Теперь задача была посложнее. Надо было так повернуть дело, чтобы грымза квартирку на Русика переписала. Для подстраховки: чтобы было о чем базарить, если муженька что в семейной жизни не устроит.
Но на этом этапе Алена как-то забуксовала. У нее с Русиком и грымзой сформировался замкнутый круг. Она требовала переписать квартиру, намекая, что в этом случае грымза может наконец стать бабушкой. Но Русик с глупо-наставительным выражением лица твердил, что ничто-де не мешает сделать наоборот: сперва завести ребеночка. Дескать, мама его согласна на передачу квартиры, но только с тем расчетом, чтобы в ней внукам доля была. А если внуков нет, кому долю выделять прикажете?
В общем, поклонники советского кинематографа тут непременно вспомнят сакральное «утром деньги, вечером стулья». Но Алена, понятно, такие фильмы не смотрела, и у нее никаких ассоциаций не возникало. Только нарастала досада из-за того, что задуманное никак не воплотится в жизнь.
А тут еще и муженек выкаблучиваться надумал. Пока маман дома жила, всякой бытовой скукотищей она занималась. А тут Русик вздумал перед Аленой права качать. Дескать, ты не работаешь, дома сидишь, и я не понимаю, почему у тебя нет времени приготовить нормальные завтрак и ужин и нагладить мне рубашку!
Вот скажите, он в своем уме? Она ему домработница, или как? А с подружками потусоваться, в салончик сгонять, в кафешке посидеть, снимочки на страничку залить? На это что, время не требуется? А без этого жизнь девушки может считаться жизнью? Чем ему доставка еды не подходит? А рубашку сам может погладить, если ему так приспичило.
Но тютя Русик, оказавшись на вольных хлебах без маминого надзору, наглел с прискорбным превышением скорости. Он, видите ли, тогда уж и деньги все на себя тратить может, если сам готовит и рубашки гладит. Он понимает, что мужчина должен содержать жену, но не только же что-то должен! Женщина тоже должна. Есть патриархальные семьи – муж добытчик, жена мать и хозяйка. Есть современные – оба понемногу добытчики и понемногу домохозяйки. Ему больше первый вариант нравится, но и на второй он согласен. Когда в таком случае Алена собирается выходить на работу и сколько планирует получать?
Она для чего всю эту операцию провернула – чтобы у плиты корячиться или в какой конторе корму плющить? Надо было срочно что-то решать, ибо дальше этот абьюз продолжаться не может.
А пока для поправки нервов и вообще для удовольствия Алена продолжала время от времени встречаться с Валеркой из митяевских. И нашлась же редиска какая-то, Русику донесла!
Тютя Русик мордобоев и скандалов не устраивал. Он просто сложил в чемоданчики Аленины вещички и выставил чемоданчики на лестничную площадку. Пока он этим занимался – приглашенный слесарь замок новый в дверь врезал.
Оказывается, Русик, хоть и тютя, когда надо, соображал быстро. Не знает он, как что-то делается? Ну так Интернет ему в помощь и узкопрофильные специалисты! А Алена уже готовый сюрприз получила.
***
Алене с чемоданами оставалось только к мамаше податься. Но там ждал ее сюрприз номер два – родительница ее на порог не пустила!
– Я все знаю! – драматическим тоном заявила мать. – Я знаю, что ты наговорила на отца и все подстроила так, чтобы мы с ним разошлись!
Вот это был сюрприз так сюрприз! Нежданчик, как ныне говорят.
Вика, некогда помогавшая ей с первой в ее жизни операцией по разводу, в шестнадцать лет подсела по малолетке, потом еще за что-то попала... В общем, недавно вернулась она из зоны домой – молодая еще совсем, но уже развалина, проспиртованная, как уродец в банке в Кунсткамере. И то ли на радостях перебрала, то ли еще что – а угодила Вика в больницу не вполне вменяемая.
И там замутненным своим сознанием узнала она в докторе в «скорой помощи» мамашу подружки своей бывшей! И в этом самом замутненном состоянии и выложила ей все дело давнее – как с дочкой ее помадой вещи мазали и духами прыскали, как по телефону звонили...
– Я из-за тебя семью свою загубила, любовь порушила, человека хорошего несправедливо невесть в чем обвинила! – рыдала мать. – Как тебе в голову-то могло подобное прийти?
– А нельзя было дать мне жить по-человечески? Без развода покупать, что прошу, отпускать, куда хочу? Отвять с уроками этими дурацкими? У меня выхода не было! – огрызнулась Алена трусливо. Она понимала, что дело складывается ну очень скверно для нее.
– То есть разрешить тебе быть не человеком, а вот этим, чем ты стала? – ух ты, какие слова заковыристые знает ее мать! – Ну да, так и вышло. Из-за подстроенного тобой развода. Пошли у малолетней паршивки на поводу, и вырастили из нее жирную, здоровенную... – ух ты, еще целый залп слов, и каждое последующее предыдущего заковыристей!
И итог предсказуем:
– Перед отцом я уже повинилась, он простил по доброте. Но ему хоть в чем-то повезло – у него новая жизнь, Нинка ему хорошая жена, дети опять же. А мне придется одиночеством на старости лет расплачиваться за то, что не порола тебя, когда надо было! А теперь пошла вон! Нет у меня более дочери!
– Не заливай – я здесь прописана! – завизжала Алена. И тут же вспомнила, что это уже не аргумент.
– С каких это пор? Ты же у Русика, бедняги, давным-давно прописалась! Надеюсь, он тебя быстро выпишет! – такими словами напутствовала ее мать, с силой выпихивая за дверь.
Хорошо, тот же Валерка митяевский понял, принял. Даже доволен был:
– А знаешь, Аленка, ты кстати! Нам как раз для дела одного телка нужна вроде тебя. Соглашайся – верняк!
И Алена согласилась, понятное дело. А что ей еще было делать, если Русик, поняв собственную небоеспособность, нанял адвоката и развелся с нею вчистую, не дав ни копейки! И из квартиры выписал – по суду! И отец, которому она было позвонила, строго заявил:
– Мать мне все рассказала. Спросить с тебя не получится, да и поздно уже. Но слышать о тебе я более не желаю, и не смей даже приближаться к Нине и мальчикам!
Очень ей нужны эта Нинка с сопляками своими!
Дело, предложенное Валеркой, и правда оказалось денежным и вполне ей по силам. «Разводняк» – так это и называлось. На доверии. Делом Алены и было это самое доверие с лопушками создавать. Легче легкого – с ее-то данными.
Дело шло хорошо, и Алена с Валеркой успели даже за счет нажитого пожить по-человечески, в свое удовольствие. Следствие вышло на них только через два года.
Автор: Мария Гончарова
Оля вьёт гнездо
Оля боялась маму. Ей казалось, что родители больше любят старшую сестренку Настю, фото которой стояло на телевизоре. С карточки смотрела черноглазая девочка в платье с кружевным воротничком. Около портрета лежали дефицитные шоколадные конфеты, пупсики, и еще куча самых лучших на свете мелочей. Брать их строго воспрещалось. Однажды Оля свистнула пару конфет и поиграла с удивительными, мягкими пупсиками. Она никогда не ела таких замечательных конфет и никогда не играла с такими пупсами. Для Оли тоже покупали конфеты, но те были с белой начинкой, хоть и шоколадные сверху, а Олины пупсы – пластмассовые и некрасивые.
Если бы Оля спрятала фантики куда подальше – ничего бы не случилось. Настя, девочка с фотографии, не наябедничала. Но фантики мама сразу заметила.
- Ты воруешь у Насти конфеты? Как тебе не стыдно, гадина ты такая! – кричала и кричала мама.
Она хлестала Олю по щекам, лупила ремнем, и глаза ее под линзами очков казались ужасно большими. В этих глазах не было ни злости, ни ярости, однако руки мамы и слова ее были злыми, каменными, тяжелыми.
Потом Олю не выпускали из комнату неделю. Пожаловаться некому – ни бабушки, ни дедушки у Оли не было. Даже папа не хотел ее защитить. Папа вел себя так, будто Оля стеклянная – просто не замечал. За всю жизнь он с ней перебросился, наверное, только парой фраз. Оля искренне считала, что это нормально: все папы заняты важными делами. Детей воспитывают мамы. И не обижалась. Пока не пошла в первый класс, где увидела, как много девочек из ее класса пришли на день знаний не только с мамами и бабушками, но и с папами.
Папы держали девочек и мальчиков за руку, и нежно с ними беседовали. Оле это показалось странным и даже ненормальным – разве так бывает? Может быть, Олю просто не любят? Ведь Олин папа не был глухонемым – он нежно разговаривал с черноглазой Настей с портрета, дарил ей сладости и фрукты, и не позволял приближаться к телевизору даже на метр.
Девочка Настя не сразу стала жить в портрете, три года назад она была вполне живой девочкой, и тоже пошла в первый класс. Однажды, по дороге из школы, она переходила дорогу, не посмотрела по сторонам и была сбита грузовиком. Потому и переселилась в этот проклятый портрет. Оля ее не помнит. Наверное, маленькая была.
Она вообще плохо помнила то время. Иногда ей снились странные, пугающие сны. Будто Олю обнимает и целует мама, но НЕ ЭТА. Другая. Но почему-то Оля была уверена, что ЭТА – ее настоящая мама. С ней спокойно. Хотя Оля не видела лица настоящей матери, но знала – она красивая, красивее всех.
Снилось, как они стояли на крыше. Небо возвышалось над ними фиолетовым куполом с багровыми ободками вечерней зари. Мамины волосы развевал легкий ветер. Она ничего не говорила, крепко сжимая Олину ладошку в своей руке. Мир вокруг был сказочно прекрасен, и видно было, как где-то вдалеке, за городом, зеркальной ленточкой поблескивала река, а солнце, красное и раскаленное, как спиральки домашнего электрического обогревателя, погружалось за край огромной земли…
Странные сны, странные. После них Оля горько плакала. Но спросить у мамы, что это такое, Оля не могла решиться.
То, что она – чужая девочка, Оля узнала совершенно случайно. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>