Москва осталась за толстым стеклом поезда — шумная, серая, с мамиными духами, смешавшимися с запахом домашнего кофе. Санька прижал лоб к холодному окну, наблюдал, как мелькают берёзы, будто белые свечки, а мама в наушниках что-то быстро печатала в ноутбуке. «Отдохнёшь у бабушки с дедушкой», — сказала она, о чём то напряжённо думая. Вагон размеренно покачивался, отстукивая километры.
Деревня на Урале встретила его запахом дыма и мокрой травы. Бабушка, в платке с выцветшими ромашками, крепко обняла. Молчаливый дед выгрузил Санькин рюкзак из багажника. После недолгих прощаний увез мать Саньки обратно на вокзал.
Первая драка случилась через день. Местные ребята дразнили его «столичным шкетом», а Витька, сын тракториста, толкнул в лужу. Санька вскочил, глотая слёзы, и запустил комом грязи в рыжую чёлку обидчика. После этого они сидели на заборе, утирая разбитые носы, и Витька, отряхивая свои штаны, сказал: «Ты норм, для москвича».
Детский квадроцикл соседского «мажора» — синий, с царапинами на крыле — стал его тайной свободой. Дачник-отец разрешал кататься только под присмотром, но сын Егор, скучая, бросал ключи: «Гоняй, пока батя на шашлыках». Санька носился по просёлкам, чувствуя, как ветер выдувает из него всю тихую тоску по папе, который теперь с ними не жил, а «уехал далеко-далеко в командировку».
Бабушка научила его различать грибы: «Смотри, этот красавец — белый гриб. Ножка у него крепкая, будто бочонок, а под шляпкой — губка, не пластинки. Запомнил?
Смотри, это поганка. Видишь, у неё внизу чехольчик, а под шляпкой — белые пластинки. Этот гриб смертельно ядовит! Даже трогать его нельзя».
Утром, когда роса ещё блестела на паутинках, Санька сам стал уходить в лес с корзинкой. Возвращался с подарками: лисички, маслята, горсть земляники в кармане. Бабушка жарила картошку с грибами а дед, жевавший медленно, вдруг жмурился и с чувством говорил: «Молодец, внучек!».
Рыбалку устроили на рассвете. «Только тихо, а то распугаешь», — прошипел Витька, вручил Саньке самодельную удочку из ивовой ветки. Сидели на коряге, поплёвывали в воду, как взрослые, и ждали. Санька вытащил первым — плотвицу с серебряной чешуёй. «Смотри-ка, столичный, а ловит!» — засмеялся Витька. Потом они несли улов в ведре, расплёскивая воду на пыльную дорогу. Бабушка сварила уху, а дед, ковыряя вилкой кости, пробурчал: «Зимой бы приехал, налимов натаскали».
Санька ловил каждое дедово слово. Когда старик чинил забор, внук вертелся рядом, подавая гвозди, будто священный ритуал совершал. «Держи ровно», — ворчал дед, приколачивая планку, и Санька замирал, чувствуя, как его пальцы дрожат от важности момента. Однажды, увидев соседа дядю Колю, грузившего сено, он невольно засмотрелся: у того были такие же, как у папы, сильные руки. «Чего тебе, малец?» — спросил мужик, и Санька стремглав побежал прочь.
Однажды ночью, когда сверчок за печкой особенно громко заскрежетал, Санька проснулся от приглушённых голосов. Дверь в кухню была приоткрыта, и полоска света легла на его кровать, как жёлтая линейка. Он притворился спящим, подтянув одеяло к подбородку.
«Опять Настя звонила, — бабушка вздохнула, помешивая варенье. — Вчера, через этот ваш вацап. Говорит, Саньку на море хочет свозить. А сама даже спросить не успела, как он…»
«Не спросит, — отрезал дед. — Ты видел, как он после их разговоров молчит? Сидит на берегу, камни в реку швыряет. Будто не мать ему звонила, а ветер шумел». Когда звонила, — сказала бабушка, и в её голосе было что-то печальное. — сказала, с тем инженером всё серьёзно. Опять замуж собралась, а ребёнка…»
Дед хмыкнул, и Санька услышал, как скрипнула табуретка под его тяжестью.
«Не ребёнок, а игрушка у неё. То к нам, то обратно. А Сашка-то… Чует, поди. Вчерась спрашивал: "Почему папа не приезжает?"»
Бабушка вздохнула, и вдруг стало тихо — так тихо, что Санька услышал, как за окном упала с ветки шишка.
«С…«Сама виновата. Бросила Сергея, как пустой мешок. Хороший ведь мужик был… Да только ей всегда мало: то квартира мала, то зарплата. А теперь внука по чужим мужикам мотает».
«В кого она такая, — проворчал дед, и Санька представил, как он перебирает предметы на столе, как всегда, когда волнуется. — Дочка наша — перекати-поле. Куда дует, туда и катится.»
Санька зажмурился, словно от вспышки света. Ему вдруг захотелось крикнуть, что он не игрушка, что он может собрать сто корзин грибов, вырасти выше деда, стать таким же сильным как папа… Но вместо этого он уткнулся лицом в подушку, пахнущую сеном, и уснул, сжав кулаки.
Перед Санькиным отъездом ребята устроили прощальный костёр на берегу речки. Тащили хворост, старую бересту, Витька принес несколько картофелин для запекания. К ним присоединились другие деревенские: вертлявая Танька с косичками, которая проворнее всех лазила за яйцами в курятник, и близнецы Глеб и Степан, вечно спорящие, чей камень дальше улетит. Сидели кружком, кидали в огонь шишки, и Егор, вдруг разоткровенничавшись, сказал: «Мой батя новый дом купил в другой деревне… Там бассейн есть. Скукота». Санька молчал, думая, что бассейн — это все равно что лужа, далеко не уплывешь.
Когда пламя стало превращаться в угли, заложили картошку, потом ели без соли, но и так было вкусно. Витька рассказал про дух мельника который живёт на развалинах старой мельницы, где по ночам мелькает огонёк. Все притихли и вздрогнули когда в кустах хрустнула ветка. Но тут из кустов выкатился ёжик, фыркнув. Взрыв смеха разорвал напряжённость. Танька затянула песню про «во поле берёзу», а Санька смотрел на искры, улетающие к звёздам, и представлял, как одна из них долетит до Москвы, упадёт на папин подоконник.
Мама появилась днем, она выскочила из автомобиля, смеясь, в светлом платье, которое тут же запачкалось о крапиву. «Солнышко! Скорее собирайся, у нас билеты на вечерний поезд!» — крикнула она, даже не поздоровавшись, и схватила Саньку в объятия, зацеловав щёки. Её духи, резкие и дорогие, перебивали запах бабушкиного пирога. Бабушка стояла на крыльце, вытирая руки о фартук, а дед молча прикурил, глядя, как дочь суетливо закидывает чемоданы в багажник.
На перроне мать притянула родителей к себе, будто торопясь закончить ритуал - «Ну, обнимемся!» . Санька заметил, как бабушка сжала её чуть дольше, а дед шаркнул подошвой о землю, пряча глаза.
Теперь он сидит за партой, перед раскрытой тетрадкой. Учительница говорит: «Опишите как вы провели лето». Но как впихнуть в строчки запах бабушкиных оладий, рёв квадроцикла, дедов урок заточки ножа, Витькин смех щербатым ртом? Как объяснить, что иногда счастье — это не новый дом в Москве, не мамины новые туфли, а момент, в который ты вдруг перестаёшь быть один?
Он пишет первое слово: «Хорошо...» — и замирает. За окном падает жёлтый лист, похожий на тот, что он привёз в рюкзаке из деревни. Лист, который теперь хранится в тетради, как кусочек лета.