Жили-были в деревне Киселёво два брата — Игнат да Митька. Оба — парни что надо: плечисты, рукасты, на гармошке выдают — только пыль столбом!
Но характеры — ох, разные: Игнат — тихоня, в глаза глядит, а Митька — шустряк, на язык остёр, как осиновый лист на ветру.
Всё бы ничего, да полюбили они одну бабу — Пелагею Андреевну, вдову румяную, с глазом лукавым и станом, что хоть в бочку катай.
Игнат — смирно: ходит по вечерам, половицы за неё чинит, воду носит, дрова рубит.
А Митька — куражится: то частушку ей под окном заведёт, то шапку в кружку бросит, "на выкуп" шутейный.
И сидела Пелагея на завалинке, как кошка на припеке, да глазки стреляла, прицениваясь: кого бы выбрать?
Дошло до того, что в одну троицкую субботу собрались оба — Игнат с букетом, Митька с гармошкой — да как столкнулись у её крыльца!
Стоят — пыжатся, пыхтят, кто вперёд войдёт.
А Пелагея, знай, смеётся:
— Дураки вы оба! Кто из вас первую щуку с речки притащит — за того и пойду!
И хлопнула дверью.
Игнат мигом — за крючок, за червяка!
Митька — тоже, да не к воде, а к соседу Ивану-беспробуднику: мол, дай, кум, щуку — выручи!
Иван, смеясь в три погибели, сунул ему вместо щуки здоровенного карася, да ещё дохлого.
Бежит Митька, карася в передник завернул, несёт — как знамя.
А Игнат — уж ловит, пыхтит над водой: зацепил-таки шершавую, пузатую щуку.
И вот у крыльца опять столкнулись.
Митька — первым:
— Вот! Лови, голубушка!
Пелагея — разворачивает передник: карась дохлый, глаза стеклянные, вонь невыносимая.
Захохотала баба, аж присела.
А тут Игнат, запыхавшись, подаёт свою щуку — живую, блестящую, бьющую хвостом.
Пелагея глазки прищурила, подумала, да говорит:
— Ну что ж... Игнатушка, венчаться нам нынче в Петров день!
Наутро деревня гудела: Митька, обиженный, на лошадях по деревне гарцевал, распевая обидные частушки про Пелагею:
"Не пошла за Митьку —
Пожалеешь, титьку!"
Игнат же ходил, как в полусне, розовея от счастья.
А свадьба вышла на славу: гармонист захрипел, бабка Маланья сплясала вприсядку, сват Пантелей собаку в гости привёл — дескать, "гостинца нюхать".
Да только в самую середину веселья, как подцепили молодую к караваю, вбежал в хату кто?
Митька.
Сапог один на босу ногу натянут, на башке — венок из крапивы, глаза горят.
— А ну, Пелагея! — кричит, — не того выбрала! Вот тебе другой каравай!
И вытаскивает... дохлого карася на блюде.
Все попадали кто на лавки, кто на печь, смеются, хохочут, до слёз.
А Пелагея, не будь дурой, подхватила карася — да Митьке по лбу шлёп!
Так Митька и был изгнан в тот день — босой, венчанный крапивой.
Игнат с Пелагеей прожили, говорят, мирно, хлебно.
Только каждый Петров день, выпив стакан за здоровье жены, Игнат глядел в окно, а Пелагея украдкой усмехалась...
А на околице кто-то, подвывая на гармошке, тянул жалобную песню:
"Ах ты, щучка, щучка,
Не поймать мне ручку..."
