Последующие несколько дней до крады* прошли для меня, словно объятые черным мороком. Когда отгорел погребальный костер, мы всей деревней пошли в лес за реку. Там стояли домовины с покоящимся прахом усопших. Соорудили такую домовину и для знахарки. Место для того выбрали особое: на пригорке меж старых елей.
Будто во сне припоминал я, как все происходило, потому как душа моя изнывала от скорби и отчаяния. Я ведал, что не ко времени нынче мыслить о себе и своих печалях, но горькие думы сами собой лезли в голову.
Поминальная трапеза, по деревенскому обычаю, была устроена тут же, на поляне. Снег на ней вытоптали быстро, и мужики сложили несколько больших костров. Благо, что ночь выдалась не сильно студёная: отпустил мороз, ветер стих.
Вдоль длинного грубо сколоченного стола расселась вся деревня, от мала до велика. На этот раз трапеза также затянулась до самой ночи... Никто не мыслил ложиться спать: в деревню воротились токмо бабы с малыми детьми да древние старики.
Обыкновенно поминальная вечеря к ночи переходила у нашего народа в настоящее пиршество. Дурным знаком почиталось лить за столом слезы, не переставая, али молча скорбеть, ибо по вере нашей души усопших отправлялись после смерти в лучший мир. Нынче же я то и дело встречался с потерянными взглядами людей – дело ясное, все пребывали в смятении от нежданной кончины бабки Веданы. Не поспела она никому передать свои познания, не оставила после себя ни заветов, ни наказов, ни преемницы. Детей у знахарки не было, и кого она мыслила посвятить в премудрости ведовства, оставалось тайной…
Вестимо, какими-то своими соображениями старуха еще при жизни делилась со старейшиной. Иначе и быть не могло: все в нашей деревне решалось при участии Лютана и с его легкой руки. Слово волхвов, само собой, имело вес, однако ж древние старцы в своих изречениях неизменно следовали его негласным указам. Слишком многое от него зависело…
Однако ж, Лютан ни с кем не делился тем, о чем толковал со знахаркой. Бывало, он наведывался в ее лесную избушку и порою просиживал там допоздна – это я слыхал краем уха от бабки Душаны. Подступаться же к старейшине с вопросами на поминальной трапезе я не решался. Отчаяние и тоска раздирали меня, но я крепился. Боги милостивы, успокаивал я себя, придумает что-нибудь Лютан с волхвами. Эх, и чуял же, что время настало обряд сотворить! Нынче вон как вышло: не поспели мы…
Лютан повелел моей матери напечь поминальных пирогов с рыбой, мясом и капустой. Та же забота легла и на плечи некоторых других женщин, кто ладно стряпал. Наши охотники набили свежей дичи, а мужики подкатили браги кто сколько мог. Принес бочонок и отец. Едва токмо он оправился после «трудового простоя», как сызнова явилась надобность хмельным глотку смочить.
Я глядел на него с досадой, жалостью и невольным презрением. Пошто он так? Ведает же, что мать страдает из-за его пагубной привычки, сестрицы втихомолку слезы льют…
- Не пей больше, отец! – тихо сказал я ему, наклонившись к самому уху. – Неровен час, дурно обернется!
Он бросил на меня удивленный взгляд, виновато пожал плечами.
- Бабке Ведане надобно почтение оказать… как же – хмельного в рот не взять?
- Так уж испили мы… ты лучше пирогов мамкиных отведай… лакомо у нее вышло!
- А у Клёны завсегда стряпня добрая выходит! – слишком громко воскликнул он, и, протянув руку, схватил мою мать за талию.
- Довольно, Будай! – строго молвила она. – И впрямь, Велимир дело говорит: не пей более. Токмо оправился ты!
- Пошто клеймишь-то меня? – обиделся отец. – Без тебя ведаю, что гончарня давно простаивает. Кабы не это увечное полено, равных бы мне в моем ремесле не было!
Он с остервенением ударил по калечной руке другой рукой.
- Не горюй, отец, - успокоил я. – Стану прямиком от Лютана к тебе в гончарню приходить! Сладим как-нибудь вдвоем-то.
- Сладим! – горько усмехнулся отец. – Пошто мелешь, ежели сам ведаешь: не поспеть нам должное число коробов с посудой изготовить! Ты всякий день на чужом дворе обретаешься, а мне хоть разорвись! Руку-то поганую то и дело крючит! Не выходит у меня все по-прежнему.
- Не виноватый Велимир в том, что к Лютану в работники пошел! – заметила мать. – Он же зерном и мукой нас кормит, от голода спасает! Нынешнюю зиму-то как бы мы пережили, ежели б сын не гнул спину на старейшину?!
- Значится, по-твоему, токмо он один и кормилец! – разозлился отец.
- Ох, горе… - покачала мать головой. – Доведешь ты меня, Будай, до краю… сил нету с тобой! Заместо того, чтобы браниться, лучше бы вкусил чего-то! На вон, пирога поминального испробуй, да отправимся восвояси!
Она шлепнула отцу в плошку большой кусок пирога с дичью.
Не в силах более сидеть за столом, я поднялся и отошел в сторону, к одному из жарко горящих костров. Поляна была ярко освещена и согрета их пламенем; искры неистово взвивались в темное звездное небо, таяли меж верхушек старых елей. Запрокинув голову, я стоял, всматриваясь в слепую пустоту ночного неба, и мысленно взывал к милости Велеса, до сих пор не явившего мне своей воли.
Что-то было уготовано мне судьбой? Каковы испытания, радости али горести? Сердце мое молчало, и лишь щекочущее где-то в глубине души неясное чувство тревоги не давало покоя. Чуял я, что грядет для меня нечто большое, необыкновенное и важное, а что именно, я и в толк взять не мог.
- Горько тебе, Велимир? – вдруг послышался рядом голос Весняны.
Я повернул голову и увидал ее, стоящую в двух шагах от меня.
- По правде молвить, очень горько… - я тяжело вздохнул.
- И впрямь, жалко бабушку Ведану! Она обычаи нашей деревни хранила, от хворей лечила… кому ж нынче вместо нее в избушке жить?
- Меня терзает более то, кто теперь обряды творить станет… для всякого мальца день семизимья – самый важный в жизни… то ж судьба решается… а мне вот не свезло… до четырнадцати зим дожил, пятнадцатая пошла, а оберега я так и не получил…
Я, вестимо, заметно сник, потому как Весняна шагнула ближе, взяла меня за руку. Внезапное тепло ее прикосновения обожгло меня, но быстро угасло. Я заглянул в ее глаза, в которых плясали отблески огня.
- Не горюй… порешат что-нибудь старейшина с волхвами… не ты один без оберега остался: полная деревня мальцов подрастает!
- Так они покамест малы… а я в свои лета один таков, неприкаянный: все парни уж с оберегами… я будто богам неугоден… всякие думы в голову-то лезут…
- Не говори так! Сердце мне подсказывает, что есть у тебя свой путь, о котором ты не ведаешь… есть! Токмо обождать надобно. Волхвы наверняка тебе на то глаза откроют… боги милостивы…
- Что волхвы! – сокрушенно воскликнул я. – Они во всем Лютану подвластны, разве ж невдомек тебе?!
Весняна, казалось, растерялась.
- И что же, коли так… мыслишь, без оберега тебя оставят?
- Эх… уразумей: тошно мне, что нынче Лютану решать, как все будет…
Я не договорил, потому как увидал, что к нам идет Ладислава. Слыхала она али нет мои последние слова, я не ведал, но вид у нее был не шибко довольный.
- Отец велел хворосту еще собрать да в огонь кинуть! – приказала она, не глядя на Весняну.
- Угу… - пробормотал я.
- Я с тобою, Велимир! – Весняна потянула меня за рукав.
- А ты постой! – остановила девку Ладислава. – Бабку свою сыщи да ступайте к старейшине! Разговор у него к вам есть.
- Прямо нынче?
- Нынче. Ступай, ступай! Дважды отец повторять не охоч.
Весняна послушно оставила нас. Во мне вдруг взыграла досада.
- Пошто ты завсегда так строга с бедной девкой? Хорошая она. Ты, знамо дело, дочь старейшины, однако ж нету у тебя права помыкать ею!
Ладислава вздернула подбородок:
- Да больно она мне надобна! Я лишь наказ отца передала. Ну, поди за хворостом. Али не слыхал?
- Подсобишь? – криво усмехнулся я, будучи уверенным в том, что девка воспротивится.
Ладислава замялась было, словно ей претила сама мысль о том, что она станет делать что-то своими руками, однако кивнула:
- Пожалуй. Токмо далече я не пойду: больно снегу в лесу много.
- Да мы вокруг поляны побродим.
Я держал охапку с хворостом, а дочь Лютана собирала сухой валежник.
- А пошто Весняна с бабкой Купавой твоему отцу понадобились? Приключилось чего?
- Не твоего ума дело! – отрезала Ладислава, но, опомнившись, смягчилась: - Надобность у него одна есть. Бабка Купава, хоть и не знахарка, а в травах немного разумеет. Надумал отец, как снег сойдет, отправить ее в избушку Веданы разобраться со снадобьями. В чем она не сильна, то прибрать подальше, а что ей знакомо, так в дело пустить. У знахарки-то трав довольно всякий год сушится! Задаром пропадут!
Меня бросило в жар.
- Так эдак… и я в травах кое-что смыслю!
Ладислава глянула на меня и рассмеялась:
- Ты?! Вот потеха… ну, насмешил… тебе-то пошто ведать, каковы травы бабка Ведана сушила?
Я уже пожалел о том, что не сдержался. Не следовало открывать кому-либо то, что сказывала мне о травах старуха. Поспешно я проговорил:
- Ну… познания мои, дело ясное, невелики… но кое-какие травы особые и их предназначение мне ведомы…
- Ну! – махнула рукой Ладислава. – Эдак и я разумею, как драголюб от одувана отличить!
- Не о том я…
- О чем же?
Я переменил разговор:
- А ты не слыхала, толковал ли отец с волхвами? Как теперь быть-то нам без бабки Веданы? Кто обряды творить станет заместо нее?
- Не слыхала. При мне отец ни о чем таком не сказывал. Много к нему народу в эти дни ходило… старики таскались, вопрошали о чем-то… волхвы являлись… а с ближним-то своим кругом отец и вовсе не расставался: знамо, важные речи вели.
- Хм-м…
- Ну, тащи хворост на поляну!
Я приметил, что отец с матерью собрались восвояси, а с ними и Леля с Полелей. Я порешил проводить их до деревни, а после воротиться на поляну за кострами следить. Давно перевалило за полночь, на небе взошел яркий месяц, но сна у меня не было ни в одном глазу.
- Идем спать, Велимир! – сказала мне мать. – Куда тебе сызнова на поминальную трапезу? Ночь на дворе, устал ты, едва на ногах держишься. Пошто себя не жалеешь? Назавтра каков из тебя работник, ежели не подремлешь маленько?
Я упрямо помотал головой:
- Ступайте без меня ложитесь. Не спится мне: думы разные в голову лезут.
- Не дури, Ве-ли-мир! – заплетающимся языком проговорил отец. – Отдых тебе надобен! Чего неймется-то? Тризну по бабке Ведане справили, боги довольны останутся…
- В ином дело… горько мне просто…
- Горько… однако ж не родня, чай, она тебе была! Да и срок ее подошел! Такова жизнь… все помирают, и мы помрем однажды… вот по нам, родне своей, и станешь слезы лить… впрочем, тут радоваться надобно будет, ибо в лучший мир мы отправимся…
- Отец! – воскликнула Леля со слезами на глазах. – Не надобно о смерти! Жалко мне вас…
- И верно, прекрати, Будай!
- Что такого я молвил? – развел руками отец. – Знахарка свое уж пожила: добра много людям сделала… токмо не ко времени боги ее в лучший мир забрали: Велимир наш без оберега остался…
Слова отца больно полоснули меня по сердцу.
- Ничего, сынок! – проговорила мать. – Все устроится, не кручинься. Ведану очень жаль… да что поделаешь…
- Ступайте домой! – решительно проговорил я. – Нету у меня охоты покамест ложиться. Думы одолевают… я на поляну ворочусь, за кострами пригляжу, а после подсоблю прибрать все…
- Ну, добро, - нехотя кивнула мать. – Да гляди: поскорее возвращайся! Застудишься еще, неровен час!
Я оставил родных возле ворот и отправился назад за реку, на поляну, где продолжалась поминальная трапеза. У меня и впрямь зуб на зуб не попадал, да токмо не от холода, а от горестного потрясения. До сих пор я с трудом сознавал, что более не увижу бабки Веданы…
Я чуял, что народ уже мало-помалу разбрелся по домам, и был прав: на поляне, среди горящих костров, я застал лишь Лютана в окружении его приспешников. Мужчины сидели за столом, распивали брагу и громко хохотали. Рядом крутилось несколько деревенских баб, собирающих остатки поминальных блюд. Ладиславы нигде не было видно.
- А, Велимир! – крякнул захмелевшим голосом Лютан. – Пошто явился? Нынче народ уж в деревню отправился! Али браги желаешь? Ступай сюда, я тебе плесну!
- Не желаю, - буркнул я. – Коли помощь моя не надобна, пойду я…
- Куды?! – рявкнул Лютан, и я застыл на месте. – Ну-ка, поди ближе, испей хмельного в память о бабке Ведане! Чай, жалеешь старуху-то?!
Ухмыльнувшись, он поставил пустую чарку на стол и метнул взгляд на Самоху: тот ловко плеснул в нее браги. Я попытался воспротивиться:
- Испил уж я во время трапезы. Довольно мне…
- Пей! – приказал Лютан, хлопнув ладонью по столу.
В голове моей мелькнула мысль попросту сбежать, юркнув в заросли, но выказывать трусость я не хотел. Пил же прежде за столом, вот и нынче не следовало чураться. В конце концов, мужчина я али нет? Четырнадцать зим мне минуло! Шагнув к столу, я твердой рукой поднял чарку и опрокинул разом.
Глотку обожгло омерзительного вкуса жидкостью, но я стерпел. Уговорил себя сморщиться молча, дабы не доставить радости Лютану надо мною потешаться.
- Ох, молодец! – хохотнул раскрасневшийся Самоха. – Крепок парень!
- Эх, - крякнул старейшина. – А плесни-ка ему еще! Так… ну-ка… и пирогом закуси!
Он всунул мне в руки кусок рыбника, который я откусил, не чуя его вкуса. Выпил Лютан в ту ночь довольно, однако держался куда более стойко, нежели мужики из его окружения. Те уже, изрядно налакавшись, позабыли, для чего собрались за столом: некоторые продолжали пить за здравие, а кто-то за предстоящую лихую охоту. Я промямлил:
- Пойду я…
- Ступай! – Лютан махнул рукой. – А не то до ворот нести тебя придется!
Под дружный взрыв пьяного хохота я поплелся по тропинке в сторону деревни…
Добравшись до реки, я перешел по мостку на другой берег и присел на лавчонку, стоящую неподалеку. Деревня уже мирно спала; надо мной раскинулось необъятное, бездонно-чёрное небо, усыпанное звёздами.
- Пошто ты покинула нас, бабушка Ведана?! – вслух воскликнул я. – Пошто меня оставила в неведении, как быть дальше?! Эдак я ждал своего обряда, эдак надеялся… а нынче… что остается? На мудрость волхвов уповать? Так они же Лютана во всем слушаются… как порешит он, так и будет… а будет ли он ко мне милостив? Не боги теперь мою судьбу решат, а человек… человек, не питающий ко мне ни любви, ни жалости…
По щекам моим скатились невольные слезы, и я торопливо утер их рукой. Не пристало мужчине свою тоску наружу выволакивать! Ждать надобно. Авось, всё и впрямь устроится, как мать сказывала…
В ту ночь мне было уже не до сна. Домой вовсе не тянуло, и я пошел бродить по окрестностям, не замечая ничего вокруг. Когда я опомнился, то увидал, что оказался на тропе духов. Ноги сами принесли меня к избушке бабки Веданы. Отперев наружный засов, я вошел в опустевшую темную горницу…
С порога на меня пахнуло пряным запахом трав – таким знакомым, уже ставшим родным за много лет. А после я почуял холод… странный холод, пронявший меня до костей.
Я скинул заснеженную одежу и растопил печь, затем зажег лучину. Горница вмиг наполнилась тихим ласковым светом. Слушая, как потрескивает в печи разгорающийся огонь, я сел к столу и крепко задумался.
Пошто бабка Ведана так внезапно померла?! Разве ж настолько худо ей было? Ведь видался я с ней накануне страшного дня, и ничто не предвещало беды…
Я припомнил последние слова знахарки, что она произнесла при расставании:
«Ты помни, что я о травах прежде рассказывала. Оно тебе пригодится. Верь в их силу, сынок! Верь… многое они могут…»
И впрямь, травы могли многое. Недаром же столько лет они открывали бабке Ведане то, что не доступно было узнать простым людям…
Я облокотился о стол и положил голову на руки. Горькие думы терзали разум, и я неприметно для себя самого задремал. Сколько прошло времени, я не ведал. Вырвал из забытья меня неожиданный звук, разрезавший ночную тишину: снаружи, за дверью, заскрипел снег. Кто-то приближался к избушке знахарки…
________________________
Крада* - погребальный костер у языческих славян (прим.авт.)
Назад или Читать далее (Глава 24. На пороге)
Поддержать автора: dzen.ru/literpiter?donate=true