Дверь хлопнула так, что стекла в серванте задрожали. Лариса замерла у плиты, ложка с томатным соусом повисла в воздухе. В прихожей загрохотали ботинки, и голос Виктора, как ржавый гвоздь, ввинтился в тишину квартиры:
— Лар, ты где? Опять жратва не готова?
Она стиснула зубы, чувствуя, как жар от плиты смешивается с жаром внутри. Поставила ложку на край кастрюли, вытерла руки о фартук. Каждый его шаг по линолеуму отзывался в груди глухим стуком, будто кто-то заколачивал гвозди в крышку ее терпения.
— Я тут, Витя, — голос Ларисы дрогнул, но она тут же выпрямилась, словно натянула на себя невидимый панцирь. — Борщ на плите, сейчас картошку достану.
Виктор ввалился на кухню, заполнив собой всё пространство. Широкий, как шкаф, в мятой рубашке, пропахшей сигаретами и чем-то кислым. Его взгляд, мутный от пива, скользнул по Ларисе, по кастрюлям, по столу, где уже стояли тарелки.
— Борщ? — он скривился, будто проглотил лимон. — Я тебе говорил, мне щи подавай. Сколько раз повторять?
Лариса сжала губы. Щи. Вчера он требовал котлеты, позавчера — жареную рыбу. Каждый день — новый каприз, будто он не в их дом пришел, а в ресторан с меню на заказ. Она хотела ответить, но в горле застрял ком. Вместо слов она повернулась к плите, схватила половник, начала разливать борщ по тарелкам. Руки дрожали.
— Мам, я дома! — голос Дашки, звонкий, как колокольчик, ворвался в кухню. Дверь в прихожей снова хлопнула, и через секунду на пороге появилась Даша — худенькая, в джинсовой куртке, с рюкзаком, болтающимся на одном плече. Ее светлые волосы были собраны в неряшливый пучок, а глаза, такие же серые, как у Ларисы, сразу поймали напряжение в комнате.
— О, Дашка, — Виктор осклабился, плюхнувшись на стул. — Где шлялась? Опять с дружками своими тусовалась?
Даша бросила рюкзак у стены, ее лицо напряглось. Она не ответила, только посмотрела на мать. Лариса поймала этот взгляд — быстрый, полный вопросов, и сердце сжалось.
— Даша, садись, поешь, — тихо сказала она, ставя тарелку перед дочерью.
— Не, я не голодная, — Даша скрестила руки, прислонилась к косяку. — Уроки надо делать.
— Уроки? — Виктор хмыкнул, отхлебнув борщ прямо из тарелки, не взяв ложку. — В твоем возрасте я уже на заводе пахал, а ты всё учишься. Тоже мне, студентка.
Лариса почувствовала, как воздух в кухне густеет, словно перед грозой. Она знала этот тон Виктора — он всегда начинал с мелочей, с подколок, а потом, как лавина, накатывал скандал. Она пыталась поймать его взгляд, смягчить, отвлечь, но он уже смотрел на Дашу, и в его глазах мелькало что-то хищное.
— Витя, хватит, — Лариса поставила кастрюлю на стол, голос ее был ровным, но внутри всё кипело. — Она учится, старается. Дай ей спокойно поесть.
— Спокойно? — он откинулся на стуле, стукнув ложкой по столу. — Это я должен спокойно жить, Лар. Я вкалываю, деньги в дом таскаю, а вы тут… борщ мне подсовываете и уроки делаете.
Даша фыркнула, не сдержавшись.
— Что? — Виктор резко повернулся к ней. — Чего ты там фыркаешь? Думаешь, я не вижу, как ты на меня косишься?
— Да ничего я не фыркаю, — Даша выпрямилась, ее голос задрожал, но глаза горели. — Просто достало уже. Ты вечно орешь, вечно недоволен.
— Даша! — Лариса шагнула к дочери, но та уже не слушала.
— Что, неправда? — Даша повысила голос, щеки ее покраснели. — Мам, сколько можно? Он тут никто, а ведет себя, будто мы ему должны!
Слова повисли в воздухе, острые, как осколки стекла. Виктор медленно встал, стул скрипнул под его весом. Лариса замерла, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.
— Никто? — голос Виктора стал низким, опасным. — Это я-то никто? А кто за квартиру платит, а? Кто твоей матери шмотки покупает?
— Ты за всё требуешь плату, — Даша не отступала, хотя ее руки дрожали. — Думаешь, если деньги даешь, то можешь нас гнобить?
— Хватит! — Лариса наконец сорвалась. Она хлопнула ладонью по столу, тарелки звякнули. — Оба замолчите!
На кухне стало тихо. Только плита шипела, и где-то за окном гудела машина. Лариса смотрела на Виктора, на Дашу, и внутри нее будто что-то лопнуло. Она устала. Устала от его голоса, от его тяжелых шагов, от того, как он заполнял собой всё — их дом, их жизнь.
***
Лариса была одинокой матерью, когда встретила Виктора. Ей было сорок два, Даше — четырнадцать. После развода с первым мужем, который ушел, оставив только алименты и горький привкус предательства, Лариса тянула всё на себе: работу в бухгалтерии, Дашкины репетиторов, коммуналку.
Виктор появился, как спасательный круг, — крепкий, уверенный, с широкой улыбкой и обещаниями. Он был водителем-дальнобойщиком, привозил ей цветы, чинил кран, шутил с Дашей. Лариса поверила, что он — шанс на новую жизнь.
Но через год, когда он переехал к ним, всё изменилось.
Виктор стал другим. Его шутки превратились в колкости, обещания — в упреки. Он пил пиво по вечерам, громко включал телевизор, требовал ужина, как король требует подношений. Лариса терпела. Она боялась остаться одна, боялась, что не справится. Но каждый его взгляд, каждое слово резали всё глубже.
Даша, наоборот, не молчала. Она с самого начала не приняла Виктора. Ее детская интуиция чуяла фальшь, и с каждым месяцем она всё больше злилась — на отчима, на мать, на себя. Лариса видела это, но не знала, как остановить. Она хотела мира, но мир в их доме был хрупким, как яичная скорлупа.
***
Лариса сидела на диване, обхватив себя руками. Виктор ушел, хлопнув дверью, — сказал, что в гараж, но она знала, что он в бар. Даша заперлась в своей комнате, только музыка глухо доносилась через стену. Лариса смотрела на старый ковер, на его выцветшие узоры, и думала: когда всё пошло не так?
Она вспомнила, как однажды, еще до Виктора, они с Дашей пекли блины. Даша мазала их вареньем, смеялась, оставляя красные пятна на щеках. Тогда Лариса чувствовала себя живой. А теперь? Теперь она будто растворялась, становилась тенью самой себя.
Но в этой тишине, в этом одиночестве, что-то шевельнулось. Не гнев, не боль, а что-то другое. Решимость. Лариса встала, подошла к Дашиной комнате, постучала.
— Даш, открой.
Дверь приоткрылась. Даша стояла, сжав губы, но глаза ее были красными.
— Мам, зачем ты его терпишь? — голос дочери дрогнул. — Он же… он нас так унижает.
Лариса молчала. Она смотрела на Дашу, на ее тонкие запястья, на упрямый подбородок, и вдруг поняла: она не имеет права сдаваться. Не ради себя — ради дочери.
— Я поговорю с ним, — тихо сказала она. — Обещаю.
Даша кивнула, но в ее взгляде было сомнение. Лариса знала: слов мало. Нужно действовать.
На следующий вечер Виктор вернулся поздно, как всегда, пахнущий пивом. Лариса ждала его на кухне. Она не готовила ужин, не накрывала стол. Просто сидела, глядя в окно, где фонарь качал желтый свет на голые ветки.
— Чего сидишь? — Виктор бросил куртку на стул, открыл холодильник. — Где еда?
— Витя, нам надо поговорить, — Лариса повернулась к нему. Ее голос был спокойным, но в нем звенела злость.
Он замер, дверца холодильника скрипнула.
— Чего? — он прищурился, но она не отвела взгляд.
— Ты не уважаешь нас. Ни меня, ни Дашу. Я этого больше не потерплю.
Виктор расхохотался, но смех был натянутым.
— Не уважаю? Да я вас содержу! Без меня вы бы…
— Хватит, — Лариса встала, и он замолчал, удивленный ее тоном. — Я не просила тебя содержать. Я просила быть человеком. Но ты этого не умеешь. Уходи, Витя. Завтра. Собирай вещи и уходи.
Сердце Ларисы колотилось, но спина была прямой.
В коридоре стояла Даша, прижавшись к стене. Ее глаза блестели.
— Мам… — прошептала она.
Лариса подошла, обняла дочь. Впервые за долгое время она почувствовала, что дышит свободно.
Прошла неделя.
Дождь лил третьи сутки, превращая двор в месиво из луж и грязи. Виктор ушел неделю назад. Его вещи исчезли, будто их и не было: ни потрепанной куртки, ни тяжелых ботинок в прихожей. Лариса думала, что станет легче, но вместо облегчения в груди поселилась тревога — вязкая, как этот дождь.
Она знала Виктора. Он не из тех, кто просто уходит, поджав хвост. Его молчание было слишком громким, слишком тяжелым.
— Мам, ты опять у окна? — Даша вышла из комнаты, в руках — кружка с недопитым чаем. Ее волосы были распущены, светлые пряди падали на плечи, делая ее моложе, чем она была.
— Да так, задумалась, — Лариса заставила себя улыбнуться, но уголки губ дрогнули. — Ты уроки сделала?
— Ага, почти, — Даша пожала плечами, прислонилась к косяку. — Мам, ты… нормально?
Лариса хотела ответить, но в этот момент в подъезде что-то громыхнуло. Не хлопок двери, не шаги — что-то тяжелое, металлическое. Она замерла, сердце екнуло. Даша тоже насторожилась, ее взгляд метнулся к входной двери.
— Это, наверное, мусоропровод, — сказала Лариса, но голос ее был неуверенным. Она подошла к двери, посмотрела в глазок. Пусто. Только тусклая лампочка мигала на лестничной площадке.
Но тревога не отпускала.
Виктор не исчез. Он затаился, как зверь, выжидающий момент для прыжка. Лариса узнала об этом случайно, когда столкнулась с соседкой Таней на лестнице. Таня, вечно сплетничающая, но с добрыми глазами, перехватила ее у почтовых ящиков.
— Лар, ты в курсе, что твой этот… Виктор, в баре на углу о тебе трепался? — Таня понизила голос, но глаза ее горели любопытством. — Говорил, что ты его выгнала, а он, мол, такого не спустит.
Лариса почувствовала, как холод пробежал по спине.
— И что он сказал? — спросила она, стараясь держать голос ровным.
— Да всякое, — Таня махнула рукой. — Что ты неблагодарная, что он тебе жизнь устроил, а ты… Ну, сама понимаешь. И еще, Лар, он там с какими-то дружками своими шушукался. Я бы на твоем месте поостереглась.
Лариса кивнула, но внутри всё сжалось. Она не рассказала Даше — не хотела пугать. Но с того дня начала проверять замки, закрывать окна, даже ночью прислушивалась к каждому шороху.
А потом началось.
Сначала пропал велосипед Даши, который стоял в подъезде. Потом кто-то вырвал цветы из клумбы под их окнами — те самые, что Лариса сажала весной, поливая каждое утро. А вчера она нашла на двери подъезда надпись, сделанную черным маркером: «Ты пожалеешь». Буквы были корявые, злые, и Лариса, глядя на них, почувствовала, как подгибаются колени.
Она знала, что это Виктор.
Вечером, возвращаясь с работы, Лариса обратила внимание на почтовый ящик. Конверты с квитанциями были разорваны, валялись на полу. Она стояла, глядя на этот беспорядок, и чувствовала, как внутри нарастает гнев. Не страх — гнев. Хватит.
Она поднялась к себе, бросила сумку на диван и услышала, как в подъезде снова что-то грохнуло. На этот раз шаги — тяжелые, уверенные. Лариса замерла, но тут же шагнула к двери, схватила телефон.
— Мам, что там? — Даша выглянула из комнаты, ее голос был напряженным.
— Сиди там, — Лариса махнула рукой, стараясь не показать, как ей страшно. Она открыла дверь и вышла на площадку.
Внизу, у лестницы, стоял Виктор. В той же мятой рубашке, с сигаретой в зубах. Рядом — двое его дружков, таких же широкоплечих, с мутными глазами. Они ржали, глядя на нее, как на добычу.
— Лар, — Виктор выплюнул сигарету, растянул губы в ухмылке. — Думала, я просто так уйду? Ты мне должна, поняла?
Лариса сжала телефон в руке. Ее голос дрожал, но она заставила себя говорить:
— Уходи, Витя. Я полицию вызову.
— Полицию? — он расхохотался, шагнув ближе. — Да кто тебе поверит? Ты никто, Лар. А я… я тебя научу уважать.
Виктор стал приближаться к Ларисе. И в этот момент из квартиры напротив вышел Игорь.
Он был их соседом уже лет десять. Высокий, худощавый, с сединой в волосах. Он работал механиком в автосервисе, говорил мало, но всегда здоровался и держал дверь для Ларисы, когда она тащила тяжелые сумки. Лариса знала, что он вдовец, что у него взрослая дочь где-то в другом городе. И еще она знала, что Игорь не из тех, кто проходит мимо.
— Эй, — голос Игоря был низким, спокойным, но в нем чувствовалась сила. — Это ты тут шумишь?
Виктор обернулся, его ухмылка дрогнула.
— А ты кто такой? — он выпятил грудь, но Игорь не шелохнулся.
— Сосед, — Игорь шагнул вперед, встав между Виктором и Ларисой. — И мне не нравится, когда у нас в подъезде всякий мусор орет. Вали отсюда.
Дружки Виктора переглянулись, но не двинулись. Виктор сплюнул на пол, его глаза сузились.
— Ты, мужик, не лезь, — прорычал он. — Это не твое дело.
— Теперь мое, — Игорь не повысил голос, но в его тоне было что-то, от чего даже Лариса почувствовала себя увереннее. Он достал телефон, включил камеру. — Улыбнись, герой. Полиция любит такие фотки.
Виктор замер и покраснел.
— Пошли, — буркнул Виктор своим дружкам, отступая. — Еще увидимся, Лар.
Они стремительно ушли.
— Ты как? — Игорь повернулся к Ларисе.
— Нормально, — Лариса сглотнула, пытаясь улыбнуться. — Спасибо, Игорь. Если бы не ты…
— Да ладно, — он махнул рукой, но посмотрел на нее внимательно. — Если что, зови. Я рядом.
Лариса кивнула, чувствуя, как тепло разливается в груди. Не от слов, а от того, что кто-то встал на ее сторону. Просто так, без просьб, без условий.
На следующее утро она постучала в его дверь. Игорь открыл, в рабочей футболке, с запахом машинного масла.
— Лар? — он удивленно поднял брови.
— Я… хотела сказать спасибо, — Лариса замялась, но потом выпрямилась. — И спросить… не хочешь чаю? У меня есть с мятой.
Игорь улыбнулся — не широко, но тепло.
— Мята — это серьезно, — сказал он. — Пойдем, уговорила.
Они сидели на кухне, пили чай, и Лариса впервые за долгое время почувствовала, что дышит легко. Виктор был где-то там, но он больше не был центром ее мира. Мир теперь был здесь — в этой кухне, в тихом разговоре, в шансе начать всё сначала.
Прошёл месяц.
Лариса сидела за кухонным столом, глядя на стопку бумаг, которые только что принесла из суда. Развод был оформлен. Подписи, печати, казенные фразы — всё, что осталось от трех лет с Виктором.
Она провела пальцем по краю листа, чувствуя странную легкость. Будто с плеч сняли невидимый груз, который она тащила, сама того не замечая. За окном мела метель, первый снег в этом году, и хлопья кружились, как белые искры в свете фонаря.
Даша вбежала в кухню, щеки красные от мороза, шарф болтался на шее.
— Мам, ты видела, какая красота на улице? — она стянула шапку, встряхнула светлые волосы. — Пойдем снеговика лепить, а?
Лариса улыбнулась. Даша в свои семнадцать редко просила о таких детских вещах, но сегодня ее глаза горели, как у ребенка.
— Давай, только куртку теплую надень, — Лариса встала, убирая бумаги в ящик. — И варежки не забудь, а то опять руки отморозишь.
Даша фыркнула, но послушалась, уже напевая что-то под нос. Лариса посмотрела ей вслед и подумала: как же быстро она выросла. И как же сильно они обе изменились за этот год.
***
Виктор уехал на север через месяц после того случая в подъезде. Лариса узнала об этом от Тани, соседки, которая всегда всё знала. Говорили, он устроился водителем на какую-то стройку в Якутии. Далеко, холодно, без обратного пути. Лариса не спрашивала подробностей — ей было всё равно.
Он больше не появлялся, не звонил, не писал. Только однажды, в почтовом ящике, она нашла смятую записку: «Прощай, Лар». Без подписи, но она узнала его корявый почерк. Записка полетела в мусорку, а с ней — последние тени его присутствия.
Весной, когда снег растаял и двор покрылся первой зеленью, Лариса начала замечать Игоря чаще. Он чинил свой старенький «жигули» у подъезда, и она, проходя мимо, останавливалась поболтать. Он шутил — не громко, не напоказ, а так, что уголки ее губ сами тянулись вверх. Иногда он приносил ей кофе из автомата на углу, просто так, без повода.
— Ты чего, Игорь, тратишься? — Лариса однажды засмеялась, принимая бумажный стаканчик.
— Да ладно, Лар, — он пожал плечами, но глаза его были теплыми, как июльское солнце. — Жить надо в кайф, разве нет?
Она не знала, когда это началось.
Может, когда он помог ей донести сумки из магазина, а потом остался на чай. Может, когда они вместе смеялись над какой-то ерундой, и она вдруг поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы он уходил. Или когда Даша, хитро прищурившись, сказала:
«Мам, Игорь прикольный. Не то что… ну, ты поняла».
Игорь был не из тех, кто торопит. Он умел ждать — не навязчиво, а спокойно, как человек, который знает цену времени. Они начали встречаться почти незаметно: прогулки по парку, разговоры на лавочке у подъезда, вечера, когда он приносил старые комедии на флешке, и они с Дашей хохотали до слез.
Лето пришло жаркое, душное, но Ларисе оно казалось самым легким за последние годы. Она сидела на балконе, в руках — кружка с мятным чаем, а рядом Игорь чинил старый стул, который она давно собиралась выкинуть. Его руки, испачканные краской, двигались уверенно, и Лариса ловила себя на том, что смотрит на него дольше, чем нужно.
— Что? — Игорь поднял голову, поймав ее взгляд. — Краска на лице?
— Да нет, — Лариса улыбнулась, чувствуя, как щеки теплеют. — Просто… хорошо так.
Он отложил кисть, вытер руки о тряпку и сел рядом. Его плечо было близко, и от него пахло деревом, краской и чем-то родным.
— Лар, — он помолчал, глядя на закат, который красил небо в оранжевый. — Я вот что думаю… Может, нам не просто так встречаться? Может, это оно?
Она повернулась к нему, сердце стукнуло громче. Его глаза, чуть прищуренные, были серьезными, но в них была такая мягкость, что Лариса почувствовала, как внутри всё тает.
— Может, и оно, — тихо сказала она, и её рука сама нашла его ладонь.
Осенью Даша поступила в колледж, выбрав графический дизайн. Лариса гордилась, хотя каждый раз, когда дочь уезжала на занятия, в груди щемило — слишком быстро всё менялось. Но дом больше не был пустым. Игорь приходил почти каждый вечер, приносил то свежий хлеб, то истории из автосервиса, то просто свое тепло.
Однажды, в ноябре, они втроем — Лариса, Игорь и Даша — сидели на кухне. За окном снова шел снег, а на столе дымилась запеканка, которую Лариса испекла по старому маминому рецепту. Даша болтала о своем проекте, Игорь подтрунивал, а Лариса смотрела на них и думала: вот оно, счастье. Не громкое, не яркое, а тихое, как этот снег, как свет лампы над столом, как смех дочери.
Виктор был где-то далеко, в ледяной тундре, и его тень больше не падала на их жизнь. Лариса знала: она сделала выбор. Не просто выгнать его, а выбрать себя, Дашу, Игоря. Выбрать жизнь, где есть место для улыбок, для тепла, для нового начала.
И когда Игорь, поймав ее взгляд, подмигнул, она поняла: этот выбор был правильным.