Чайник тихо присвистывал на плите, а за окном наливалась густым сумраком осенняя ночь. Я стояла у окна, рассматривая свое отражение в тёмном стекле — усталая женщина с морщинками в уголках глаз. Нам с Виталием вместе уже десять лет. Второй брак, который, казалось, подарил мне тихую гавань после бурных житейских штормов.
Хлопнула входная дверь. Я вздрогнула, но не обернулась. По звуку шагов уже понимала — Виталий вернулся не в духе. Вечером по вторникам он обычно заезжал к сыну, и эти встречи часто оставляли его раздражённым.
— Маришка, чай налей, — буркнул он, усаживаясь за стол. Я молча поставила перед ним чашку. Мы давно разучились начинать разговор с вопросов о том, как прошёл день.
Неожиданно Виталий достал из портфеля тонкую папку и положил её перед моим пустым стулом. Жёлтая, канцелярская, с потёртыми уголками.
— Садись, разговор есть.
Я медленно опустилась на стул, чувствуя, как на плечи ложится неясная тяжесть.
— Квартирный вопрос решать пора, Марина, — начал он, постукивая пальцами по папке. — Сколько можно тянуть? Вместе живём, а имущество врозь. Неправильно это.
Моя однокомнатная квартира, оставшаяся от первого брака, была сдана жильцам. Небольшой, но стабильный доход, моя личная подушка безопасности.
— Мы же договорились, что моя квартира остаётся моей, а твой дом — твоим, — напомнила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— То были разговоры, а тут — документы. — Он раскрыл папку. — Всё подготовлено. Нам с тобой уже не двадцать лет, Марина. Зачем эти сложности с отдельным имуществом? Подпишешь — и спокойно заживём, вместе, одной семьёй.
В его голосе появились вкрадчивые, почти ласковые нотки. Так он говорил, когда пытался меня убедить.
— Виталий, я не готова сейчас это обсуждать, — я прикрыла папку ладонью.
Его лицо дрогнуло, улыбка исчезла.
— Не доверяешь, значит? — процедил он. — После стольких лет? Обидно, Марина.
Что-то холодное скользнуло по спине. Доверие? При чём тут доверие? Моя квартира — это то немногое, что осталось от прошлой жизни. Моя опора. Моя независимость.
— Дело не в доверии...
— А в чём тогда? — перебил он. — Думаешь, я на твои копейки позарился? Смешно.
Я молчала, глядя на остывающий чай. В голове крутились обрывки недавних разговоров, его странная настойчивость узнать подробности о моих финансах, раздражение, когда я уходила от темы.
— Подумай до завтра, — сказал Виталий, поднимаясь из-за стола. — Ты же разумная женщина, Марина. Поймёшь, что я прав.
Он вышел, оставив папку на столе. В кухне стало тихо и пусто. Только часы мерно отсчитывали время, да чайник давно остыл.
Разговор среди листьев
Скамейка у подъезда была холодной и немного влажной. Ветер гонял по двору жёлтые листья, и один застрял у меня в волосах. Лариса сняла его, покрутила в руках.
— Ты совсем замёрзла, — сказала она, протягивая мне второй картонный стаканчик с кофе.
Мы дружили с ней с молодости, ещё с медучилища. Жизнь нас по-разному потрепала, но весточки друг о дружке не теряли. А как пять лет назад она перебралась в соседний дом, так чаще видеться стали.
— Я знала, что ты позвонишь, — сказала Лариса, отпивая кофе. — Как увидела тебя с Виталием в магазине на прошлой неделе, так сразу поняла — что-то не то. Бледная ты была.
— Может, мне кажется, может... я просто накручиваю, — пробормотала я, грея руки о тёплый стаканчик.
Смотрела на детскую площадку напротив, где молодая мама качала коляску, и думала, как странно устроена жизнь: прожить полвека и вдруг почувствовать себя беспомощной, как девчонка.
— Я Виталия хорошо помню ещё по старой работе, — сказала Лариса. — Он тогда с Клавдией был. Ты же знаешь, чем всё кончилось?
Я знала только, что первая жена ушла от него. Ничего удивительного, у кого сейчас браки крепкие...
— Клавдия от него голой ушла, Марина. Он ей постепенно всё переписал, а потом, когда она согласилась и на последнюю дачу свою отдать, он ей счета заблокировал. Она в чём была, в том и выскочила.
Внутри что-то оборвалось. Словно сердце на секунду остановилось, а потом забилось с утроенной силой.
— Не может быть...
— Еще как может. Я помню, как она рыдала у нас в подсобке, своими глазами видела. Думаешь, почему он тебя с собой к нам на встречи выпускников никогда не берёт? Там все эту историю знают.
Я опустила глаза. Мне стало стыдно — и за себя, и за свою слепоту.
— Я не верю! — сказала вдруг резко. — Не верю, что рядом с собой столько лет... такого человека... Не хочу верить.
Лариса положила руку мне на плечо.
— Боишься остаться одна? Тебе шестьдесят два, думаешь уже никому не нужна?
Я промолчала. Страх одиночества — да, это чувство мне было знакомо. После развода я два года не могла прийти в себя. А потом встретила Виталия. Такого галантного, заботливого. Я расцвела рядом с ним, чувствовала себя желанной, нужной.
А что если это была просто игра? Что если он всё это время видел во мне только... выгоду?
— Думаешь, он нарочно... — я не могла произнести вслух то, что прояснялось в голове с ужасающей отчётливостью.
— Не знаю, Мариш. Сама решай. Но то, что он документы подсовывает, когда дочь твоя в отпуске, случайностью быть не может. Не успеешь посоветоваться, значит.
Ветер усилился, задувая под плащ. Но холод, пробиравший меня, шёл изнутри.
— Поверь, лучше одной, чем с таким, как он, — сказала Лариса. — Лучше кошку завести.
Кошку? Я не сдержала горькой усмешки. За кошкой не нужно ухаживать, когда она болеет. Кошка не приносит тебе таблетки от давления. Кошка не держит за руку, когда страшно.
Но и квартиру твою кошка не просит переписать.
Гроза в доме
Дождь барабанил по карнизу, словно кто-то нетерпеливо стучал пальцами. Я сидела в кресле, глядя, как по оконному стеклу сбегают струйки воды. Виталий вернулся поздно. Обычно в такое время он уже дремал перед телевизором, но сегодня я чувствовала — он специально задержался. Дал мне время подумать. Подготовиться. Сдаться.
— Ну что, надумала? — спросил он с порога, стряхивая капли с плаща.
Я молчала. Весь день собирала по крупицам свою решимость, как разбитую чашку. Это мой дом. Моя жизнь. Моё решение.
Виталий прошёл на кухню, открыл холодильник. Хлопнула дверца.
— Ужин не приготовила? — в его голосе уже звучало раздражение.
— Нет.
Он вышел из кухни, встал напротив меня. Я впервые за долгое время смотрела на него без привычной пелены нежности. И видела теперь совсем другого человека — с холодными глазами, жесткой складкой у рта.
— Документы где? — спросила я тихо.
Его лицо просветлело. Он метнулся в прихожую, достал из портфеля знакомую папку. Двигался быстро, боялся, что передумаю.
— Вот, всё готово. Подпись вот здесь, и здесь ещё...
Я взяла папку, медленно пролистала страницы.
— Знаешь, а ведь я поверила тебе, — сказала, не поднимая глаз. — Когда ты говорил про спокойную старость вдвоём. Про то, что тебе никто кроме меня не нужен.
— Так и есть, — он улыбнулся. — Я о нас забочусь, Маришка.
— А как же Клавдия?
Имя его бывшей жены упало между нами, как камень в тихий пруд. Лицо Виталия окаменело.
— Кто тебе про неё наговорил?
— Неважно. Это правда? Ты оставил её ни с чем?
Он усмехнулся, сел на диван напротив меня.
— А, Ларка, значит... Язык у неё всегда был длинный. Клавдия сама виновата, дура набитая. И ты такой же станешь, если будешь слушать сплетни вместо мужа!
— Значит, правда, — я вздохнула. Стало неожиданно легко, будто тяжесть с плеч упала. — Документы я не подпишу, Виталий. Никогда.
Он оторопел на миг, потом вскочил:
— Что значит — не подпишешь? Ты понимаешь, что я тебе предлагаю? Безбедную жизнь! Защиту! Ты без меня пропадёшь, старая дура!
— Уйди из моего дома, — сказала я, и сама удивилась спокойствию в своём голосе.
— Это мой дом не меньше, чем твой! — он навис надо мной, лицо покраснело от злости. — Десять лет в него вкладывался!
— Съёмная квартира, Виталий. Я за неё плачу. А твой вклад — половина коммуналки и новый чайник на прошлый Новый год. Достаточно для права собственности?
Не узнавала себя. Внутри дрожь, а снаружи — ледяное спокойствие.
— Ты пожалеешь, — он отшвырнул папку с документами. Листы разлетелись по полу. — Сдохнешь тут одна, никому не нужная!
— Значит, сдохну, — я пожала плечами. — Только по своим правилам. И в своём доме.
Он хлопнул дверью так, что задребезжала люстра. Стало оглушительно тихо. Только дождь всё стучал и стучал по карнизу, смывая прошлое.
Новые краски
— Бабуль, а краску сюда тоже? — Алёнка стояла на маленьком табурете, кисточка в её руке замерла у самой границы окна.
— Нет, солнышко, окошко мы не красим, — я подхватила внучку под мышки, переставила на другое место. — Давай эту стенку закончим.
Три месяца прошло с того дня, как Виталий ушёл. Три долгих месяца, наполненных звонками с угрозами, слезами в подушку по ночам и попытками убедить себя, что я поступила правильно.
А потом приехала дочь с внуками. Наталья, увидев меня, всплеснула руками: «Мама, на тебе лица нет!» Я всё ей рассказала. Она обняла меня и сказала: «Знаешь что? Давай сделаем ремонт. Обновим квартиру — обновится и жизнь».
И вот теперь мы красили стены в гостиной в мятно-зелёный цвет. Я никогда не решилась бы на такой яркий, но Наташа настояла: «Мама, никаких бежевых! Хватит серости».
Радио на подоконнике негромко пело что-то лиричное из моей молодости. Алёнка, высунув от усердия язык, водила кисточкой по стене, оставляя неровные мазки. Меня вдруг накрыло волной нежности к этому маленькому существу, которое так старательно помогало бабушке.
— Знаешь, — сказала я, — когда мама твоя была такой, как ты, она тоже помогала мне красить стены. Только краска была коричневая, а не зелёная.
— Фу, коричневая, — сморщила нос Алёнка. — Как какашка!
Я рассмеялась. По-настоящему, от души — кажется, впервые за много месяцев.
С кухни заглянула Наталья:
— Ну как вы тут?
— Отлично справляемся, — я шутливо отсалютовала кистью. — Ты была права насчёт цвета.
— Я всегда права, — она подмигнула. — Кстати, к тебе тут соседка заходила, пока вы творили. Вера Степановна из сорок пятой. Про какие-то саженцы спрашивала.
— А, да... — я смутилась. — Мы с ней на общих грядках познакомились. Решили весной вместе цветы сажать.
Наташа посмотрела на меня внимательно:
— Ты молодец, мам. Я горжусь тобой.
Она ушла на кухню, а я стояла, застыв с кистью в руке. «Горжусь тобой». Тем, что не сдалась. Тем, что не променяла свою жизнь на иллюзию защищённости.
— Бабуля, смотри! — Алёнка показывала на стену, где она нарисовала кривоватое сердечко.
— Ой, Алёнка, разве так можно?
— Можно! — она упрямо тряхнула косичками. — Это чтобы ты помнила, как мы тебя любим.
Я опустилась на корточки, обняла её, вдыхая родной запах детских волос.
— Знаешь, оставим это сердечко. Пусть будет наш секрет.
По радио заиграла новая песня, незнакомая, но удивительно светлая. Я взяла кисть и провела новую полосу по стене — ровную, уверенную. В окно светило весеннее солнце. Со двора доносились детские голоса.
Я была дома. В своём доме. Со своей семьёй. И никакие документы, никакие обещания «спокойной жизни» не стоили этого чувства свободы, этого права самой решать, какого цвета будут стены в моей гостиной, и кому я открою дверь.
Алёнка снова что-то старательно выводила на стене. И в этот момент я поняла — теперь всё будет хорошо. По-настоящему хорошо, даже если иногда будет трудно. Даже если иногда будет одиноко. Но это будет моя жизнь. Моя собственная, выбранная мной, окрашенная в те цвета, которые я сама для неё выбрала.