Горькая ягода 106
Михаил Михайлович с Надеждой стояли в операционной, мыли руки. Только что закончилась операция. Доктор устало снял очки, потёр переносицу и поднял глаза на Надежду. В сером утреннем свете его лицо казалось особенно измождённым, осунувшимся, с резкими тенями у глаз и щёк.
— Как ты, девочка? — голос был хрипловатый, в нём звучала тревожная забота.
Надя выдавила из себя слабую улыбку:
— Ничего… Сейчас немного отдохну — и всё в порядке. Правда.
Он кивнул, нехотя, словно внутренне не соглашаясь с её бодростью, но и спорить не стал.
— Да, да… Иди. Спи. Я скажу, чтобы тебя не тревожили. А то упадёшь прямо на ходу.
Она чуть склонила голову, будто соглашаясь, и сдержанно сказала:
— Вам бы тоже надо полежать, Михал Михалыч. Всю ночь в операционной… А вы и до этого дежурили.
Врач махнул рукой:
— К девяти мне в райком. Вызывают. Но пара часов есть… — Он задумался.
В этот момент в приоткрытую дверь заглянула Даша. В одной руке было ведро с водой, в другой - тряпка.
— Михал Михалыч, во вторую палату ещё кроватей ставить?
Он обернулся, его голос стал сухим, привычно-деловым:
— Да. Ставьте. И не только во вторую. Везде, где есть место. Раненые прибывают.
Он снова провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть усталость, но круги от бессонницы и тревоги никуда не делись. Помолчал, и уже тихо, не глядя на женщин, бросил:
— Вчера передали по радио — мы опять оставили города...
Даша, опустив голову, тяжело вздохнула. Половицы под её ногами скрипнули — тишина повисла зловещим покровом.
— С большими боями отступаем, — произнесла она, уже почти шёпотом.
— Михал Михалыч… — Надежда остановилась, не в силах удержать страх. — Неужто… не остановим?
Доктор молча повернулся к ней. В его взгляде были сталь, горечь и какая-то пронзительная решимость.
— Остановим. Обязательно остановим. Просто… пока сил не хватает. Но мы соберемся, сможем. Погоним эту нечисть...
Он снял халат, повесил его на крючок у двери, посмотрел на Надю:
— Надежда. Отдыхай. Без тебя не справимся. У нас тут тоже фронт, не менее важный, чем за линией окопов. Здесь борьба за жизни, сама знаешь.
Надя кивнула. Но ноги словно приросли к полу.
— Иди, иди. — Даша уже стояла рядом, кивала в сторону коридора. — Ключ, как всегда, на крыльце, на полочке. Хоть немного поспи.
Надежда кивнула, поблагодарила взглядом. Её ноги дрожали от усталости, плечи саднило, но она ощущала странное тепло — она делала очень нужное дело. И это ощущение было дороже сна.
Над городом занимался рассвет. Тишина пока чувствовала себя хозяйкой, и только где-то далеко гудела машина. Надя вышла на улицу, словно вынырнула из тяжелого, вязкого воздуха больничных коридоров, где всё было пронизано запахом карболки, йода и человеческой боли. Утренний воздух оказался прохладным и влажным.
Дорога к дому была совсем короткой. Надя шла медленно, как человек, давно не бывавший на свежем воздухе. Хотелось просто идти, никуда не торопясь, смотреть на деревья и ни о чем не думать. Сердце билось медленно, сонно. За последнюю неделю она почти не выходила на улицу, всё время в больнице — среди бинтов, стона, врачебных команд и торопливых шагов.
На крыльцо дома она поднялась, держась за перила — руки дрожали от усталости. Открыла дверь, тихо прошла внутрь. В доме было сумрачно. Прохладно. Печку еще не топили. Даша тоже всё больше в больнице. Некому греться. Приходят только переночевать.
Надя не раздумывая сбросила с себя халат, оставшись в рубашке. Нырнула под одеяло, с головой, как в детстве, когда боялась грозы. Укуталась, прижалась к подушке. Тепло медленно накапливалось, согревая плечи, руки, живот. Больше ничего не хотелось — только тишины. Сон подкрался мгновенно, накрыл мягкой ватной тяжестью, уволок в забытьё.
Она не знала, сколько проспала, когда сквозь дрёму уловила тихий, почти неслышный скрип двери. Надя открыла глаза. Пришла Даша — шагнула, поставила что-то на стол, обернулась:
— Разбудила тебя? — голос у неё был низкий, охрипший.
— Да нет… — Надя медленно села, прижала ладонь ко лбу. — Мне уже и пора, видать. Времени много?
— Два часа, — глухо отозвалась Даша. — Я тебе в больнице обед оставила. Поешь. Тебя Михалыч ждёт.
— Михал Михалыч? — Надя вскинулась.
— Угу, — Даша медленно стянула с себя платок, опустилась на табурет у окна. — Из райкома пришёл. Озадаченный. Молчит, хмурится. Видать, дело плохо. Тебя спрашивал. Только будить не велел — сказал, пусть придёт, когда сама проснётся. Уж больно ты, говорит, измотанная была.
Надя уже натягивала платье. Привычка — идти, делать, помогать — работала безотказно.
— Тогда я пойду. Спасибо тебе, Дашенька.
— Иди, милая, — кивнула Даша. — А я тут, полежу маленько.
Надя кивнула, тихо прикрыла за собой дверь и шагнула в тревожную реальность — туда, где пахнет болью, страхом, неопределенностью. Но сейчас она уже не боялась.
Надя уверенно постучала в дверь главного врача, приоткрыла её:
— Можно?
— А, Надежда, заходи, — Михаил Михайлович поднял покрасневшие глаза от бумаг. — Присаживайся.
Он жестом указал на стул напротив.
— Разговор серьёзный, — начал главврач. Голос его был мягкий, но решительный. — Тут такое дело...
Он сделал паузу, будто подбирая слова.
— Ты сначала выслушай, подумай, а потом уже принимай решение. Это не распоряжение и не приказ. Как решишь — так и будет. Даже если откажешь - никто не осудит. Ни я, ни кто другой.
Надя кивнула, готовая слушать.
— Ты же знаешь, что пока наши войска отступают, — Михаил Михайлович посмотрел в лицо медсестры. — Потери большие. Раненых много, очень много. В тыл везут поездами, санитарных бригад не хватает. Очень нужны руки.
Он вздохнул, устало потёр виски.
— Сейчас в городе формируют бригаду. От каждой больницы — свои представители. Едут ближе к фрон ту, забирают раненых. Оказывают помощь в пути. Там уже скажут, где кого оставят. Кого-то, возможно, в нашем городе, кого-то отправят дальше, в глубокий тыл.
Он замолчал на мгновение, посмотрел Наде в глаза.
— Я сам еду. Не могу послать Зою Петровну, ей по возрасту тяжело. Николай Семёнович и вовсе с клюшкой. Они останутся здесь. Нагрузка тут тоже очень большая. Но мне нужен ещё один человек. Надёжный. Я подумал про тебя.
Михаил Михайлович сделал паузу.
— Мы с тобой сработались. Ты меня понимаешь с полуслова. Но ты вправе отказаться. Ты ведь в положении. И имеешь полное право не ехать.
Надежда слушала молча, сжав руки на коленях. Потом тихо, но твёрдо сказала:
— Я поеду.
— Погоди, не спеши. — Доктор выпрямился, пристально вглядываясь в её лицо. — Как ты себя чувствуешь? Без лукавства.
— Нормально, Михал Михалыч, — Надя кивнула. — Усталость обычная, рабочая. Она у всех.
— А ребёнок? Ты в первую очередь, должна думать о нем.
Она улыбнулась, чуть покраснев.
— Толкается. Всё по сроку, всё, как надо.
— Ну хорошо, — Михаил Михайлович кивнул. — Тогда собирайся. Вещей много не бери. Инструменты — только самые необходимые. И то - только для подстраховки. Сказали, что в составе всё есть.
— А медсестры, санитарки?
— Будут. В основном — из медучилищ, из добровольцев. . Через два часа нам надо быть на вокзале.
Надя поднялась, почувствовала решимость. Она знала, что нужна. Значит сделает всё, что от неё зависит.
Санитарный состав застыл перед отправкой, мощный, кряжистый, будто бывалый солдат, прошедший уже не одну войну. Медицинский народ тянулся к вагонам — врачи, медсестры, санитарки. Уставшие, осунувшиеся, но все как на подбор собранные, готовые к тяжелой работе.
Надежда и Михаил Михайлович влились в большой медицинский коллектив. Все знали, что им предстояло вывезти раненых бойцов.
Четверо суток тянулись будто месяц. За окнами мелькали поля, перелески, хутора, деревушки. Чем ближе к передовой катился поезд, тем страшнее становилась картина за окном. Воронки от взры вов. Искореженные дома. Всюду были следы бомбежек. На полустанках ни души — только ветер гулял по опустевшим платформам, поднимая пепел да пыль.
— Господи, да тут всю землю опалило, — пробормотал молоденький доктор, прижавшись к окну.
— Это только присказка, — откликнулся Михаил Михайлович. — Надюша, ты как?
— Ничего, — кивнула девушка. — Наверное, скоро приедем.
— Наверное. Теперь только бы уехать, - подхватил кто-то.
На четвертые сутки прибыли. Станция — маленькая, чуть не пустырь среди песков да бурьяна. А ждущих помощи — очень много. Прямо на земле сидели и лежали. Кто на брезенте, кто на носилках. Раненые: с перебинтованными головами, с руками, без ног — всякие.
— Матушка, Пресвятая Богородица... — всхлипнула Мария, санитарка, зажав рот рукой.
— Отставить панику! — рявкнул старший. — Работаем быстро, слаженно. Говорите, куда положить. Народу много, занимаем все места.
Началась тяжелая погрузка. Работали молча, споро. Слышались только стоны раненых, да разговор санитаров. Санитарки, медсестры метались — поправляли, помогали, успокаивали, поили водой. Горели, как в огне. надежда чувствовала, как руки дрожат, спина ноет,дыхание срывается.
Подкатывали все новые санитарные машины, привозили раненых без счета. Уж к вечеру, когда сумерки сгустились, раздался крик:
— Самолет! Фриц!
Все присели машинально. В небе черным коршуном скользил силуэт: темный, зловещий, выписывающий круги.
— Разведчик проклятый, — буркнул усатый майор. — Высматривает, где мы.
— Быстрее грузитесь! — надрывался начальник станции.
И понеслось — судорожно, впопыхах, последняя волна носилок, крики, стоны, команды.
Поезд дрогнул, заскрипел будто живое существо, рванул с места. Состав набирал ход, удаляясь от фронтовой полосы.
— Тронулись, слава тебе господи, — выдохнула Надежда, вытерла тыльной стороной ладони мокрый лоб.
Теперь, когда состав оторвался от передовой, началась основная работа. Михаил Михайлович и Надежда разматывали бинты, Александр Ильич вел осмотр тяжелых больных, медсестры записывали назначения, проверяли температуру, считали пульс.
— Здесь срочная перевязка требуется! — обозначила Надя.
— Тут жар поднялся!
- Морфий имеется?
— Осталось, да маловато, — откликнулась медсестра Лариса.
Поезд набирал ход, рвался в тыл. За окошками уж не видать было ни станций, ни деревень. Лишь непроглядная темень. И стук колес, что вдруг слился с биением сердец всех, кто ехал в этом составе — воинов, врачей, военных сопровождающих.