Я стою у плиты, помешиваю картошку в сковородке, а за спиной — шаги. Тяжелые, будто кто-то нарочно каблуками по паркету цокает. Зина. Опять она. Не оборачиваюсь, но чувствую, как она в дверном проеме замерла, смотрит. Воздух в кухне густеет, как перед грозой.
— Кристина, ты опять всю плиту закапала? — голос у Зины сладкий, но с подковыркой, как сироп, в котором ложка дегтя плавает.
Я медленно поворачиваюсь, сжимаю лопатку в руке. Зина стоит, уперев руки в бока, в своем любимом голубом платье, которое она надевает, когда хочет всех вокруг задавить своей уверенностью. Волосы растрепаны, губы накрашены, а глаза — узкие, как у кошки, которая мышь загнала в угол.
— Зина, если тебе не нравится, как я готовлю, готовь сама, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Но внутри все кипит.
Она фыркает, подходит к столу, берет яблоко из вазы и демонстративно откусывает. Хруст разносится по кухне, как выстрел.
— Я бы готовила, если б ты не оккупировала кухню. Это, между прочим, мой дом.
Я чуть не роняю лопатку. Ее дом? Это уже слишком.
***
Когда я вышла за Мишу три года назад, я думала, что вхожу в семью, где все друг друга любят и поддерживают. Наивная. Миша — добрый, спокойный, работает инженером, всегда с улыбкой, но его сестра Зина… Зина — это ураган в человеческом обличье. Ей тридцать пять, она не замужем, живет с матерью, Марьей Федоровной, в большом доме, который достался им от покойного отца. И с самого первого дня Зина дала мне понять: я здесь чужая.
Зина — высокая, с острыми скулами и длинными темными волосами, которые она всегда носит распущенными, будто специально, чтобы занять побольше пространства. Она работает менеджером в автосалоне, и там, говорят, ее все боятся.
Дома она такая же — командует, критикует, а если что не по ее, устраивает сцены. Марья Федоровна, свекровь моя, женщина старой закалки, с седыми волосами, собранными в тугой пучок, и вечно усталыми глазами, обычно молчит. Она любит обоих детей, но Зину, кажется, побаивается. А я… я для Зины как кость в горле.
Все началось с мелочей.
То я не так посуду помыла, то занавески не те повесила, то слишком громко смеюсь, когда мы с Мишей смотрим комедии по вечерам. Потом Зина начала настраивать свекровь против меня.
«Кристина слишком много на себя берет», «Кристина не уважает наши традиции», «Кристина тратит Мишины деньги».
А я что? Я терпела. Думала, перерастет, привыкнет. Но с каждым месяцем Зина становилась наглее. И вот теперь она заявляет, что это ее дом, хотя мы с Мишей платим за коммуналку и половину ремонта сделали на свои деньги.
— Твой дом? — я кладу лопатку на стол, вытираю руки о фартук. — А то, что мы с Мишей тут живем, тебя не волнует?
Зина откидывает волосы назад, улыбается, но улыбка эта — как нож, холодная и острая.
— Вы тут гости, Кристина. Пожили — и хватит. Мама тоже так думает, только не говорит.
Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Гости? Я оглядываю кухню: занавески, которые я шила сама, полки, которые мы с Мишей красили, даже эта чертова сковородка — моя, из приданого. Гости?
— Зина, ты перегибаешь, — говорю я, но голос уже срывается. — Мы с Мишей — семья. А ты… ты просто не можешь смириться, что он теперь не только твой брат, но и мой муж.
Она смеется. Громко, театрально, будто перед публикой выступает.
— Семья? Ой, Кристина, не смеши. Ты думаешь, Миша с тобой надолго? Да он через год-два поймет, что ты ему не пара, и вернется сюда, к нам. А ты… — она делает паузу, смотрит мне прямо в глаза, — ты уедешь туда, откуда приехала.
Я стою, как будто мне в лицо плеснули ледяной водой. Внутри все дрожит, но я не могу дать ей победить. Не сейчас.
— Зина, — я делаю шаг к ней, — если ты думаешь, что можешь вот так прийти и выгнать меня из моего дома, то ты ошибаешься.
Она прищуривается, но я не даю ей ответить.
— И знаешь что? Я устала от твоих подколок, от твоих намеков, от твоего вечного «это мой дом». Хватит. Мы с Мишей здесь живем, и если тебе это не нравится, это твоя проблема, а не моя.
В этот момент в кухню заходит Миша. Он, как всегда, в своей клетчатой рубашке, волосы чуть растрепаны, в руках — телефон. Он явно слышал конец разговора, потому что смотрит на нас с Зиной, как на двух боксеров перед раундом.
— Что тут происходит? — спрашивает он, и в голосе его — усталость.
Зина тут же меняет тактику. Говорит мягким и жалобным голоском.
— Мишенька, я не сделала ничего плохого. Просто хотела спокойно поговорить с Кристиной, а она взяла и повысила на меня голос.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Миша поднимает руку.
— Зина, хватит, — говорит он тихо, но твердо. — Я все слышал. И знаешь, я с Кристиной согласен. Это наш дом. Наш с ней. И если кто-то здесь лишний, то это точно не она.
Зина замирает. Я вижу, как ее лицо меняется — от удивления к злости, а потом к чему-то, что похоже на обиду. Она открывает рот, но не находит слов. Впервые за все время я вижу Зину растерянной.
— Миша, ты… ты это серьезно? — наконец выдавливает она.
— Конечно, серьезно. Зина, я тебе не позволю унижать мою жену! — отвечает он.
Я стою, и внутри у меня все поет. Миша, мой Миша, который обычно избегает конфликтов, который всегда старается всех помирить, сейчас стоит рядом со мной, как стена, за которой я наконец-то чувствую себя в безопасности.
Зина молчит. Потом резко разворачивается и уходит, стуча каблуками. Я слышу, как хлопает дверь ее комнаты.
Миша поворачивается ко мне, берет меня за руку. Его ладонь теплая, чуть шершавая.
— Кристин, ты в порядке? — спрашивает он, и в глазах его — тревога.
Я киваю, но внутри все еще буря. Я не знаю, что будет дальше, но знаю одно: я больше не буду молчать. Не перед Зиной, не перед кем угодно. Этот дом — мой. И моя жизнь — тоже моя.
Вечером мы сидим с Мишей на диване, укрывшись пледом. На столе — две кружки с горячим какао, от которых идет пар. Марья Федоровна зашла к нам перед ужином, извинилась за Зину, сказала, что поговорит с ней. Я видела в ее глазах что-то новое — уважение, что ли. Или просто усталость от вечных ссор.
— Кристин, — говорит Миша, глядя в телевизор, где идет какая-то комедия, — я горжусь тобой. Ты сегодня была… как воин.
Я улыбаюсь, прижимаюсь к нему. Воин. Может, и правда. Не мечом, не щитом, а словами и уверенностью я отстояла свое место. И, глядя на мерцающий экран, я думаю: пусть Зина строит свои козни, пусть пытается вернуть все назад. Я уже не та Кристина, что три года назад боялась сказать лишнее слово. Я — дома. И никто меня отсюда не выгонит.
Я думала, что после той сцены на кухне Зина хотя бы на время затихнет. Ну, знаете, как зверь, который зализывает раны в углу. Но нет. Зина не из тех, кто отступает. Она словно паук, который ткет свою паутину потихоньку, чтобы потом одним рывком поймать добычу. И добычей, похоже, по-прежнему была я.
Прошла неделя.
Напряжение в доме не спадало, но я старалась держать себя в руках. Миша был рядом, поддерживал, а Марья Федоровна, кажется, начала смотреть на меня с каким-то новым интересом. Иногда ловила ее взгляд — не осуждающий, как раньше, а будто приценивающийся: что я за человек и сколько еще выдержу?
Я выдерживала. Работала удаленно, готовила ужины, даже пыталась наладить отношения со свекровью — приносила ей чай с ромашкой, когда она сидела за своим вязанием. Но Зина… Зина была как мина, которая вот-вот рванет.
Все случилось в пятницу.
У меня намечалась важная видеоконференция с клиентом — я дизайнер, работаю над брендингом для небольших компаний. Для таких встреч я всегда готовлюсь: надеваю свой лучший костюм, темно-синий, с идеально сидящим пиджаком, делаю макияж, чтобы выглядеть собранной, уверенной. Этот костюм — моя броня, мой талисман. Я достала его из шкафа, погладила, повесила на вешалку в спальне. Мою самую любимую и дорогую косметику разложила на комоде.
Утром я вышла на кухню, чтобы выпить кофе. Зина сидела за столом. Я поздоровалась, она буркнула что-то в ответ. Ничего необычного. Но когда я вернулась в спальню, у меня внутри все оборвалось.
Мой костюм лежал на полу. Пиджак был разорван по шву на рукаве, брюки — с длинной прорехой на колене. А на комоде… моя косметика. Помада была сломана, тушь растеклась по столу, пудреница разбита. Я была в шоке от этого разгрома.
— Зинка! — крикнула я со злостью. Голос дрожал, но мне было все равно.
Она появилась в дверях через две минуты. Её глаза сияли, как у кошки.
— Что ты так истошно кричишь? Что там у тебя произошло? — спросила она.
Я указала на костюм, на комод. Руки дрожали, но я старалась держать себя в руках.
— Это ты сделала? — спросила я, хотя ответ был очевиден.
Зина пожала плечами, даже не пытаясь скрыть насмешку.
— Ой, Кристина, ну что ты? Может, это кот? Или ты сама неаккуратно?
— Кот? — я шагнула к ней, чувствуя, как кровь стучит в висках. — Зина, у нас нет кота! И ты прекрасно знаешь, что это сделала ты!
Она фыркнула, откинула волосы назад.
— Доказательства где? — сказала она, и в голосе ее было столько наглости, что я чуть не задохнулась от злости. — Ты просто истеричка, Кристина. Все тебе мерещится.
Я хотела ей ответить, но тут в спальню вошел Миша. И когда он увидел костюм на полу и разгром на комоде, его лицо изменилось.
— Это что такое? — спросил он, переводя взгляд с меня на Зину.
Зина тут же включила свою любимую пластинку. Голос стал мягким, почти жалобным.
— Миш, я вообще не в курсе! Кристина на меня наезжает, кричит, а я даже не знаю, о чем она. Может, это она сама…
— Хватит, Зина, — перебил ее Миша. Его голос был тихим, но в нем чувствовалась злость. — Ты думаешь, я слепой? Или глупый? Это ты сделала. И я хочу знать, почему.
Зина замерла. Я видела, как ее глаза сузились, как она пытается придумать, что сказать. Но Миша не дал ей шанса.
— Ты порвала Кристинин костюм. Разбила ее вещи. Зачем? — он сделал шаг к ней, и я впервые увидела, как Зина отступила назад.
— Я… я не… — начала она, но потом выпрямилась, и в ее голосе появилась злость. — А что, мне теперь перед ней на цыпочках ходить? Она тут никто, Миша! Это наш дом, наш с мамой! А она… она все портит!
Я стояла, слушала, и внутри у меня все кипело. Но я не хотела кричать. Не хотела опускаться до ее уровня. Вместо этого я повернулась к Мише.
— Миш, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — я не могу больше так. Или она перестанет, или… или я не знаю, что делать.
Миша посмотрел на меня, потом на Зину. И в его взгляде было что-то новое — не просто усталость, а решимость.
— Зина, — сказал он, — ты перешла все границы. Это не твой дом. Это наш дом. Мой, Кристины, мамин. И если ты не можешь это принять, то, может, тебе стоит пожить отдельно.
Я замерла. Зина тоже.
— Ты… ты хочешь меня выгнать? — ее голос сорвался и в нем послышался страх.
— Я не позволю тебе портить нашу жизнь. Решай, Зина. Или ты уважаешь мою семью, или… или тебе правда лучше уйти, — ответил Миша.
Зина молчала. Потом резко развернулась и выбежала из комнаты. Я слышала, как хлопнула входная дверь.
Вечером мы сидели с Мишей на кухне. Марья Федоровна была у себя, но я знала, что она все слышала. Она не вмешивалась, и я была за это благодарна.
— Кристин, — Миша взял меня за руку, — я знаю, тебе тяжело. Но я с тобой. И я не дам ей больше тебя обижать.
Я кивнула, чувствуя, как в груди разливается тепло. Но в то же время я понимала: это не конец. Зина не сдастся так просто. Она вернется, и, возможно, с новыми кознями. Но я уже не та, что была раньше. Я научилась стоять за себя. И если Зина хочет войны, я готова.
Я посмотрела на Мишу, на его усталое, но такое родное лицо, и подумала: этот дом — мой. Моя крепость. И я не позволю никому, даже Зине, его разрушить.
Зина не вернулась в тот вечер. И на следующий день ее не было. Дом будто вздохнул — тишина, которой не хватало месяцами, окутала нас, как мягкий плед. Но я знала: это затишье перед новой бурей. Зина не из тех, кто просто уходит, хлопнув дверью. Она вернется, чтобы поставить точку. Или, как я подозревала, чтобы вонзить последний кинжал.
Прошло три дня.
Марья Федоровна молчала, но я видела, как она теребит свои вязальные спицы, когда думает, что никто не смотрит. Она любила Зину, но, кажется, устала от ее выходок не меньше нас. Миша был напряжен, но старался держаться как обычно — шутил, готовил мне кофе по утрам, даже предложил съездить на выходные за город, чтобы проветриться. Я согласилась, но внутри все равно ждала. Ждала, когда Зина нанесет новый удар.
И она не подвела.
В среду вечером я вернулась с работы — усталая, но довольная, потому что клиент одобрил мой проект. Открыла дверь, сбросила туфли, и тут услышала голоса из гостиной. Зина. И Марья Федоровна. Я замерла в коридоре, прислушиваясь.
— Мам, ты же видишь, она нас разобщает! — голос Зины был высоким, почти срывающимся. — Кристина влезла в нашу семью, и теперь Миша против меня! Это несправедливо!
Марья Федоровна ответила тихо, но твердо:
— Зиночка, ты сама все усложняешь. Кристина — Мишина жена. Она часть семьи. А ты… ты не можешь принять, что он теперь не только твой брат.
Но Зина не сдавалась.
— Часть семьи? Да она чужая! И всегда будет чужой! — выкрикнула она. — Я не хочу ее здесь видеть!
Я не выдержала. Сбросила сумку на пол и вошла в гостиную. Зина сидела на диване, лицо красное, глаза блестят от слез или злости — не разберешь. Марья Федоровна стояла у окна, ее руки замерли на спицах.
— Зина, — сказала я, и голос мой был спокойнее, чем я ожидала. — Хватит. Я устала от твоих истерик. Ты порвала мой костюм, разбила мою косметику, а теперь сидишь тут и жалуешься, как будто ты жертва. Но знаешь что? Жертва здесь не ты.
Зина вскочила, ее волосы взметнулись, как темное пламя.
— Ты смеешь мне указывать? — прошипела она. — Это мой дом! Мой! А ты — никто!
Я сделала шаг к ней.
— Зина, ты не хозяйка в этом доме! Дом - наш! — сказала я.
Зина растерялась и ничего не ответила. Я поняла, что она боится. Боится потерять свое место, свою власть, свою семью.
В этот момент в гостиную вошел Миша.
— Зина, я не позволю тебе обижать Кристину! — закричал он. — И знаешь, я устал. Мы все устали.
Зина повернулась к нему, ее губы дрожали.
— Миша, ты меня выгоняешь? — спросила она с болью в голосе.
— Я никого не выгоняю! И хочу, чтобы ты уважала Кристину! — на эмоциях ответил Миша.
Зина молчала. Она стояла, глядя на Мишу, потом на меня, потом на Марью Федоровну. Свекровь вздохнула, отложила спицы и сказала:
— Зиночка, ты уже взрослая и живи своей жизнью!
Зина уже не кричала, не спорила. Просто развернулась и вышла. Дверь хлопнула, но как-то тихо, без обычной ярости.
Прошел месяц.
Зина переехала. Не сразу, конечно. Были еще разговоры, слезы, даже одна попытка извиниться — неловкая, скомканная, но я приняла ее. Она сняла квартиру в центре, ближе к своей работе. Марья Федоровна помогла ей с переездом, и я видела, как свекровь улыбается, когда говорит о Зине. Кажется, она рада, что дочь наконец-то начала что-то свое.
Дом стал другим. Спокойным. По вечерам мы с Мишей сидим на диване, смотрим фильмы, иногда зовем Марью Федоровну составить нам компанию. Она ворчит, что современные комедии — ерунда, но все равно сидит с нами, потягивая свой ромашковый чай.
Я купила новый костюм — серый, с тонкими белыми полосками, и каждый раз, надевая его, чувствую себя сильнее. Косметику тоже обновила, но теперь держу ее в ящике с замком. На всякий случай.
Зина иногда звонит Мише, иногда заходит в гости. Она все еще резкая, все еще любит подколоть, но я вижу, как она меняется. Медленно, неохотно, но меняется. Может, потому, что теперь у нее есть своя жизнь. А может, потому, что она поняла: я никуда не уйду.
Вчера вечером я стояла у окна, глядя, как заходит солнце. Небо было розовым, с длинными полосами облаков, как будто кто-то провел по нему кистью. Миша подошел, обнял меня сзади.
— Кристин, — сказал он, — ты знаешь, я никогда не думал, что ты такая сильная.
Я улыбнулась, прижалась к нему. Сильная. Да, наверное, я такая. Не потому, что кричала или спорила, а потому, что не сдалась. Потому, что отстояла свое место — не только в этом доме, но и в своей жизни.
И, глядя на розовое небо, я подумала: пусть Зина плетет свои паутины где-то еще. Здесь, в моем доме, я — хозяйка. И никто не посмеет это изменить.