если что — знай: ты уже сильнее, чем была когда-то.»
Где-то в гостинице Ирина швыряет полотенце:
— Она что, сбежала?!
Роман мечется по номеру, в голосе паника, которую я никогда у него не слышала:
— Ты же говорил — под контролем! Она... она не могла уйти просто так!
А у меня на душе вдруг — свет. Крохотный, почти невидимый, но тёплый, как тот кусочек солнца над обрывом.
Чем дольше мы ехали, тем свободней становилось дышать.
***
Поездка заканчивается внезапно, как хороший анекдот — никто не хочет расходиться, но надо. Виктор смеётся:
— Если надумаешь когда-нибудь — вот тебе мой телефон. И не только для «сбежать на рыбалку». Просто — чтобы не забывать себя.
Вечереет. Возвращаюсь в отель — пустой диван, платье Ирины на кресле, мои вещи собраны в угол, будто меня уже и не было.
Роман ждёт у окна, нервный, растерянный, нет в нём былой ухоженной бодрости.
— Где тебя носит, Люда?! Я волновался…
— А раньше не волновался, — спокойно отвечаю я. — Я решила — ухожу.
Он отступает, а Ирина, терпевшая весь вечер, вдруг грубо, чужо бросает:
— Да кому ты нужна? Тоже мне, драма!
Смотрю ей в глаза и вдруг ясно — она меня боится.
— Отдыхайте. Наслаждайтесь морем. Я нашла свои горы.
Собираю рюкзак. Пока они ужинают, оставляю на столике одну короткую записку:
«Спасибо за уроки. Я выбираю себя.»
***
Улетаю на рассвете — ни рыданий, ни истерик. Купила билет — Катя согласилась встретить меня у аэропорта. В пути впервые за много времени не держу телефон в руках.
Мгновение тишины внутри, когда только шасси самолёта касается земли, — и понимаю: новую жизнь начинают не с кухни, не с развода. С собственного сердца.
А Барнаул встречает родным ветром, свежим хлебом, объятиями Кати.
Я научилась возвращаться к себе. И, кажется, умею теперь — быть счастливой.
***
Терпели бы вы или собрали бы чемодан порезче? Жгите в комментариях.
Подписывайтесь. Вдруг завтра с вами встретимся в аэропорту с билетами к новой жизни!
Лайк — за любые истории, кроме скучных!
Скоро выйдет продолжение. История только начинается
***