Я стою у станка, руки в мазуте, в ушах — гул цеха. Пахнет железом и потом. Четвертый час без перерыва, спина ноет, но я не останавливаюсь. Надо тянуть смену, надо гасить кредит за нашу двушку.
Вика, моя Вика, сейчас где-то в очередном санатории — "восстанавливает здоровье". Так она говорит. А я верю. Или хочу верить. Потому что иначе — какой я мужик, если не вижу, что творится у меня под носом?
— Илья, ты чё, опять без обеда? — Миша, напарник, хлопает меня по плечу. Его голос пробивается сквозь шум, как сирена сквозь туман. Лицо у него круглое, красное, будто он только что из бани. Миша — из тех, кто всегда жрёт бутеры с колбасой и шутит про тёщу, даже если её нет.
— Да некогда, — бурчу я, не отрываясь от детали. Станок жужжит, как огромный шмель, и я почти сливаюсь с ним. Руки сами знают, что делать: подать заготовку, зажать, запустить. Раз за разом. Как моя жизнь.
— Бери паузу, братан, — вмешивается Денис. Он младше нас, лет тридцать, волосы длинные, вечно в хвосте, будто рокер какой. Но парень нормальный, не выпендривается. — Ты ж не робот. Вика твоя небось в джакузи нежится, а ты тут горбатишься.
Я хмыкаю. Вика в джакузи. Красивая картинка. Она и правда любит всё такое — ванны с пеной, массажи, коктейли с зонтиками. Я ей это давал. Старался. Думал, она ценит.
Но последнее время…
Чёрт, я же видел, как она прячет телефон, когда я захожу в комнату. Как улыбается, глядя в экран, а потом резко тухнет, когда замечает меня. И эти её "санатории". Раз в три месяца, как по часам.
— Да ладно, мужики, — говорю, вытирая руки тряпкой. — Ей надо, пусть отдыхает. У неё нервы, сами знаете.
Миша и Денис переглядываются. Я вижу это краем глаза и чувствую, как внутри что-то сжимается. Они знают. Или догадываются. И я, дурак, тоже. Но молчу. Потому что если скажу вслух — всё, конец. Придётся что-то делать. А что я могу? Уйти? Куда? К станку этому, к мазуту, к двенадцатичасовым сменам? Это и есть моя жизнь.
Вечером я возвращаюсь домой.
Квартира пустая, пахнет её духами — сладкими, с ноткой ванили. На столе записка: "Илюш, я в Сочи, вернусь через неделю. Целую!" Я беру листок, комкаю, швыряю в угол. Целую, ага. Целует она там кого-то другого. Ярослав, мать его. Имя всплывает в голове, как ржавый гвоздь из воды. Она думает, я не видел её сообщения? Думает, я совсем слепой?
Я открываю холодильник, беру пиво. Холодное, шипит, как мой гнев. Сажусь на диван, включаю телек, но не смотрю. В голове — картинки. Вика в белом халате, смеётся, её волосы рассыпаются по плечам. А рядом он. Ярослав. Высокий, подтянутый, с этой его улыбочкой, будто он весь мир купил. Я видел его фотку в её телефоне. Один раз. Случайно. Она сказала — "просто знакомый". А я поверил. Потому что хотел.
— Идиот, — говорю я вслух, и голос мой тонет в пустой комнате. — Идиот, Илья.
Я допиваю пиво, беру телефон. Хочу позвонить ей, но что скажу? "Вика, ты с ним спишь?" Она будет смеяться. Или плакать. Или просто бросит трубку. А я останусь тут, с этим станком в голове, с этим гулом, который не стихает даже ночью.
Через пару дней я сижу с Мишей и Денисом в забегаловке у завода. Пахнет жареной картошкой и дешёвым пивом. За окном — серый город, мокрый асфальт, фонари, которые мигают, как мои мысли.
— Илюха, ты чё кислый? — Миша жуёт котлету, чавкает, как ребёнок. — Вика до сих пор в отъезде?
— Ага, — киваю, крутя стакан в руках. Пиво тёплое, невкусное, но я пью. — В Сочи. Лечит нервы.
Денис хмыкает, откидывается на стуле. Его кожаная куртка скрипит.
— Нервы, значит, — тянет он. — А ты уверен, что она там… лечится?
Я смотрю на него. Хочу сказать, чтобы он не лез не в своё дело. Но не говорю. Потому что он прав. И я это знаю.
— Ты чё, Дэн, следил за ней? — я стараюсь шутить, но голос дрожит.
— Да не следил, — Денис пожимает плечами. — Просто… слухи, знаешь. Народ болтает. Какой-то Ярослав, то, сё. Я думал, ты в курсе.
Мир вокруг сужается. Стакан в руке кажется тяжёлым, как чугунная заготовка. Ярослав. Вот оно. Имя, которое я гнал из головы, теперь звучит вслух. От чужого человека.
— Какие слухи? — мой голос хриплый, будто я сутки орал.
— Да брось, Илюха, — вмешивается Миша, вытирая рот салфеткой. — Мало ли что бабы треплются. Вика твоя — нормальная. Любит она тебя. Просто… ну, отдыхает. Бабы, они такие.
Но я уже не слушаю. Я вижу её. Вику. Её смех, её глаза — зелёные, как лесное озеро. Как она поправляет волосы, как касается его руки. Ярослав. Я представляю их вместе, и внутри меня всё горит. Я встаю, бросаю деньги на стол.
— Пойду домой, — говорю. — Устал.
Дома я роюсь в её вещах. Сам себе противен, но не могу остановиться. Открываю ящики, перебираю её шмотки. Пахнет её духами, и я почти слышу её голос: "Илюша, ты чего?" Но я копаю дальше. И нахожу. Фотографию. Она и он. Ярослав. На пляже. Она в бикини, он обнимает её за талию. Они смеются. Счастливые. А я? Я тут, в мазуте, в цеху, тяну лямку ради неё.
Я сажусь на пол, фотография в руках. Хочу разорвать её, но не могу. Пальцы дрожат. В голове — голоса.
Мой: "Ты знал, Илья. Знал и молчал".
Её: "Я просто отдыхаю, милый".
Его: "Она моя, придурок".
Телефон звонит. Это она. Вика. Я смотрю на экран, и сердце колотится, как молот по наковальне. Беру трубку.
— Илюш, привет! — её голос лёгкий, как ветер. — Как ты там?
— Нормально, — говорю, а сам сжимаю фотографию. — А ты?
— Ой, тут так классно! Море, солнце… Ты бы видел!
— С Ярославом, небось, весело, — слова вылетают сами. Я не хотел. Но сказал.
Тишина. Долгая, как вечность. Потом её голос, уже не такой лёгкий:
— Что ты сказал?
— Я сказал, что знаю, — я почти кричу. — Знаю про твоего Ярослава! Про ваши пляжи, про всё!
— Илья, ты… ты бредишь! — она тоже кричит. — Это просто друг! Ты что, мне не веришь?
— Друг? — я смеюсь, и смех этот горький, как моё пиво. — Друг, который тебя обнимает? Который с тобой спит?
— Да пошёл ты! — она бросает трубку.
Я сижу на полу, телефон в руке. Фотография выпадает, падает на ковёр. Я смотрю на неё, и мне кажется, что я падаю вместе с ней. Вниз, в пропасть, где нет ничего — ни любви, ни семьи, ни меня.
Через неделю она возвращается.
Я жду её в гостиной. Она заходит, бросает сумку на пол. Выглядит усталой, но красивой. Как всегда. Её волосы пахнут морем, кожа — загаром. Я хочу обнять её, но вместо этого говорю:
— Нам надо поговорить.
— О чём? — она скрещивает руки, смотрит в сторону. — О твоих фантазиях?
— О Ярославе, — я встаю, подхожу ближе. — О том, как ты меня обманывала.
— Илья, хватит! — она кричит, и её глаза блестят. — Я устала! Я езжу в санатории, чтобы не сойти с ума! А ты… ты мне сцены устраиваешь!
— Не сойти с ума? — я тоже кричу. — А я тут, на заводе, горбачусь, чтобы ты по санаториям с мужиками шастала!
Она бьёт меня по щеке. Сильно. Щека горит, но я не двигаюсь. Смотрю на неё. Она плачет.
— Я не изменяла, — говорит она, но голос дрожит. — Я… я просто хотела жить. Понимаешь? Жить, а не выживать!
— А я? — я хватаю её за плечи. — Я что, не живу? Я для тебя стараюсь, Вика! Для нас!
Она вырывается, отходит к окну. Молчит. Я тоже молчу. Между нами — пропасть. И я не знаю, как её перешагнуть.
Ночью мы лежим в постели, но не касаемся друг друга. Она дышит ровно, но я знаю — не спит. Я тоже не сплю. Думаю о том, как мы познакомились. Мне было двадцать пять, ей — двадцать. Она смеялась над моими шутками, танцевала со мной на набережной. Я думал, мы навсегда.
А теперь? Теперь я вижу её с ним. В санатории, в номере. Она стонет под ним, её пальцы в его волосах. Я представляю это так ясно, что хочется выть.
— Вика, — шепчу я. — Скажи правду. Ты с ним спала?
Она молчит. Потом поворачивается ко мне. Её глаза в темноте — как два озера.
— Да, — говорит она тихо. — Один раз. Я… я не хотела. Просто… он был рядом. А ты — далеко.
Я ждал этого, но всё равно как удар. Встаю, иду на кухню. Сажусь за стол, смотрю в окно. Улица пустая, только фонарь мигает. Как моя жизнь. Мигает и гаснет.
Утром я собираю вещи. Не много — пара футболок, джинсы, бритва. Она стоит в дверях, смотрит.
— Ты куда? — голос тихий, но не плачет.
— К Мише, — говорю. — Поживу у него.
— Илья, не надо, — она делает шаг ко мне. — Мы… мы разберёмся.
— Разберёмся? — я смотрю на неё, и внутри меня — пустота. — Ты спала с другим, Вика. Как разбираться?
Она молчит. Я беру сумку, выхожу. Дверь хлопает за спиной, как выстрел. Я иду по улице, и мне кажется, что я оставил там, в квартире, не только её, но и себя. Того Илью, который верил в любовь, в семью, в будущее.
Проходит месяц.
Я живу у Миши, сплю на диване. Он и Денис тянут меня в бары, пытаются познакомить с какими-то девчонками, но я не хочу. В голове — Вика. Её смех, её запах, её предательство. Я звоню ей иногда. Она плачет, просит вернуться. Говорит, что Ярослав — ошибка, что она меня любит. Но я не верю. Не могу.
Однажды вечером я сижу на балконе у Миши, курю. Небо серое, как цех. Я думаю о том, что, может, это и есть справедливость. Я вкалывал, она гуляла. Теперь я один, но я честен. Перед собой. Перед ней. Перед той жизнью, которую я хотел построить.
Но всё равно больно. Как будто станок в груди жужжит, режет меня на части. И я не знаю, соберу ли я себя заново. Но пытаюсь. Каждое утро встаю, иду на завод. Кладу руки на станок. И живу. Пока живу.
Прошло время.
Я сижу на диване у Миши, пялюсь в потолок. Пахнет его борщом, который он сварил вчера, и сигаретами, которые мы курили на балконе. Уже два месяца прошло с тех пор, как я ушёл от Вики. Два месяца, а её голос всё ещё в голове. Звонит почти каждый день. То плачет, то кричит, то шепчет: "Илюш, вернись, я без тебя не могу". А я молчу. Потому что простить — это как самому себе горло перерезать. Не могу. Не хочу.
Вчера она написала: "Давай встретимся. Поговорим. Пожалуйста". Я прочитал и удалил. Но внутри всё равно жжёт. Будто мазут в цеху пролили и подожгли. Миша говорит, что я зря себя мучаю.
"Уезжай, Илюха, — тянет он, жуя свой бутер. — Вали в другой город. Начни с нуля. А то она тебя сожрёт, как ржавчина железо".
И я думаю — а ведь он прав. Надо рвать. Полностью.
Я решаю уехать в Екатеринбург. Там завод, знакомый Дениса обещал устроить. Не ахти, конечно, но работа есть работа. Собираю шмотки — тот же рюкзак, что и тогда, когда уходил от Вики. Футболки, джинсы, пара носков. Бритву засовываю в боковой карман. Смотрю на себя в зеркало — лицо усталое, под глазами мешки, как у старого пса. Но глаза живые. Злые, но живые. И это уже что-то.
Миша провожает меня до вокзала. Хлопает по плечу, суёт бутылку пива в руку.
— Не кисни, братан, — говорит. — Там девчонок полно, найдёшь себе нормальную. А Вика… пусть катится.
— Ага, — киваю я, хотя знаю, что про девчонок он врёт. Мне сейчас не до них. Мне бы себя собрать, как деталь на станке — точно, ровно, без брака.
Поезд отходит вечером. Я сижу у окна, смотрю на перрон. Люди суетятся, кто-то обнимается, кто-то орёт на носильщика. А я думаю о Вике. Как она смеялась, когда мы только поженились. Как готовила мне яичницу по утрам, напевая что-то из старых песен. И как потом всё пошло к чертям. Ярослав. Санатории. Её "я просто хотела жить". Чёрт, Вика, а я что, не хотел?
Поезд трогается, и я выдыхаю. Будто сбрасываю с плеч тонну железа. Но это ненадолго. Потому что, когда я иду в вагон-ресторан за кофе, я вижу её. Вика. Сидит у окна, в джинсах и белой кофте, волосы собраны в небрежный пучок. Она смотрит на меня, и её глаза — как два прожектора в ночи. Я замираю. Хочу развернуться, уйти, но ноги не слушаются.
— Илья, — она встаёт, делает шаг ко мне. Голос дрожит, но она старается держаться. — Я знала, что ты здесь.
— Ты что, следила за мной? — я хмурюсь, сжимаю кулаки. В вагоне пахнет кофе и чем-то жареным, но мне кажется, что я снова в цеху — в мазуте, в грязи, в её предательстве.
— Не следила, — она качает головой. — Миша проболтался. Случайно. Илья, я не могу тебя потерять. Пожалуйста, выслушай.
— Выслушать? — я почти смеюсь, но смех горький, как тёплое пиво. — Ты спала с другим, Вика. Ты мне врала. Что ещё слушать?
Она молчит, смотрит в пол. Люди вокруг пялятся, но мне плевать. Пусть смотрят. Пусть видят, как моя жизнь разваливается, как ржавый болт под прессом.
— Я ошиблась, — наконец говорит она. — Я была дурой. Но я тебя люблю. Всегда любила.
— Любила? — я шагаю ближе, и она отступает. — А когда ты с Ярославом в Сочи кувыркалась, тоже любила? Когда мне в глаза врала, любила?
Её лицо кривится, как будто я её ударил. Но она не плачет. Только смотрит. И я понимаю — она не сдастся. Она будет преследовать меня, как тень, которую не стряхнёшь. И я делаю единственное, что могу.
— Прощай, Вика, — говорю я и ухожу. Не оглядываюсь. Но чувствую её взгляд в спину, как раскалённый прут.
В Екатеринбурге я устраиваюсь на завод. Цех такой же, как дома — гул, мазут, пот. Но тут я один. Никто не знает про Вику, про Ярослава, про мою жизнь, которая осталась где-то там, в прошлом. Я снимаю комнатку в общаге, пью пиво по вечерам, смотрю в окно на чужой город. И думаю — может, это и есть свобода? Пустая, холодная, но моя.
Вика звонит ещё пару недель. Я не беру трубку. Потом она пишет: "Я в Екатеринбурге. Давай встретимся". Я читаю и удаляю. Но сердце всё равно колотится, как станок на максимальных оборотах. Она не отступит. Она будет стучаться в мою дверь, в мою жизнь, пока я не сломаюсь. Или не сломаю её.
Однажды я вижу её на вокзале.
Я еду в соседний город за запчастями для станка, стою на платформе, курю. И тут она — в длинном пальто, с чемоданом. Рядом мужик. Высокий, в модной куртке, волосы зализаны назад. Он что-то говорит ей, она смеётся. Я узнаю этот смех. Тот самый, который был моим. А теперь — его.
Я стою, смотрю, и внутри меня — тишина. Будто станок выключили. Она замечает меня, замирает. Её глаза расширяются, но я не двигаюсь. Только киваю, как будто говорю: "Всё, Вика. Ты свободна". Она отворачивается, берёт мужика под руку. Они уходят к поезду, и я знаю — это конец.
Потом я узнаю от Дениса, что её нового зовут Кирилл. Какой-то бизнесмен, возит её по курортам, покупает шмотки. Она счастлива, пишет он.
А я? Я не знаю, счастлив ли я. Но я живу. Хожу на завод, пью пиво, иногда смеюсь с новыми напарниками. И каждый день, ложась спать, думаю: я сделал правильно. Я не простил. Не потому, что не любил. А потому, что любил слишком сильно.
Жизнь — как станок. Жужжит, режет, иногда ломается. Но я научился её чинить. И, может, когда-нибудь соберу что-то новое. Не для Вики. Для себя.
Проходит полгода.
Екатеринбург уже не кажется чужим. Я знаю, где тут лучшая шаверма, в какой бар не стоит соваться после девяти, и как обходить лужи на пути к заводу. Цех всё тот же — гул, мазут, пот, но я привык. Это мой ритм, мой станок, моя жизнь.
Вика больше не звонит. Денис писал, что она с этим Кириллом уехала в Питер, снимают квартиру с видом на Неву. Я прочитал и выдохнул. Как будто последнюю гайку закрутил — всё, механизм больше не трещит.
Я сижу в забегаловке недалеко от общаги. Пятница, вечер, пахнет жареным луком и пивом. Напротив меня — Леся. Она работает в конторе при заводе, оформляет отчёты. Лет тридцать, волосы тёмные, длинные, глаза — как кофе, тёплые и глубокие. Мы познакомились месяц назад, когда я заносил бумаги в её кабинет.
Она улыбнулась, сказала: "Ты тот новенький, что станки чинит, как бог?" Я хмыкнул, а она засмеялась — звонко, как колокольчик. С тех пор мы болтаем. Иногда в обед, иногда вот так, после работы.
— Илюх, ты чего задумался? — Леся тянет пиво из стакана, смотрит на меня. На ней джинсовая куртка, под ней — белая футболка, простая, но сидит так, что я невольно отвожу взгляд. Она не красотка с обложки, но есть в ней что-то… Живое. Настоящее.
— Да так, — пожимаю плечами, кручу бутылку в руках. — Жизнь вспоминаю.
— Ой, да ладно тебе, — она машет рукой, её браслет звякает. — Жизнь — она тут, сейчас. Пей пиво, ешь картошку, радуйся, что пятница.
Я улыбаюсь. Впервые за долгое время — не через силу. Леся такая — с ней легко. Она не лезет в душу, не спрашивает про Вику, про прошлое. Но я знаю, что она в курсе. На заводе слухи быстрее станков работают.
— А ты чего в конторе сидишь? — спрашиваю, чтобы сменить тему. — С твоей энергией можно цехом командовать.
— Ха, командовать? — она фыркает, откидывается на стуле. — Я пробовала. Не моё. Я лучше бумажки тасовать буду да с вами, работягами, трепаться.
Мы смеёмся, и я ловлю себя на мысли, что мне хорошо. Не как с Викой — там всё было как пожар, ярко, но больно. С Лесей — как тёплый вечер у костра. Спокойно, но греет.
Мы выходим из забегаловки. Ночь прохладная, фонари мигают, асфальт блестит после дождя. Леся живёт недалеко, я провожаю её. Идём молча, только её каблуки цокают по тротуару. Она вдруг останавливается, смотрит на меня.
— Илья, — говорит тихо, — ты ведь не просто так молчишь, да?
— В смысле? — я хмурюсь, но сердце уже стучит быстрее.
— В смысле, я тебе нравлюсь, — она улыбается, но не нагло, а как-то… мягко. — И ты мне нравишься. Так что не трынди, что просто провожаешь.
Я молчу, смотрю на неё. Её глаза блестят под фонарём, и я вдруг понимаю, что хочу её обнять. Не как Вику, не с этой тоской и злостью. А просто потому, что она — Леся. Живая, тёплая, настоящая.
— Лесь, — говорю хрипло, — я… не знаю, готов ли я.
— А кто готов? — она пожимает плечами, подходит ближе. — Жизнь — не станок, Илюх. Её не настроишь по инструкции.
И тогда я делаю шаг.
Обнимаю её, чувствую запах её волос — что-то цветочное, лёгкое. Она прижимается ко мне, и мы стоим так, под фонарём, пока ветер не начинает кусать щёки.
— Пойдём ко мне, — шепчет она, и я киваю. Потому что хочу. Впервые за долгое время — хочу.
Её квартира маленькая, уютная. Пахнет кофе и чем-то сладким, вроде ванили. На диване — плед, на подоконнике — кактус в горшке. Она включает лампу, свет мягкий, тёплый. Я стою у двери, как дурак, не знаю, куда деть руки.
— Расслабься, — Леся смеётся, сбрасывает куртку. — Я не кусаюсь. Хочешь чаю?
— Не хочу, — говорю и делаю шаг к ней. Она смотрит на меня, улыбается, и я целую её. Её губы мягкие, тёплые, с лёгким вкусом пива. Она отвечает, её руки скользят по моей спине, и я чувствую, как внутри меня что-то оживает. Как будто станок, который долго стоял без дела, вдруг запустили.
Мы падаем на диван, плед сминается под нами. Её футболка летит на пол, моя рубашка — следом. Я касаюсь её кожи — она гладкая, тёплая, пахнет её духами. Её пальцы в моих волосах, она шепчет моё имя, и я забываю про всё. Про Вику, про Ярослава, про цех, про мазут. Есть только она — Леся, её дыхание, её смех, её тело, которое прижимается ко мне, как будто мы всегда были вместе.
— Илья, — она смотрит мне в глаза, её голос дрожит, но не от страха, а от чего-то другого. — Ты точно этого хочешь?
— Да, — говорю я, и это правда. Я очень хочу её.
Она тянет меня к себе, и мы сливаемся — медленно, осторожно, но потом всё быстрее, как будто боимся, что этот момент исчезнет. Её кожа горит под моими руками, её стоны — как музыка, которая заглушает гул в моей голове.
Я целую её шею, её плечи, чувствую, как она дрожит, как её пальцы сжимают мои плечи. И когда всё заканчивается, мы лежим, обнявшись, под этим её пледом, и я понимаю — я дома. Не в этой квартире, не в этом городе. А с ней.
Утром я просыпаюсь от запаха кофе. Леся на кухне, в моей рубашке, напевает что-то. Я смотрю на неё, и в груди — тепло. Не пожар, как с Викой. А что-то другое. Как солнце, которое пробивается сквозь тучи.
— Доброе утро, работяга, — она ставит кружку передо мной, улыбается. — Как спалось?
— Лучше, чем за последние годы, — говорю, и это не шутка. Она смеётся, садится рядом, кладёт голову мне на плечо.
— Знаешь, Илюх, — говорит тихо, — я не знаю, что у тебя там было. И не хочу знать. Но я хочу, чтобы ты был тут. Со мной.
Я молчу, пью кофе. Он горький, но мне нравится. Как моя жизнь — горькая, но уже с привкусом чего-то нового. Я беру её руку, сжимаю.
И думаю — может, это и есть моё будущее. Не Вика, не санатории, не ржавчина прошлого. А Леся. И я, который наконец-то научился жить.