Я влетел в квартиру, швырнул ключи на комод, и они, звякнув, соскользнули на пол. Нина стояла у кухонного стола, скрестив руки, с таким видом, будто я уже должен ей миллион. Ее глаза, обычно мягкие, как утренний кофе, сейчас были холодными, как февральский асфальт. Я чувствовал, как воздух между нами потрескивает, словно перед грозой.
— Кирилл, нам надо поговорить, — начала она, и голос ее был ровный, но с металлическим привкусом, как у ножа, который только что заточили.
— Ну, давай, — я плюхнулся на стул, расстегнул ворот рубашки. Пот с утра не высыхал, день был адский: поставщики опять подвели, а клиент орал так, что уши до сих пор гудели. — Что опять?
Она поджала губы, и я заметил, как ее пальцы теребят браслет на запястье — тонкий, серебряный, подарок от тети Иры на свадьбу. Этот жест выдавал ее всегда, когда она злилась, но пыталась держать себя в руках.
— Я тут подумала, — Нина сделала паузу, словно репетировала эту фразу весь день, — нам надо обновить гардероб Маше. И Степану к школе нужна новая форма. Плюс… — она запнулась, но быстро взяла себя в руки, — я хочу записаться на курсы дизайна. Интерьеры, знаешь, это мое. Пора развиваться.
Я смотрел на нее и чувствовал, как внутри что-то сжимается, будто кто-то затягивает гайки на старом движке. Курсы дизайна? Это после того, как она три года сидела дома, пока Маша не пошла в садик, и жаловалась, что ей "не хватает времени на себя"? Я не против, правда. Но сейчас, когда бизнес еле дышит, а кредит за машину висит над головой, как бетонная плита?
— Нин, — я постарался говорить спокойно, хотя в горле уже ком, — ты понимаешь, что у нас сейчас нет лишних денег? Я еле тяну склад, налоги душат, а ты про курсы?
Ее лицо изменилось. Глаза сузились, губы дрогнули, и я понял, что сейчас будет буря.
— То есть, я, по-твоему, должна сидеть и дальше в четырех стенах? — голос ее поднялся, как сирена. — Я для семьи, значит, ничего не делаю? Маша, Степан, дом — это все на мне! А ты только про свои налоги и склад!
Я стиснул зубы. Хотелось встать, хлопнуть дверью, уйти. Но вместо этого я наклонился вперед, уперся локтями в стол. Внутренний голос орал:
"Кирилл, не ведись, она сейчас тебя на крючок возьмет!"
Но другой голос, тот, что всегда заставлял меня возвращаться к ней, шептал:
"Она твоя жена, вы вместе уже десять лет, разберись".
— Нина, я не говорю, что ты ничего не делаешь, — я старался держать тон ровным, но он все равно дрожал. — Просто… сколько стоят эти курсы? И гардероб? И форма? Ты прикинула?
Она фыркнула, отвернулась к окну. Сквозь шторы пробивался тусклый свет фонаря, и я заметил, как она теребит браслет быстрее.
— Я не счетовод, Кирилл. Я думала, ты мужик, который хочет, чтобы его семья нормально жила. Или я ошиблась?
Это был удар ниже пояса. Я почувствовал, как кровь приливает к лицу. Мужик. Хочет. Нормально жила. Словно я не пашу с утра до ночи, словно не я таскаю эти коробки, договариваюсь с поставщиками, глотаю пыль на складе.
— Ага, — я усмехнулся, и смех вышел горьким, как перестоявший кофе. — То есть, я теперь спонсор? Ты мне счет выставляешь, Нин? Ну давай, озвучь цифру, я запишу.
Она резко повернулась, и в ее глазах мелькнуло что-то новое — не злость, а растерянность. Словно она не ожидала, что я так поверну. Но отступать Нина не умела. Никогда.
— Хорошо, — она выпрямилась, голос стал ледяным. — Курсы — тридцать тысяч. Гардероб Маше — тысяч двадцать. Форма Степану — еще десять. И это минимум, Кирилл. Я молчу про то, что мне самой надо что-то носить, а не донашивать шмотки пятилетней давности.
Я присвистнул. Шестьдесят тысяч. Это половина моей месячной выручки, если не считать расходы. Я смотрел на нее и видел не жену, а какого-то менеджера по продажам, который впаривает мне ненужный товар. И тут меня осенило. Счет. Она хочет счет? Я ей дам счет.
— Окей, Нин, — я встал, подошел к серванту, вытащил блокнот, который валялся там с прошлого ремонта. — Давай по-честному. Ты мне счет, я тебе счет.
Она нахмурилась, но молчала. Я начал писать, и рука дрожала от злости и какого-то странного азарта.
— Значит, так. Моя работа на складе — двенадцать часов в день, шесть дней в неделю. Это, по скромным подсчетам, двести часов в месяц. Средняя ставка грузчика — пятьсот рублей в час. Итого сто тысяч. Плюс переговоры с клиентами, это еще часов двадцать, по тысяче за час — двадцать тысяч. Итого сто двадцать. А, еще бензин, я же на своей тачке мотаюсь, это еще десять тысяч в месяц. Итого сто тридцать.
Я поднял глаза. Нина смотрела на меня, как на сумасшедшего, но в ее взгляде было что-то еще — любопытство. Я продолжил:
— А теперь твой вклад. Дом, дети, готовка. Это круто, Нин, правда. Но давай посчитаем. Уборка — часов сорок в месяц, по триста рублей час, как у клинеров, это двенадцать тысяч. Готовка — еще сорок, по той же ставке, еще двенадцать. Дети — ну, допустим, сто часов, по пятьсот, это пятьдесят. Итого семьдесят четыре.
Я отложил ручку, посмотрел на нее. Она молчала, но ее лицо было красным, как помидор на рынке.
— Получается, я тебе должен сто тридцать, ты мне — семьдесят четыре. Итого ты мне должна… — я сделал вид, что считаю в уме, — пятьдесят шесть тысяч. Похоже, это тебе надо спонсора искать, Нин.
Она взорвалась.
— Ты что, совсем охренел?! — Нина шагнула ко мне, и я думал, она сейчас запустит в меня чем-нибудь. — Я тебе не прислуга, Кирилл! Я твоя жена! Мать твоих детей! А ты мне тут циферки рисуешь, как бухгалтер!
— А ты мне что делаешь? — я тоже повысил голос, и мы стояли, как два бойца на ринге, готовые к нокауту. — Ты мне счет выставила, Нин! За что? За то, что я семью тяну? За то, что не сплю ночами, думая, как концы с концами свести?
Она замолчала. Впервые за весь разговор. Ее грудь вздымалась, браслет звякнул, когда она его уронила с руки. И тут я заметил, как ее глаза заблестели. Слезы. Черт. Я ненавидел, когда она плакала. Это было как удар в солнечное сплетение — все внутри сжималось, и я чувствовал себя последним гадом.
— Нин, — я шагнул к ней, но она отступила. — Нин, я не хотел…
— Не хотел, — она шмыгнула носом, вытерла глаза тыльной стороной ладони. — Ты никогда не хочешь, Кирилл. Но всегда делаешь так, что я чувствую себя… — она замялась, подбирая слово, — ненужной.
Это слово повисло в воздухе, как дым от догорающей спички. Ненужной. Я смотрел на нее — на ее растрепанные волосы, на старый свитер, который она носила дома, на ее тонкие пальцы, сжимающие браслет, — и вдруг понял, что она права. Не про деньги, не про курсы, а про это. Ненужной. Я так зациклился на своем складе, на своих проблемах, что забыл, что она тоже человек. Со своими мечтами, страхами, надеждами.
— Нин, — я сделал еще шаг, и на этот раз она не отстранилась. — Прости. Я… я правда не хотел. Просто… я на пределе. Но это не значит, что ты не нужна. Ты — главное, что у меня есть. Ты, Маша, Степан.
Она молчала, но я видел, как ее плечи расслабились. Я осторожно взял ее за руку, и она не вырвалась. Ее пальцы были холодными, но я почувствовал, как они слегка сжали мои.
— Давай так, — я говорил тихо, будто боялся спугнуть момент. — Мы сядем, посчитаем все нормально. Без этих дурацких счетов. Найдем деньги на курсы. На гардероб. На все. Но вместе, Нин. Не как спонсоры, а как… ну, как мы.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнула тень улыбки. Не той, что она дарила детям или тете Ире, когда та приносила свои пироги, а настоящей, нашей.
— Ты дурак, Кирилл, — сказала она, и голос ее был уже не злым, а теплым, как плед в декабре. — Но я тебя люблю.
Я усмехнулся, притянул ее к себе. Она уткнулась мне в плечо, и я почувствовал, как напряжение уходит, как будто кто-то наконец-то ослабил те самые гайки. Мы стояли так, в кухне, под тусклым светом лампы, и я думал, что, может, и не все так плохо. Может, мы справимся. Вместе.
Я думал, тот вечер на кухне что-то изменил. Нина тогда прижалась ко мне, и я, дурак, поверил, что мы нашли общий язык.
Но не тут-то было.
Через пару дней она снова завела свою пластинку, будто кто-то переключил ее на повтор. Я пришел домой, усталый, как собака после смены на складе, а она уже ждала меня в гостиной, с телефоном в руках и с таким видом, будто я ей должен не только деньги, но и полжизни.
— Кирилл, я тут посмотрела, — начала она, не отрываясь от экрана, — курсы дизайна, которые я хочу, не тридцать тысяч, а пятьдесят. И еще надо ноутбук, старый не тянет программы. Я прикинула, тысяч сто за нормальный.
Я замер в дверях, куртка еще висела на одном плече. Сто тысяч. Это не просто половина выручки, это весь мой запас, который я копил на новый погрузчик, чтобы не ломать спину, таская коробки вручную.
Я смотрел на нее — на ее аккуратно уложенные волосы, на новый маникюр, который она сделала, пока я пахал, — и чувствовал, как внутри закипает что-то горячее, как масло на сковороде.
— Нин, — я медленно стянул куртку, бросил ее на диван, — мы же договорились. Сядем, посчитаем, прикинем, что можем потянуть. Ты сейчас просто цифры с потолка берешь.
Она подняла глаза, и в них была та самая искра — не злость, а какое-то высокомерное торжество, будто она уже выиграла этот раунд.
— Я не с потолка беру, Кирилл, — ее голос был сладким, но с ядовитым послевкусием, как просроченный йогурт. — Я смотрела отзывы, сравнивала. Это инвестиция в наше будущее. Или ты хочешь, чтобы я вечно была просто домохозяйкой?
Слово "просто" резануло, как нож по стеклу. Я вспомнил, как десять лет назад она смеялась над моими шутками, как мы мечтали о детях, о своем доме, как она гладила меня по щеке и говорила, что мы все сможем.
А теперь? Теперь я для нее — банкомат, который должен выдавать деньги по первому требованию.
— Инвестиция, значит? — я усмехнулся, но смех вышел хриплым, как кашель. — А мой склад — это не инвестиция? Моя спина, которая ноет каждую ночь, — это не инвестиция? Ты хоть раз спросила, как я там, Нин? Или тебе только цифры в голове?
Она закатила глаза, и это было последней каплей. Я почувствовал, как внутри щелкнуло что-то, как будто замок на старом чемодане открылся. Хватит. Если она хочет играть в спонсоров, я покажу ей, как это делается.
— Ладно, — я хлопнул в ладоши, и звук эхом разнесся по комнате. — Хочешь ноутбук? Хочешь курсы? Без проблем. Но давай по-честному, Нин. Ты мне счет, я тебе счет. Помнишь наш прошлый разговор?
Ее брови поползли вверх, но она промолчала. Я подошел к тому же серванту, вытащил блокнот, который так и лежал там с прошлой ссоры. Ручка дрожала в руке, но я писал быстро, будто выплескивал все, что копилось месяцами.
— Значит, так, — я начал, не глядя на нее. — Моя работа — двести часов в месяц, по пятьсот рублей час, это сто тысяч. Плюс бензин — десять тысяч. Плюс нервы, которые я трачу на клиентов, — еще двадцать. Итого сто тридцать. А теперь ты. Уборка — сорок часов, по триста, двенадцать тысяч. Готовка — еще двенадцать. Дети — пятьдесят тысяч. Итого семьдесят четыре. Разница — пятьдесят шесть тысяч. Но это было в прошлый раз.
Я сделал паузу, посмотрел на нее. Нина сидела, скрестив руки, и ее лицо было каменным, но я видел, как ее пальцы теребят браслет — тот самый, от тети Иры. Она нервничала, и это меня подстегивало.
— Теперь добавим новое, — я продолжал писать, и голос мой становился громче. — Ты хочешь ноутбук — сто тысяч. Курсы — пятьдесят. Это сто пятьдесят. Плюс твой маникюр, который я заметил, — сколько там, две тысячи? И кофе с подружками, пока я на складе, — еще пять. Итого сто пятьдесят семь. А я? Я хочу погрузчик, Нин. Сто двадцать тысяч. И, знаешь, я хочу, чтобы ты хоть раз сказала "спасибо" за то, что я таскаю эти коробки ради нас. Это бесценно, но я скромный, поставлю… ну, десять тысяч. Итого сто тридцать.
— Получается, ты мне должна… — я сделал вид, что считаю, — двадцать семь тысяч. И это без учета "спасибо". Готова оплатить, Нин? Или мне спонсора искать?
Она вскочила с дивана, и я думал, сейчас начнется крик, но вместо этого она шагнула ко мне, ткнула пальцем в грудь. Маникюр сверкнул под лампой, как крошечный кинжал.
— Ты… ты невыносим, Кирилл! — ее голос сорвался, но она не отступала. — Я тебе не бухгалтер! Я твоя жена! А ты мне тут циферки считаешь, как будто я на рынке картошку продаю!
— А ты что делаешь? — я шагнул ближе, и мы стояли почти нос к носу. — Ты мне каждый день счет выставляешь! Курсы, ноутбук, шмотки! А я что, робот? У меня деньги из воздуха берутся?
Она открыла рот, но слов не нашла. Ее глаза заблестели, и я понял, что сейчас будут слезы. Опять. Но в этот раз я не собирался отступать. Я устал быть банкоматом, устал от ее "инвестиций", которые всегда оказывались только ее мечтами.
— Знаешь что, Нин? — я понизил голос, но он был твердым, как бетон. — Хочешь курсы? Заработай. Хочешь ноутбук? Возьми подработку. Я не против твоих мечт, но я не твой кошелек. Мы семья, а не фирма по спонсорству.
Она замерла. Заплакала, резко развернулась и вышла из комнаты.
Я сел на диван, бросил блокнот на стол. Внутри было пусто, как на складе после отгрузки. Я не чувствовал победы, только усталость. Но где-то в глубине души шевельнулась мысль: может, это и есть начало? Может, она поймет, что мы либо вместе тянем эту телегу, либо она развалится?
На следующий день Нина молчала.
Утром готовила завтрак, но не смотрела мне в глаза. Маша болтала про садик, Степан хмуро жевал бутерброд, а я пил кофе и думал, что делать дальше. Вечером, когда дети легли, она вышла из спальни с ноутбуком — старым, который еле тянул даже Word.
— Я нашла подработку, — сказала она тихо, почти шепотом. — Фриланс. Писать тексты для сайтов. Платят немного, но… — она замялась, — я хочу сама оплатить курсы. Хотя бы часть.
Я посмотрел на нее — на ее усталые глаза, на волосы, собранные в неряшливый пучок, на свитер, который она не меняла второй день. И впервые за долгое время почувствовал что-то похожее на уважение. Не любовь, не жалость, а именно уважение.
— Хорошо, Нин, — я кивнул. — Давай попробуем. Вместе.
Она слабо улыбнулась, и я понял, что это не конец, а только начало. Но теперь я знал: счет закрыт. По крайней мере, на сегодня.
***
Прошла пара месяцев, и я начал замечать, как в нашей квартире что-то меняется. Не стены, не мебель — хотя Нина все-таки купила новый плед, яркий, как апельсиновый сок, — а воздух. Он стал легче, будто кто-то приоткрыл окно после долгой зимы.
Нина не бросила свою затею с фрилансом. Каждый вечер, когда Маша и Степан засыпали, она садилась за старый ноутбук, который скрипел, как моя спина после смены, и стучала по клавишам. Иногда я заставал ее за этим в два часа ночи, с кругами под глазами, но с таким упрямым выражением лица, что невольно хотелось улыбнуться.
— Ты чего не спишь? — спрашивал я, стоя в дверях кухни с кружкой воды в руке.
— Дедлайн, — бросала она, не отрываясь от экрана. — Заказчик хочет текст про обои к утру. Платят пять тысяч, Кирилл. Пять!
Я хмыкал, качал головой, но внутри что-то грело, как угли в мангале. Она не просто болтала про свои курсы — она реально их тянула. Половину стоимости уже оплатила сама, а вторую мы сложились из моей выручки.
Я даже не возражал, когда она заказала новый ноутбук — не за сто тысяч, конечно, но приличный, чтобы не тормозил. Впервые за долгое время я чувствовал, что мы не просто муж и жена, а команда. Как в те годы, когда только начинали, снимали однушку и ели пельмени, потому что на большее не хватало.
Но Нина не была бы Ниной, если бы совсем перестала умничать. Иногда она все еще заводила свои разговоры про "инвестиции в будущее", и я ловил себя на мысли, что готовлюсь к новому раунду.
Однажды вечером, когда мы сидели за ужином — Маша рисовала что-то в альбоме, а Степан пинал стул, потому что ему не хотелось есть гречку, — Нина вдруг сказала:
— Кирилл, я тут подумала. Нам надо машину поменять. Наша уже дребезжит, как консервная банка. Я смотрела, есть неплохие варианты, тысяч за восемьсот.
Я чуть ложку не уронил. Восемьсот тысяч. Это два погрузчика для склада. Я посмотрел на нее — на ее аккуратный хвост, на свитер, который она теперь стирала чаще, чем носила, на ее глаза, в которых горел тот самый огонек, — и понял, что сейчас либо взорвусь, либо сделаю что-то умнее.
— Нин, — я отложил ложку, вытер рот салфеткой, — машина, говоришь? Окей. Давай опять по-честному. Счет за счет.
Ее лицо вытянулось, но я видел, как уголки ее губ дрогнули. Она уже знала, к чему я клоню, но не могла не сыграть.
— Серьезно? — она скрестила руки, но в голосе была не злость, а что-то похожее на азарт. — Опять будешь мне циферки рисовать?
— А то, — я подмигнул, встал и пошел за блокнотом. Он так и лежал в серванте, потрепанный, как мои нервы. — Смотри. Моя работа — сто тридцать тысяч в месяц, как мы считали. Плюс я теперь сам чиню машину, это еще пять тысяч экономии. Итого сто тридцать пять. Твой фриланс — сколько там, двадцать тысяч в месяц? Плюс дом, дети — семьдесят четыре. Итого девяносто четыре. Разница — сорок одна тысяча. А теперь машина. Восемьсот тысяч. Это… — я сделал вид, что считаю, — двадцать месяцев моего "долга". Готова ждать, Нин?
Маша захихикала, не отрываясь от своего альбома. Степан поднял голову, явно заинтересовавшись. Нина посмотрела на меня, потом на детей, и вдруг расхохоталась. Не зло, не нервно, а так, как смеялась раньше, когда мы с ней бегали по парку и придумывали имена для будущих детей.
— Ты невыносим, Кирилл, — сказала она, все еще смеясь. — Но знаешь что? Я согласна. Двадцать месяцев. А там посмотрим.
Я улыбнулся, и впервые за долгое время это была не просто гримаса, а настоящая улыбка, от которой даже скулы заныли. Я понял, что она научилась играть по моим правилам. Не сдаваться, не вымогать, а договариваться.
И я, черт возьми, тоже учился. Учился не орать, не хлопать дверями, а держать удар и поворачивать все в шутку. Потому что семья — это не только счета и ссоры, но и умение смеяться вместе, даже когда хочется друг друга придушить.
Тетя Ира, когда пришла в гости на выходных, заметила этот плед и Нинин ноутбук. Она, как всегда, притащила свой фирменный пирог — не яблочный, а с вишней, пахнущий летом и детством. Села за стол, посмотрела на нас с Ниной и сказала:
— Ну что, голубки, не поругались еще из-за денег?
Мы с Ниной переглянулись, и я не выдержал, хмыкнул. Она пнула меня под столом, но тоже улыбнулась.
— Да нет, тетя Ир, — сказал я, подмигивая Нине. — Мы теперь по-честному. Счет за счет.
Нина закатила глаза, но ее рука, лежащая на столе, накрыла мою. Ее пальцы были теплыми, и браслет тихо звякнул, как напоминание о том, что мы все еще вместе. И, черт возьми, это стоило всех счетов в мире.