С каждым его кашлем во дворце становилось всё тише — словно смерть, затаив дыхание, ждала...
Глава I. Из детской комнаты — на престол
Лондон, зима 1547 года. Лондон затаился в предчувствии беды. Над Темзой тянулся сизый пар, обвивая башни Тауэра и шпили соборов, как саван. Ещё только 10 января — и король пока жив. Из Хартфорда, где обучался при дворе, девятилетний Эдуард с трепетом писал письмо отцу и мачехе, королеве Екатерине Парр:
«Милостивейший государь и благочестивая госпожа, с благодарностью и восхищением принял я Ваш щедрый дар — портреты, столь живые, что, глядя на них, будто ощущаю Ваше присутствие рядом со мной. Полагаю, это лучший из даров, ибо в нём — Ваши образы и любовь. Я молю Господа о здоровье Вашем и чая скорой встречи. Ваш сын, с преданностью — Эдуард».
Всего через восемнадцать дней, 28 января, Генрих VIII скончался. В тот же день королевский гонец, взмыленный и мрачный, доставил известие в Хартфорд. Эдуард не плакал. Он только долго молчал, сжимая в руках письмо, в ответ на которое уже не будет ответа.
Юного короля торжественно перевезли в Лондон, в Тауэр, где небо загрохотало от пушечных салютов. Выстрелы разносились с крепостных стен, с кораблей на Темзе — весь город провозглашал: «Да здравствует Эдуард Шестой, король Англии!».
На следующее утро знать присягнула мальчику. Лорд Эдвард Сеймур, дядя по материнской линии, был назначен лорд-протектором — фактическим правителем государства.
Перед коронацией, 19 февраля, Эдуард верхом проехал сквозь ликующие улицы — от Вестминстера до Тауэра. Толпы наряженных горожан, певцы, музыканты, фонтаны вина и сотни масок. На каждом перекрёстке — театрализованные представления.
— «Смотрите, мой лорд!» — воскликнул он, обращаясь к сэру Энтони Брауну, командующему процессией, — «Вон тот человек в небе! Он играет, будто птица!»
— «Это испанский канатоходец, Ваше Величество. Он исполняет трюки, чтобы прославить вас».
— «А не упадёт ли он?»
— «Он рискует жизнью ради праздника. Как и любой, кто служит короне».
Эдуард засмеялся — впервые за много дней.
На следующий день в Вестминстерском аббатстве архиепископ Кранмер возложил на его голову корону.
Позднее, в Вестминстер-холле, Эдуард ужинал в торжественном зале с короной на голове. Но под сверкающим венцом на виске пульсировала не власть, а тревога.
В уединении своих покоев Эдуард обернулся к своим регентам:
— Я король… но почему вы говорите за меня?
Сеймур не смутился:
— Потому что мы правим для вас, пока вы растёте. Ваше Величество — солнце, но сейчас небо затянуто облаками. Мы лишь держим факел до зари.
— А если утро не наступит? Если облака останутся?
Слова повисли в воздухе, как тень — предчувствие будущего, где власть будет принадлежать не ему, а тем, кто поднимает и опускает меч от его имени.
Глава II. Коронованная тень
Королевство, которое оставил после себя Генрих VIII, было велико и тяжело — как латный доспех, который теперь пытались натянуть на плечи девятилетнего мальчика. Но сам Эдуард, сдержанный, болезненно серьёзный ребёнок, в первые дни своего царствования был скорее призраком в короне, чем властелином Англии.
Генрих, ещё при жизни, пытался выстроить для сына броню: 16 душеприказчиков должны были стать щитом до совершеннолетия монарха. Дополнительно к ним были приставлены ещё 12 советников.
Историки до сих пор спорят, чья рука писала последнюю строчку завещания. Возможно, сам Генрих был уже слишком слаб, чтобы что-либо перечитывать. Возможно, его рукой вели другие. Новый пункт — «о невыполненных подарках» — стал дырой в сундуке короны. Из него хлынул золотой поток — в руки тех, кто теперь правил Англией: в первую очередь, Эдварда Сеймура, 1-го герцога Сомерсета.
Эдуард и рос тихо, под присмотром, среди книг и служителей, пока за дверьми дворца гремела борьба фракций. Реформаторы, теперь у власти, делили землю, титулы, влияние. Каждый дар, каждая поместная грамота была оружием в борьбе.
«Мне часто не говорят, кто уехал, кто назначен, кто наказан», — писал он в черновиках.
Иногда, в длинных залах, где мерцали факелы, король чувствовал себя пустотой в обрамлении золота.
Глава III. Падение щита
Но власть Сомерсета, схваченная столь гладко, держалась на зыбком доверии. Его политика вызывала недовольство: реформы, податливость мятежам, рост налогов, конфискации церковных земель. Слухи множились — как крысы в амбарах. Его противники, в том числе Джон Дадли, герцог Нортумберленд, набирали силу.
В октябре 1549 года Сомерсета арестовали. Эдуард, по-прежнему король лишь по имени, был поставлен перед фактом.
— Он ведь... дядя мой…, — прошептал он своему писцу.
— Теперь он заключённый, Ваше Величество. Это всё, что важно знать.
22 января 1552 года. Утром в Тауэре снесли голову Эдварду Сеймуру, герцогу Сомерсету.
Эдуард записал в своём дневнике:
«Сего дня между восьмым и девятым часами утра был обезглавлен мой дядя, герцог Сомерсет. Его обвинили в намерении поднять бунт, в неправедных советах и угрозе короне. Смерть его произошла по праву и без смятения. Погода была ясная».
Глава IV. Король-свеча
Эдуард угасал, и никто уже не притворялся, будто это простая хандра. В январе 1553 года он слёг. В апреле врачи, скрестив пальцы за спиной, говорили о временном улучшении, но к июлю, когда король в последний раз появился на публике — бледный силуэт в окне — даже улицы замирали. Он выглядел как тень, как призрак самой идеи юного монарха.
Он задыхался по ночам. Голос его стал глухим, ломким. Он знал, что умирает, а с ним умирает и порядок, который он мечтал утвердить. Но даже с иссушёнными лёгкими он не терял воли. И в то время, как врачи сыпали бессильные советы, а придворные спорили о завещании Генриха, Эдуард сочинял своё.
Он назвал его просто: «Мой замысел о престолонаследии».
Он отстранил своих сестёр — и Марию, и Елизавету. Не только за их католические симпатии, но и по праву мужской линии — так, как когда-то поступил его отец. Он верил, что правление сестёр приведёт к падению реформ, к возврату римской мессы, к кострам.
Он отдал корону Джейн Грей, правнучке короля Генриха VII, дочери герцога Саффолка, протестантке. Она была шестнадцатилетней, хрупкой, словно и сама созданной из слёз и пергамента.
— Почему вы выбрали Джейн, Ваше Величество?, — спросил Чек, его наставник, когда они остались одни.
— Потому что она знает, во что верит. И потому что её вера не сгорит вместе со мной.
Он всё ещё писал — рукой, дрожащей, как воск, подтаявший у пламени. Но его королевство уже переходило в другие руки, и он это чувствовал. В глубине королевского дворца плелись интриги: Джон Дадли, герцог Нортумберленд, не ждал смерти мальчика — он к ней готовился. Он уже возил Джейн ко двору, уже строил союз через брак её с собственным сыном.
И однажды, когда Эдуард вновь закашлялся кровью в платок и повернулся к окну, он сказал:
— Лорд Нортумберленд, вы делаете вид, будто советуетесь со мной, но всё уже решено.
— Я служу вам, Ваше Величество, — ответил тот, не отрывая взгляда от бумаг. — Какой смысл королю быть больным, если страна может быть здорова?
Король промолчал. У него уже не было ни дыхания, ни сил спорить.
6 июля 1553 года Эдуард умер. Ему едва исполнилось пятнадцать лет. Юный король истлел, как свеча, застывшая в мраморе английской истории.
Он ушёл, так и не оправившись, оставив за собой корону, отданную не по крови, а по вере. Но Англия уже тянула руки к буре: Мария готовилась к возвращению, а Джейн ещё не знала, что будет королевой всего девять дней.