Я ввалился в квартиру, как медведь после спячки, — с чемоданом, пропахшим хвойным мылом Дома отдыха, и с дурной мыслью, что три недели тишины были слишком хороши, чтобы не аукнуться.
Дверь ещё не захлопнулась, а в нос ударил запах жареной картошки и чего-то приторно-сладкого, вроде ванильного освежителя. В прихожей — чужие ботинки, здоровенные, как лодки, и розовые тапки с помпонами.
На вешалке — куртка, которую я точно не покупал, и шаль с бахромой, от которой за версту несёт базаром. Моя квартира, но будто не моя. Сердце ёкнуло, как от удара током.
— Лен, ты дома? — крикнул я, скидывая кроссовки. Ответа нет. Только где-то в глубине квартиры звякнула посуда, и чей-то басовитый голос пробубнил что-то неразборчивое.
Я прошёл в гостиную — и замер. На диване, где я обычно валяюсь с пивом и футболом, сидел мужик лет пятидесяти, с сединой в бороде и пузом, которое выпирало из-под клетчатой рубашки.
Напротив, в моём кресле, сидела тётка с крашеными рыжими волосами, в цветастом халате, и пила кофе из моей кружки с надписью "Лучший муж".
На столе — тарелки с остатками еды, пара пустых бутылок пива и пепельница, полная окурков. Я бросил взгляд на кухню: там, у плиты, маячила ещё одна фигура, женская, с длинной косой.
— Это ещё что за цирк? — вырвалось у меня. Мужик на диване поднял глаза, тётка в кресле поставила кружку на стол — медленно, с таким видом, будто я их побеспокоил.
— О, Славик, ты, что ли? — мужик оскалился, будто мы старые кореша. — А мы тут… обживаемся. Ленка не говорила?
— Не говорила, — я чувствовал, как в висках начинает стучать. — А ты кто такой?
— Дядя Коля, — он похлопал себя по колену, будто это всё объясняло. — Брательник Ленкиной матери. А это, — он кивнул на тётку, — Светка, моя благоверная. Там, на кухне, дочка наша, Анька. Мы, короче, переехали. Временно.
— Временно? — я чуть не поперхнулся. — В мою квартиру? Вы серьёзно?
Светка закатила глаза, будто я сморозил глупость.
— Славик, не кипятись. Лена всё знала. Мы ж не просто так, у нас обстоятельства. Квартиру продали, новую ещё не купили, а жить где-то надо. Вот Ленка и сказала: приезжайте, места хватит.
Я стоял, как громом поражённый. Лена? Моя Лена? Которая три недели назад махала мне платочком, когда я уезжал в Дом отдыха, и клялась, что всё будет под контролем?
Та самая Лена, которая звонила каждый вечер и ныла, что скучает, но ни словом не обмолвилась про этот… этот квартирный десант?
— Где Лена? — я почти прорычал.
— На работе, — Светка пожала плечами. — Скоро будет. Ты садись, поешь, Анька картошки нажарила, с лучком, пальчики оближешь.
Я не сел. Я вообще не мог двинуться. В голове крутился рой мыслей, одна злее другой.
Какого чёрта? Почему она не сказала? И что это за "временно"? Неделя? Месяц? Год?
Я смотрел на чужие вещи, на их наглые, расслабленные лица, и чувствовал, как моя жизнь, моя крепость, моя берлога превращается в какой-то проходной двор.
***
Поженились мы с Леной пять лет назад, после двух лет встреч, когда оба уже понимали, что пора или жениться, или разбегаться. Мне тридцать восемь, ей тридцать пять. Я — инженер на заводе, вкалываю, чтобы ипотеку тянуть, она — бухгалтер в какой-то конторе, где вечно бардак с отчётами.
Квартира — моё детище, купил ещё до свадьбы, выгрызал каждый рубль, брал подработки, пока не выплатил. Лена въехала после свадьбы, и всё вроде было нормально.
Ну, ссорились, конечно, как без этого? Она вечно ворчала, что я мало внимания уделяю, я злился, что она тратит деньги на всякую ерунду вроде десятой пары туфель. Но жили же. Договорились даже, что детей пока не заводим — сначала ипотеку закроем, а там видно будет.
Её родня всегда была где-то на периферии. Мать её, Галина Ивановна, живёт в соседнем городе, приезжает раз в год, нагружает нас банками с соленьями и уезжает.
Про дядю Колю я слышал пару раз — мол, бизнесмен, то ли мебелью торгует, то ли ещё чем. Светку и Аньку вообще не знал. Лена упоминала, что у матери есть брат, но чтобы вот так, с ходу, в мою квартиру? Это было как удар под дых.
В Доме отдыха я три недели выключал голову. Лес, баня, шашлыки с мужиками, никаких звонков с работы. Лена звонила, болтала о всяком, но ни слова про то, что моя квартира превращается в коммуналку. Я даже не заподозрил. Дурак.
— Слушай, дядя Коля, — я постарался говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. — Я не в курсе никаких договорённостей. Это моя квартира. Почему я узнаю об этом последним?
Дядя Коля развёл руками, будто я спросил, почему солнце светит.
— Славик, ну ты чего? Ленка сказала, ты не против. Мы ж не навсегда. Месяц-два, пока не разберёмся с жильём. А там, может, и съедем раньше. Бизнес, знаешь, штука сложная, то густо, то пусто.
— Месяц-два? — я чуть не взвыл. — Да вы уже тут как у себя дома! Пепельница вон, окурки! Я не курю, Лена не курит! Кто это устроил?
Светка фыркнула, будто я её оскорбил.
— Ой, Славик, не начинай. Это я курю, и что? Окно открываю, никому не мешаю. Ты лучше скажи спасибо, что мы порядок навели. Тут пыль была — хоть ложкой ешь.
— Порядок? — я огляделся. На подоконнике — горшок с каким-то чахлым цветком, которого раньше не было. На полке — статуэтка кошки, дешёвая, из тех, что на рынке за сто рублей. Мои книги сдвинуты в угол, а вместо них — журналы с кроссвордами. — Это вы называете порядком?
Из кухни вышла Анька — лет двадцать пять, в джинсах и футболке с надписью "Dream Big". Она вытирала руки полотенцем и смотрела на меня с лёгкой насмешкой.
— Пап, это и есть Славик? — спросила она, будто меня тут нет. — Прикольный. Ленке повезло.
— Ань, не лезь, — буркнул дядя Коля, но без особой строгости. Анька хмыкнула и ушла обратно на кухню. Я чувствовал себя, как в дурном сне. Это моя квартира, чёрт возьми! Моя! А я стою, как гость, и оправдываюсь перед какими-то чужаками.
Я вышел на балкон, чтобы не взорваться. Холодный апрельский воздух бил в лицо, но не охлаждал. Внизу, во дворе, пацаны гоняли мяч, орали, смеялись.
А я смотрел на них и думал: как так вышло? Почему Лена меня не предупредила? Что это за игра? Я ведь доверял ей. Всегда доверял. Или нет?
В голове всплыли моменты, когда она что-то недоговаривала. Как перед свадьбой не сказала, что взяла кредит на платье. Как однажды "забыла" упомянуть, что её мать приедет на месяц. Мелочь? Может. Но сейчас эти мелочи складывались в огромный ком, который душил меня.
Я достал телефон, набрал Лену. Гудки. Один, два, три. Сброс. Набрал ещё раз — то же самое. Написал:
"Лен, что за ерунда? Почему твоя родня в нашей квартире?"
Ответа не было. Я стоял, смотрел на экран, и в груди росло что-то тяжёлое, как бетонная плита. Предательство? Нет, не то слово. Но что-то близкое. Как будто я для неё — не главный, не первый. Как будто моя жизнь, мой дом — это просто фон для её планов.
Лена вернулась через час.
Я сидел на кухне, пил воду из бутылки — единственной вещи, которая казалась мне "моей" в этом хаосе. Дядя Коля с семейством ушёл в спальню, которую они, видимо, уже оккупировали. Я слышал, как они там шептались, смеялись. Лена вошла, усталая, с сумкой через плечо, и улыбнулась, будто ничего не случилось.
— Слав, ты вернулся! Как отдохнул? — она потянулась поцеловать меня, но я отстранился.
— Лен, какого чёрта? — я кивнул в сторону спальни. — Почему твоя родня тут? Почему ты мне ничего не сказала?
Её улыбка дрогнула. Она поставила сумку на стул, вздохнула.
— Слав, ну не начинай. Я хотела тебе сказать, но… ты был в отпуске, отдыхал. Не хотела грузить. Это временно, честно. У них беда, квартиру продали, а деньги зависли. Куда им идти?
— Куда угодно! — я повысил голос. — Это наш дом, Лен! Мой дом! Ты хоть понимаешь, как я себя чувствую? Прихожу, а тут чужие люди, курят, жрут, спят в моей спальне!
— Не кричи, — она нахмурилась. — Это моя семья. Я не могла их бросить. Ты бы тоже помог своим, если бы что.
— Я бы спросил тебя! — я ударил кулаком по столу, и бутылка с водой подпрыгнула. — Я бы не ставил тебя перед фактом! Лен, ты хоть понимаешь, что это… это как плевок в лицо?
Она молчала, смотрела в пол. А потом подняла глаза, и в них было что-то новое — не вина, не злость, а какая-то усталость.
— Слав, я устала быть одна, — тихо сказала она. — Ты вечно на работе, вечно в своих делах. А я… я скучала. И когда мама позвонила, сказала, что Коле с семьёй некуда идти, я подумала… может, так будет лучше. Живее. Не так пусто.
Я смотрел на неё и не узнавал. Пусто? Это она про что? Про нашу жизнь? Про меня? Внутри всё сжалось, как будто кто-то выдернул из-под ног пол.
Я хотел кричать, ругаться, но слова застряли. Вместо этого я встал, взял куртку и вышел из квартиры. Хлопнул дверью так, что стёкла задрожали.
***
Я шёл по улице, не разбирая дороги. Вечерний город гудел — машины, люди, фонари. А я чувствовал себя, как будто меня выкинули из собственной жизни. Лена, её слова, её родня — всё это было как нож, который вонзился не сразу, а медленно, с хрустом.
Я думал о том, как мы с ней строили планы. Как я мечтал, что выплатим ипотеку, заведём собаку, может, даже ребёнка. А теперь что? Мой дом — не мой. Моя жена — не моя. Или моя, но какая-то другая, чужая.
Я остановился у ларька, купил бутылку пива. Сел на скамейку, открыл, но пить не стал. Просто смотрел, как пузырьки поднимаются к горлу бутылки.
И думал: что дальше? Выгнать их? Развестись? Поговорить? Но о чём? Она же ясно сказала: ей пусто.
А я? Мне что, не пусто? Я ведь тоже тонул в этой рутине — работа, дом, сон, и снова по кругу. Может, я сам виноват? Не замечал, не говорил, не спрашивал?
Через пару часов я вернулся. В квартире было тихо, только Светка храпела где-то в спальне. Лена сидела на кухне, в темноте, с телефоном в руках. Увидела меня, вскочила.
— Слав, ты где был? Я волновалась!
— Гулял, — буркнул я. — Думал.
Она замолчала, ждала. А я смотрел на неё и понимал: сейчас решится всё. Или мы найдём слова, или… или конец. Я сел напротив, глубоко вдохнул.
— Лен, я не хочу так жить, — начал я. — Не хочу, чтобы мой дом был чужим. Не хочу, чтобы ты решала за меня. Но… я не хочу и тебя терять. Давай говорить. Честно. Что тебе пусто? Почему? И что мы с этим будем делать?
Она смотрела на меня, и в глазах её блестели слёзы. А потом она кивнула. И мы начали говорить. Впервые за долгое время — по-настоящему.
Я сидел на кухне, напротив Лены, и пытался выудить из неё хоть что-то, что объяснило бы этот бардак. Мы говорили уже час, голоса хрипели, но ясности не прибавилось. Она тёрла виски, повторяла, что не хотела меня злить, что думала, будто я "пойму".
Пойму, чёрт возьми! Как тут понять, когда твой дом превратился в хостел для её родни? Где-то в спальне дядя Коля храпел так, что стены дрожали, а я смотрел на Лену и чувствовал, как внутри всё кипит, но рвётся наружу не злость, а что-то потяжелее — обида, смешанная с усталостью.
— Лен, — я выдохнул, — я не против помочь. Но это мой дом. Наш дом. Почему ты не спросила? Почему я должен узнавать об этом, как дурак, с чемоданом в руках?
Она открыла рот, но ответить не успела.
Из ванной донёсся грохот, будто там танк упал. Потом — визг Аньки и мат дяди Коли. Я вскочил, Лена за мной. Влетели в ванную — и вот оно, зрелище: унитаз треснул, из-под него хлещет вода, заливая пол. Дядя Коля, красный, как помидор, стоит с гаечным ключом в руке, а Анька орёт:
— Пап, я же говорила, не трогай! Он и так шатался!
— Шатался, шатался! — Коля пыхтел, размахивая ключом. — Я хотел починить! Это вы, молодёжь, всё ломаете, а я теперь виноват?
Я смотрел на эту катастрофу и не знал, смеяться или орать. Вода уже текла в коридор, пропитывая мой новенький ламинат. Лена схватилась за голову, а Светка, высунувшись из спальни, фыркнула:
— Ну всё, Коль, ты герой! Сантехник доморощенный!
— Вы серьёзно? — я повернулся к Коле. — Ты что, решил унитаз чинить в полночь? Без спроса? Это вообще моя квартира, если кто забыл!
Коля буркнул что-то про "мужскую работу" и ушёл в гостиную, оставив нас в луже. Лена кинулась за тряпкой, Анька сбежала на кухню, а я просто стоял и смотрел, как мой дом тонет. Внутри всё сжалось, как будто кто-то выдавливал из меня последние силы. Это уже не просто наглость. Это хаос. И я в нём тону.
Следующие дни были как война.
Я пытался говорить с Леной, но её родня будто нарочно всё портила. Утром я нашёл мультиварку — мою гордость, купленную за ползарплаты, — на полу, с треснутой крышкой. Анька, жуя бутерброд, пожала плечами:
— Ой, Славик, я нечаянно. Хотела борщ сварить, а она тяжёлая, выскользнула.
— Нечаянно? — я еле сдержался, чтобы не заорать. — Это техника за тридцать тысяч! Ты хоть понимаешь?
Она закатила глаза, будто я придираюсь, и ушла в спальню, хлопнув дверью. Лена, услышав шум, прибежала с работы, но вместо извинений начала оправдывать Аньку:
— Слав, она же не специально. Молодёжь, сама знаешь. Мы купим новую, не переживай.
— Мы? — я аж задохнулся. — Лен, это они тут всё громят! Почему я должен платить за их "нечаянно"?
Но это было ещё не всё. Вечером я заметил пятно на ковре в гостиной — большущее, бурое, с запахом дешёвого вина. Светка, потягивая кофе из моей кружки, небрежно бросила:
— Ой, это я вчера пролила. Ничего, отстирается. У меня дома такой же ковёр был, я знаю.
— Отстирается? — я чуть не взвыл. — Это шерсть, Света! Ручная работа! Я два года копил на него!
Она только хмыкнула и включила телевизор погромче. А я смотрел на это пятно и видел, как моя жизнь — всё, что я строил, всё, что ценил, — превращается в свалку. Мой дом был как корабль, который тонет, а я — капитан, которого никто не слушает.
Внутри меня всё бурлило.
Я лежал ночью на диване — да, на диване, потому что спальню оккупировали Коля и Светка, а Анька спала в комнате для гостей. Лена ютилась рядом со мной, но между нами была пропасть.
Я смотрел в потолок и думал: как так вышло? Когда я стал чужим в своём доме? И почему Лена, моя Лена, позволяет этому продолжаться? Я вспоминал, как мы с ней мечтали о будущем. Как сидели на этом самом диване, пили вино, смеялись. А теперь? Теперь я чувствую себя, как будто меня вычеркнули из собственной жизни.
Утром я решил: хватит. Надо действовать.
Я вызвал сантехника, который за круглую сумму починил унитаз, но предупредил, что "ещё раз такое, и менять придётся весь стояк". Мультиварку я убрал в кладовку, чтобы хоть что-то спасти. А с ковром… с ковром я ничего не мог сделать, кроме как смотреть на него и злиться. Но главное — я сказал Лене:
— Лен, они уезжают. Завтра. Я не могу так больше. Или они, или я.
Она побледнела, глаза забегали.
— Слав, ну куда они пойдут? У них же ничего нет. Давай ещё неделю, а?
— Неделю? — я повысил голос. — Они уже сломали унитаз, разбили мультиварку, испоганили ковёр! Что дальше? Сожгут квартиру? Лен, это наш дом! Наш! А не их!
Она молчала, теребила рукав кофты — привычка, которая всегда выдавала её нервозность. А потом тихо сказала:
— Хорошо. Я поговорю с ними.
"Поговорить" — это было мягко сказано. Когда Лена собрала родню в гостиной, начался настоящий цирк. Дядя Коля орал, что я "не мужик", раз не могу "потерпеть семью". Светка ныла, что они "всё возместят", хотя я уже знал, что денег у них нет. Анька просто сидела в углу, уткнувшись в телефон, и изредка бросала:
— Ну и ладно, найдём, где жить. Тут и так тесно.
Я стоял, скрестив руки, и чувствовал, как во мне растёт что-то холодное, твёрдое. Я не хотел быть злодеем. Не хотел выгонять людей на улицу. Но это был мой дом. Моя жизнь. И я не собирался её отдавать.
— У вас два дня, — сказал я, глядя на Колю. — Собираете вещи и уезжаете. Куда — мне всё равно. Но здесь вы не останетесь.
Коля открыл было рот, но Лена его перебила:
— Дядь Коль, хватит. Слава прав. Я виновата, не предупредила его. Но это его квартира. И я… я с ним.
Это было как удар током.
Впервые за эти дни я почувствовал, что она на моей стороне. Коля побагровел, Светка начала собирать свои журналы, бормоча что-то про "неблагодарных", а Анька просто пожала плечами и ушла в спальню. Я смотрел на Лену, и в груди что-то дрогнуло. Может, не всё потеряно?
Выгонять их было непросто. Коля до последнего цеплялся, пытался "договориться", предлагал мне деньги, которых, я уверен, у него не было. Светка плакала, собирая свои шмотки, и клялась, что "ещё припомнит". Анька ушла молча, с рюкзаком за спиной, даже не попрощавшись.
Когда за ними захлопнулась дверь, я почувствовал, как будто гора с плеч свалилась. Но радости не было. Только пустота.
***
Родня наконец уехала, оставив за собой хаос, как после урагана. Тишина в квартире была такая, что звенело в ушах, — не уютная, а тяжёлая, как после боя.
Я обвёл взглядом разгром: пятно на ковре, которое химчистка не взяла, треснувший ламинат у ванной, пустое место на кухне, где стояла мультиварка.
Мой дом, моя крепость, выглядел как поле битвы. Но это было не главное. Главное — Лена, которая сидела на кухне, глядя в окно, и молчала.
Я подошёл, сел рядом. Она не повернулась, только сжала пальцы на подоконнике. В её молчании было всё: вина, усталость, страх.
И я вдруг понял, что злюсь не на неё, не на её родню, а на себя. За то, что не замечал, как мы отдалялись. За то, что позволил нашей жизни стать рутиной, где мы просто сосуществовали, а не жили.
— Лен, — начал я, и голос дрогнул. — Мы это пережили. Но я не хочу, чтобы так было дальше. Не хочу, чтобы наш дом был просто местом, где мы спим. И не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой.
Она повернулась, глаза блестели. Не от слёз, а от чего-то другого — может, облегчения, может, надежды.
— Слав, я так виновата, — прошептала она. — Я думала, если они здесь, будет… живее. Как семья. А вышло… вот это.
— Семья — это мы, — я взял её руку, тёплую, дрожащую. — Не они. Мы. И если нам чего-то не хватает, давай искать вместе. Не так, как сейчас.
Она кивнула, и впервые за долгое время я увидел в ней ту Лену, с которой мы когда-то пили вино на этом самом подоконнике, мечтая о будущем. Мы сидели молча, глядя, как за окном мигают фонари, и я чувствовал, как внутри что-то отпускает. Не злость, не обида — страх. Страх, что мы потеряем друг друга.
Мы взялись за уборку. Выбросили ковёр — слишком много вина, слишком много воспоминаний. Унитаз заменили на новый, простой, без понтов. Мультиварку решили не покупать — Лена сказала, что хочет готовить по старинке, в кастрюлях, как её бабушка.
Мы смеялись, вспоминая, как она однажды сожгла борщ, и я понял: вот оно, наше. Не вещи, не стены — эти моменты, когда мы снова вместе.
Но я знал, что это только начало. Родня уехала, но оставила трещины — не в ламинате, а в нас. И чинить их придётся долго. Я предложил Лене съездить куда-нибудь вдвоём, хотя бы на выходные, — в лес, к реке, туда, где нет чужих голосов, только мы. Она улыбнулась, и я понял, что это "да".
Дом потихоньку возвращался к нам. Не сразу, не целиком. Но каждый убранный угол, каждая вымытая тарелка, каждый наш разговор — всё это было как кирпичи, из которых мы строили что-то новое. Не просто квартиру, а жизнь. Ту, где мы не просто муж и жена, а команда. Ту, где нет места чужим ботинкам в прихожей и чужим решениям в нашей судьбе.
Я смотрел на Лену, которая чистила плиту, напевая что-то из старых песен, и думал: мы справились. Не с роднёй, не с поломанным унитазом — с собой. И пока мы держимся друг за друга, никакой хаос нам не страшен.
За окном зажглись звёзды, и я впервые за долгое время почувствовал, что дышу свободно. Дом был наш. И мы были наши.